Работая в газете, я почти не пил, а тут по-настоящему пристрастился к бутылке. Виски стало для меня палочкой-выручалочкой. Пять-шесть стаканчиков – и все заботы таяли как дым. Плевать я хотел, есть у меня работа или нет. Я даже миг приходить домой, смотреть на Нину, гнущую спину над керамическими горшками, и не чувствовать себя альфонсом.
Оказалось, что виски также помогало мне лгать.
– Сегодня я встретился с одним парнем, и, похоже, мы сможем договориться. Он хочет, чтобы я написал цикл статей о его гостинице, но сначала должен посоветоваться с партнером. Если дело сладится, я буду получать три сотни в неделю.
Не было ни этого парня, ни гостиницы, ни партнера, по моя гордость требовала внушать Нине, что в городе я не последний человек. Даже когда мне приходилось занимать у нее десять долларов, я старался избежать позора, обещая, что скоро буду при деньгах.
Но постоянное вранье приедалось, и скоро я начал понимать, что Нина отлично разбирается, когда я лгу, а когда говорю правду. Она прикидывалась, что верит мне, и в этом заключалась главная ошибка. Ей следовало одернуть меня, и тогда, возможно, я вырвался бы из мира грез на грешную землю, ни она этого не сделала, и я продолжал лгать, пить, опускаться все ниже и ниже.
В один из таких дней, когда я сидел в баре у моря, и началась история, которую я хочу рассказать.
Время близилось к шести вечера. Я уже прилично набрался, выпив восемь стаканчиков виски, и примеривался к девятому.
Бар был маленький, тихий, без шумной толпы у стойки. Мне там нравилось. Я сидел у окна и смотрел, как люди на пляже наслаждаются солнцем. Я приходил сюда пять дней кряду. Бармен, высокий, лысеющий толстяк, уже узнавал меня. Похоже, он понимал, что виски мне необходимо. Стоило опустеть одному стаканчику, как он ставил на стол другой.
Изредка в бар заглядывали мужчина или женщина, что-то заказывали, выпивали и уходили. Я видел в них своих двойников, неприкаянных, одиноких, убивающих время.
В углу, около моего столика, невидимая от стойки, находилась телефонная будка. Телефоном пользовались многие: мужчины, женщины, юноши, девушки.
Я наблюдал за будкой: хоть какое-то занятие. Старался угадать, кто эти люди, плотно закрывающие дверь, кому они звонят. Следил за выражением их лиц. Некоторые во время разговора улыбались, другие хмурились, третьи, несомненно, врали, как теперь частенько врал я. Казалось, передо мной развертывалась какая-то бесконечная пьеса.
Бармен принес девятый стаканчик виски. На этот раз он не отошел, и я понял, что пришла пора расплачиваться. Я протянул ему последнюю пятидолларовую купюру. Он сочувственно улыбнулся, возвращая сдачу. Эта улыбка говорила о том, что он видит во мне безнадежного пьянчужку. Мне хотелось встать и двинуть кулаком по его толстой глупой физиономии, но я взял сдачу, начал выбирать мелкую монету, чтобы дать ему на чай, но бармен ухмыльнулся и ушел к стойке.
Он отлично понимает, что продает спиртное отбросам общества, подумал я, и мое лицо залила жгучая краска стыда. Мне было так стыдно, что я мог бы выйти из бара и броситься под проезжающую машину. Но чтобы вот так свести счеты с жизнью, требовалась хоть капля мужества, а все мое мужество осталось в камере сто четырнадцать. Я не бросился под машину. Я остался за столиком и принялся за виски. Так было проще.
Тут в бар вошла женщина. В ярко-желтом облегающем свитере и белых брюках, она прошествовала к телефонной будке и закрыла за собой дверь. Ее глаза скрывали большие бутылочного цвета солнцезащитные очки, с руки свисала пластиковая сумка в желто-белую полоску.
Женщина, вернее ее роскошные, туго обтянутые брюками бедра сразу привлекли мое внимание. Я не отрывал взгляда от этого покачивающегося великолепия, пока она не вошла в будку и нижняя половина не скрылась за непрозрачной частью двери. После этого я поднял глаза и увидел, что женщина – блондинка с холеным, холодным лицом, будоражащим воображение.
Я пил виски и наблюдал, как она говорит по телефону. Я не смог определить, доставляет ей разговор удовольствие или нет: солнцезащитные очки скрывали ее глаза, но говорила она быстро, деловито. В будке она провела не больше минуты, затем вышла и проплыла мимо, не удостоив меня даже взглядом. Я не отрывал глаз от ее прямой спины, крутого изгиба бедер, пока она не покинула бар.
Кто она такая, подумал я. Такой свитер, брюки, желто-белую сумку не купишь в первом попавшемся магазине. Желто-белая сумка!
Женщина вошла в будку с сумкой, но я не помнил, чтобы она унесла ее с собой.
Я так набрался, что каждая новая мысль давалась мне с большим трудом. Я нахмурил брови, пытаясь вспомнить, куда подевалась сумка. Женщина вошла в будку, держа сумку в правой руке. Теперь я сомневался, что она вышла с пустыми руками.
Внезапно сумка приобрела для меня особую важность. Вроде бы потому, что я хотел доказать себе, что не так уж и пьян. Я поднялся на ноги и нетвердой походкой подошел к будке. Открыл дверь. На полочке стояла сумка.
Ну, сукин ты сын, сказал я сам себе, видишь, ты трезв как стеклышко. Ты сразу понял, что она забыла сумку. Виски не туманит тебе голову... совсем не туманит.
Теперь, продолжал я говорить с самим собой, надо открыть сумку и установить личность хозяйки. Затем взять сумку и сказать бармену, что женщина оставила ее в телефонной будке. Сказать надо обязательно, так как мужчины не ходят по улице с женскими сумками, не вызывая подозрений полиции. Сумку надо отнести женщине домой, и, кто знает, может, она вознаградит тебя не только поцелуем. Кто знает?
Вот до какой степени я успел нализаться.
Я вошел в будку и закрыл дверь. Взял сумку в руки и открыл ее. При этом обернулся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за мной. Бывший заключенный Барбер не хотел рисковать. Одного тюремного срока ему хватило за глаза. За мной никто не наблюдал.
Я повернулся к двери спиной, надеясь, что она достаточно широка, чтобы закрыть стекло, снял телефонную трубку. Прижав ее к плечу, я вроде бы разговаривал по телефону, а на самом деле перебирал содержимое сумки.
Я нашел золотой портсигар и золотую зажигалку. Алмазную заколку стоимостью по меньшей мере в полторы тысячи долларов. Водительские права. И толстую пачку денег. Сверху лежала купюра в пятьдесят долларов. Если остальные были того же достоинства, в сумке лежали две тысячи долларов.
От одного вида таких денег меня прошиб пот.
Портсигар, зажигалка, алмазная заколка не заинтересовали меня. Попытайся я продать их, полиция нашла бы меня в два счета. Но деньги не оставили меня равнодушным.
С такой суммой в кармане мне не пришлось бы завтрашним утром просить у Нины пять долларов. Я мог бы не клянчить у нее денег ни завтра, ни послезавтра. Мне хватило бы их до тех пор, пока я не найду работу. Хватило, если бы я продолжал пить день и ночь.
А если эта богатая женщина так глупа, что теряет набитые деньгами сумки, значит, она может обойтись без них.
Но тут в моей головке послышался слабенький голосок: «Ты сошел с ума? Это же воровство! Если тебя поймают, ты загремишь на десять лет. Положи эту чертову сумку и выметайся отсюда! Что с тобой? Ты хочешь провести в камере еще десять лет?»
Но голос был слишком слаб. Я нуждался в деньгах. Все получалось так складно. Достать деньги, положить их в карман, закрыть сумку, поставить ее на полку и уйти.
Бармен не мог меня видеть. К будке постоянно подходили люди. Деньги мог взять кто угодно.
Они лежали передо мной, возможно, не две тысячи, но около этого.
Я хотел их взять.
Я нуждался в деньгах.
И взял их.
Я сунул пачку в карман и закрыл сумку. Сердце стучало, как паровой молот. Я стал вором. Над телефоном висело маленькое зеркало. Я уловил в нем какое-то движение. Все еще держа сумку в руке, поднял глаза и обомлел.
Женщина стояла за дверью. Ее солнцезащитные очки отражались в зеркале двумя зелеными огоньками. Она стояла и смотрела на меня. Не знаю, как давно. Но она стояла за дверью.
Сердце у меня сжало, как клещами, парализовало мозг, тело покрылось холодным потом. Сжимая сумку в руке, я смотрел на две огромные зеленые полусферы.
В мгновение ока я протрезвел. Пары виски тут же выветрились у меня из головы.
Она может позвать бармена, тот найдет в моем кармане пачку денег, кликнет полицейского. А потом меня проводят в камеру, и уже не на четыре года: на этот раз срок будет куда больше.
Пальчики женщины легонько забарабанили по стеклу. Я поставил сумку на полку, обернулся, открыл дверь.
Женщина отступила в сторону, давая мне выйти.
– Кажется, я оставила сумку... – начала она.
– Совершенно верно, – ответил я. – Я как раз собирался отнести ее бармену.
Возможно, мне следовало протиснуться мимо нее и выскочить из бара, прежде чем она успела бы открыть сумку и обнаружить пропажу. Очутившись на улице, я мог бы выбросить деньги, и она никогда бы не доказала, что я их украл.
