Собственный вклад в это дело Миша считал более чем скромным и, будучи тщеславным, мечтал о делах выдающихся.
Всякую мелкую сволочь, в задержании которой он принимал участие, — форточника Ваську Пятака, гопстопников близнецов Дюдяевых, бандершу Фузу Каторгу — Баталов вообще не ставил себе в заслугу, а крупные его операции кончались обычно тем, что с момента, когда он приносил данные о конкретных лицах и обстоятельствах преступлений, сам Миша неизменно оттирался в сторону. Ходили в засады, стреляли, рисковали жизнью уже другие. Он же — тщательный, неутомимый, с богатым воображением — считался одним из лучших умов губрозыска, и Войнарский любил и берег его особенно. Миша сердился на него за это и сопел от ярости, когда начальник губрозыска, определяя состав групп захвата, говорил спокойно: «Баталов — в резерве. Не дергайся, Михаил, у тебя другие задачи». Так проторчал он без дела во время последней операции — ликвидации банды Кота. Оттуда привезли Яшу Зырянова, бывшего его стажера…
В дверь постучали. Баталов заметался по кабинету, сунул книгу в стол, путаясь, натянул мокрые брюки и повернул ключ. Вошел дежурный Муравейко, подозрительно осмотрел кабинет, зачем-то выглянул в окно и сказал:
— Чего закрываешься? Давай скорее, Войнарский тебя ищет.
Начальник, подняв голову от бумаг, привычно сунул Баталову карманный силомер:
— Держи!
Баталов натужился, выпучил глаза: стрелка на шкале поползла вверх и замерла. Войнарский азартно раздул ноздри. Глянув на прибор, вздохнул завистливо:
— Молоде-ец… А я вот сегодня чего-то подкачал.
Испытание силомером было своеобразной формой приветствия для входящих в кабинет Войнарского, после того как он приказом по губрозыску отменил рукопожатия, считая их негигиеничными.
— Э! Да ты еще мокрый! Чего тогда сидишь здесь? Пробежался бы куда-нибудь, обсох по дороге.
Баталов насторожился.
— Мне тут только что звонили, — продолжал начальник. — Из домзака. Кот тяжело ранен. Помирает. Просил подойти кого-нибудь из наших, якобы хочет что-то сказать, а у меня, как на грех, опытных людей на сей момент — один ты, Миша. — И он льстиво улыбнулся.
— Опя-ать?! — вскакивая, зашипел Баталов. — Да вы… вы что, в конце-то кондов?!
— Ты подожди, подожди, — заторопился Войнарский. — Там и дел-то на пять минут, наверно. Успеешь и на облаву, брось ты беспокоиться.
— Не пойду! — уперся агент. — И так вон шепчутся по углам, что я за вашу да за чужие спины прячусь.
— Пусть шепчутся! Тоже, нашел повод для беспокойства — шепчутся… — Начальник что-то быстро строчил под копирку. — А нарушать революционную дисциплину не дам все равно. В случае неповиновения — арест и всеобщее презрение коллектива.
Он протянул только что написанную бумагу. Баталов безнадежно понурился, взял ее, не читая, и вышел из кабинета. Этот прием был известен: сразу же, от руки, писался под копирку приказ и вручался сотруднику. Отвертись, попробуй! Кое-кто склонен был считать это бюрократическими ухищрениями и даже высказывал вслух свое недовольство, но Войнарский был тверд и неумолим в своей политике.
…Неизвестно, как в камере главаря банды Димки Кота оказался вдруг шлямбур. Налицо было следующее: возвращаясь перед обедом с прогулки, Кот заскочил в камеру и успел выбежать оттуда раньше, чем надзиратель захлопнул дверь. Ударив его шлямбуром, Кот бросился по коридору. Когда он спускался по лестнице, его заметил проходивший внизу начальник корпуса. Начальник был маленький, щуплый — наполовину ниже бандита. Он выстрелил в Кота почти в упор, когда тот уже подбегал, скалясь и занося железную острозубую трубку. Пуля попала в живот, теперь Кот лежал в домзаковской больнице и, похоже, умирал. Но был в сознании — наотрез отказался сказать, откуда взялся шлямбур, зато потребовал свидания с представителем уголовного розыска, чтобы сообщить сведения.
Кот не стонал, не плакал — только глаза налились кровью от боли; он трудно дышал и говорил тихо-тихо.
— Пришел, легавый? — просипел он, увидав Баталова. — Ну, здорово. Кажись, конец мне…
— Не вовремя ты это дело затеял, Кот, — с сожалением сказал Михаил. — Тороплюсь я сегодня, срочно надо еще в одно место успевать.
— Сердишься… Хлопнули мы твоего дружка… Ну, теперь нам с тобой счеты сводить не время. А кой с кем другим — надо бы. Я и бежать-то теперь задумал — хотел до него добраться.
— И далеко надо добираться? — Голос агента стал тусклым, безразличным.
— Не знаю, — вздохнул бандит. — Но я… все равно нашел бы… Ох, тяжко мне, опер… Он шибко крепкий мужик, этот Лунь. Прибрал нас к рукам, старый Иуда. Всю шпану держит. Один Черкиз остался… Кто там вперед друг другом подавится… скорей бы уж… Боль какая, если б ты знал… А то, что я с ребятами в домзаке оказался, — тоже их дело, чую… Верно, нет?
Оперативник пожал плечами. Действительно, кто-то неизвестный позвонил в губрозыск и назвал адрес, по которому второй день гул яла банда Кутенцова в полном своем составе.
— Да, крупное мы дело готовили, да не повезло мне, видишь… Как задумали его сладить, собрал нас Лунь втроем — меня, Рыбку покойного и Черкиза — обговаривать. Гляжу — что получается? По условию Лунь с Черкизом почти все забирают, а нам с Рыбкой — шиш! Ну, я сижу, помалкиваю — ученый! — только бы, думаю, отсюда теперь уползти. А Рыбка зашебутился: да кто вы такие, я своих ребят под расстрел за гроши не поведу, и идите вы все со своей лавочкой, я и сам с этим делом как-нибудь управлюсь… Тут Лунь — божий одуванчик — достает ножик, и Рыбку по горлу — чирк! Чуть всю башку напрочь не отмахнул — вот так! Я сам еле оттуда убрался, а Рыбкины ребята ко мне перешли. Теперь нам всем хана, а они скалятся небось, сволочи… уххх!.. — Кот задохнулся от ярости. Откинулся на подушку. — Давай, опер, работай, выйдет им от меня гостинец, если справишься. Слушай сюда…
Выслушав Кота, Баталов сунул в карман блокнот, поморщился:
— Не густо ты мне насыпал, Дима. Ни одного адресочка. Сколько по этим данным еще работы — месяц, год? Ладно, спасибо и на том.
— Если бы я знал… — хрипел Кутенцов. — Они сильно закопались, никого к своим берлогам не пускают. Лунь сам меня, в случае чего, находил — у него чутье собачье… — Он уже сильно устал от разговора, выдохся, время от времени прерывался, впадал в забытье и тогда плел околесицу. Перестал говорить, повел мутнеющим взором: — Кажись, всё…
— Слушай, Кот. — Михаил наклонился к самому уху бандита: боялся, что тот снова потеряет сознание. — Кто тогда, на рынке, Дроздова от нас увел? Среди задержанных его нет, твои ребята его тоже толком не знают, самого Вальку спрашивали — молчит, зараза. Он вообще все молчит. Может, ты скажешь?
— Нет, не скажу. — У Димки то ли усмешкой, то ли судорогой повело уголок рта. — Хватит… Если сумел на облаве от вас уйти — толковый, значит, парнишка. А я было согрешил на него… Ти-ше… Попа бы мне теперь… что же они, сволочи, я ведь просил… по-па-а… — Он начал выгибаться, закидываться.
Баталов отошел к зарешеченному окну. Когда он обернулся, Кутенцов лежал на койке тихий, вытянувшийся, примяв ладонями скомканную его смертной судорогой простыню. Михаил вышел в коридор и позвал фельдшера с корпусным.
В губрозыск он все равно не успел: опергруппа уже выехала. Баталов изругался, побежал ловить извозчика. Долетел на нем до берега реки, долго искал лодку, чтобы переправиться. Наконец удалось уговорить какого-то рыбака. Затемно уже добрался до ждущего опергруппу за плесом катера и от него двинулся к виднеющимся вдалеке огням деревни. Но не прошел и версты — огни стали мерцать, гаснуть, послышался стук выстрелов, и Михаил понял: опять опоздал…
Из газеты: ПРИЗЫВНЫЕ ЧАСТУШКИ
Мил со службы возвратился
И совсем как нехристь стал,
Как вошел — не поклонился
И икону даже снял.
Коли рожь заколосится,
Буду жать и молотить,
Коль ребеночек родится,
Не пойду к попу крестить.
Я милого целовала,
Он всё губы вытирал,
А когда я осерчала,
Гигиену рассказал.
РАБОТУ ДЕМОБИЛИЗОВАННЫМ
На бирже труда к 1 июня было 78 человек демобилизованных. Из них большая часть ходит по полгода и больше.
Льготу, предоставленную демобилизованным постановлением СНК на внеочередное получение работы, при настоящих условиях, когда требования на рабочую силу почти совсем не поступают, использовать нельзя.
Между тем число демобилизованных красноармейцев растет.
И. Баженов
А примерно за месяц до того, как в избе Нюрки Филатенковой был убит агент Яша Зырянов, влажной и ветреной майской ночью в город по вокзальным ступенькам спустился человек. Посередине вокзальной площади он остановился, сдвинул на лоб мятую красноармейскую фуражку, почесал для начала затылок, затем, придав головному убору надлежащее положение, долго вглядывался в темноту, угадывая вдали лежащий перед ним потухший город. Поправил на плече лямку старого тощего мешка и зашагал крепкой походкой знающего свою цель мужчины. Свет станционных фонарей сеялся по выгоревшей на спине гимнастерке. Приезжий был грязен, небрит и устал — потому ни один извозчик не окликнул его.
