И он занялся меню.
— Хочешь сигарету? — спросил Струмилин.
— Спасибо, пап, не хочется. Я сегодня на съемках перекурилась.
«Она актриса, — понял Богачев, — я видел ее в картинах. Вот дубина, приставал со своим Балашовом!»
Богачев выбрал себе еду, решил выпить немного сухого вина и кофе по-турецки.
— Сегодня Рыжов говорил мне любопытные вещи, — рассказывала Женя отцу. Она наморщила лоб, вспоминая. — Сейчас, погоди, я скажу тебе точно его словами. Он мне объяснял эпизод, когда я могу сделать очень выгодную партию с нелюбимым человеком и нахожусь на распутье. Он объяснял мне так: лавочник, спящий с женой под пуховым одеялом, считает безумцем и чудаком полководца, спящего под серой суконной шинелью. Лавочник не в состоянии понять, что достигнутое — скучно, как скучна стрижка купонов. Понятие достигнутого широко: это понятие распространяется от зеленной лавки до обладания полумиром. Полководцу будет скучнее, чем лавочнику, если он будет делать все то, что ему хочется. Высшая форма наслаждения — знать, что можешь. Высшая форма самоуважения — знать, что можешь заставить мир положить к твоим ногам яства, богатства, женщин — и не заставлять мир делать это. Лавочник заставил бы…
— Любопытно, — сказал Струмилин, — хотя чуточку эклектично.
Богачев покраснел и сказал:
— А по-моему, это чистая ерунда.
— Чистая? — улыбнулся Струмилин.
— Чистая — в смысле абсолютная.
— Почему так? — спросила Женя.
— Потому, что лавочник никогда не станет полководцем. Это раз. И еще потому, что полководец спит под суконной шинелью раз пять в году — для журналистов, писателей и приближенных историков. Это два. А то, будто высшая форма наслаждения — знать, что можешь, — бред. Это три. Каждый гражданин должен знать, что он все может, и незачем это его сознание считать чем-то исключительным. Наслаждение исключительно.
Струмилин и Женя переглянулись. В глазах Струмилина заблестели веселые огоньки.
— Вы не философ, случаем? — спросил он.
— Нет, — ответил Богачев, — к счастью, я не философ. А ваша работа в кинематографе, — он посмотрел на Женю, — мне очень нравится. Вы здорово играете: честно, на всю железку.
Струмилин засмеялся, а Женя сказала:
— Спасибо вам большое.
Богачев смутился и начал внимательно изучать меню, хотя заказ он уже сделал.
«Не хватало, чтобы я в нее влюбился, — подумал он. — Романтичная получится история».
Джаз заиграл медленную, спокойную музыку. Богачев поднял голову, посмотрел на Женю и попросил:
— Давайте пойдем потанцуем, а?
Женя поднялась из-за стола и ответила:
— Пошли.
Они танцевали, и Женя все время чувствовала на себе взгляд Ники.
— Ваш папа не будет сердиться? — спросил Богачев.
— Нет, не будет.
— Вы танцуете так же хорошо, как играете в кино.
— Вы тоже очень хорошо танцуете.
— Я знаю.
Женя улыбнулась.
— Нет, верно, я знаю. Я учился в школе танцев, когда был в ремесленном.
— Что вы делали в ремесленном?
— Вкалывал.
— Вкалывали?
— Ну да.
— А зачем же школа танцев?
— Обидно было. Школьники все пижоны, а мы работяги. Ну вот, я и решил постоять за честь рабочего класса. Мы ходили к ним в школу на вечера и танцевали, как боги.
— Как боги?
Теперь засмеялся Богачев.
— Это к тому, что нам неизвестно, как танцуют боги и танцуют ли они вообще?
— Конечно.
— Боги танцуют, — убежденно сказал Богачев. — Боги танцуют липси, когда им грустно.
Музыка кончилась. Богачев шел с Женей между столиками. Ника смотрел на Женю. Ей вдруг стало весело и захотелось показать ему язык. Почему ей захотелось это сделать, она не поняла, но желание такое появилось, и оно было острое. Жене стоило труда удержаться и не показать Нике язык.
«Почему его зовут Ника? — подумала она. — Так зовут балованных детей. Это хорошо, что его зовут Никой. Если бы его звали как-нибудь по-мужски, мне бы не захотелось показать ему язык. И мне было бы неприятно танцевать с другим. А мне приятно танцевать с этим парнем, хотя он весь какой-то непонятный и смешной. Но это хорошо, когда мужчина смешной. Значит, он смелый. Или — добрый».
Когда они пришли к столу, Струмилин уже расплатился.
— Пойдем, Жека, — предложил он, — пойдем, дочка, а то мне завтра рано вставать. Спасибо тебе, мне было хорошо. И все стало хорошо, потому что мы зашли сюда с тобой.
Когда они ушли, Богачев подумал: «Ничего страшного. Я найду ее на студии. И ни за что не буду к ней звонить по телефону. Очень нехорошо звонить женщине по телефону».
4
Первый, кого Богачев увидел в кабинете командира отряда Астахова, был давешний мужчина из ресторана, отец Жени.
— Познакомьтесь, Павел Иванович, — сказал Астахов, когда Богачев представился ему, — это ваш второй пилот.
— Здравствуйте. Зовут меня Павел Иванович. Фамилия — Струмилин.
— Струмилин? — поразился Богачев. — Тот самый?
Астахов засмеялся и сказал:
— Тот самый.
— Где вы учились? — спросил Струмилин.
— В Балашове.
— У Сыромятникова?
— Да.
— Он прекрасный пилот.
— Вы лучше.
Струмилин поморщился: парень слишком грубо льстит.
— Я правильно говорю, — словно поняв его мысли, сказал Богачев. — Сыромятников — прекрасный педагог, но как пилот — он же старый.
— Между прочим, он моложе меня на три года, — хмыкнул Струмилин, — так что впредь будьте осмотрительны в оценках.
— Это приказ или пожелание?
Струмилин посмотрел на Астахова. Тот опустил глаза и принялся сосредоточенно просматривать старую газету, почему-то лежавшую на его столе уже вторую неделю.
— Я не люблю приказывать, — пожевав губами, сказал Струмилин, — а тем более советовать. Советуют мамы девицам. И, как правило, без пользы.
— Павел Иванович, — сказал Астахов, — я коротенько обрисую ситуацию, хорошо?
— Конечно, Сережа, я весь внимание.
— Прогноз дали на весну скверный. Лед уже сейчас начал крошиться, а до новолуния еще ждать и ждать. Пурги идут с юга, все время мучают обледенения, жалуются ребята. Я бы просил вас сначала заняться местными транспортными перевозками — надо забросить грузы на зимовки, а уже потом переключиться на обслуживание науки. Самолет ваш подготовили, так что завтра можно уходить на Тикси. Вот, собственно, и все.
— А в остальном, прекрасная маркиза, — пошутил Струмилин, — все хорошо, все хорошо!
Когда Струмилин и Богачев вышли от Астахова, Струмилин спросил:
— Кстати, вы знаете, что такое чечако?
— Кажется, новичок — по Джеку Лондону.
— Верно. Так вот, если не хотите казаться в Арктике чечако, сбрейте усы. Тем более они у вас какие-то худосочные.
— Вы же не любите советовать. А тем более приказывать.
— А это ни то и ни другое. Это пожелание.
— Тогда разрешите мне все же остаться чечако.
— Как знаете.
Струмилин козырнул парню и пошел к машине.
И все-таки Богачев позвонил к Жене. Струмилинский номер телефона он нашел в отделе перевозок. Он долго ходил вокруг аппарата в нерешительности, а потом сел на краешек стола и набрал номер.
К телефону подошел Струмилин.
— Можно попросить вашу дочь? — сказал Богачев. — Это говорит второй пилот Павел Богачев.
Струмилин, слушая голос Богачева, даже зажмурился: так он был похож по телефону на голос покойного Леваковского.
— Мою дочь зовут Женя. Сейчас ее нет, она на студии. У нее сегодня ночные съемки.
— Простите, пожалуйста.
— Ерунда.
— Ну, все-таки…
Струмилин хмыкнул и предложил:
— А вы позвоните часов в одиннадцать. Она должна прийти к одиннадцати.
— Это удобно?
— Черт его знает… Думаю, удобно.
— До свиданья, Павел Иванович.
— Пока, дорогой.
— До завтра.
— До завтра.
— В шесть ноль-ноль на Шереметьевском?
— Точно.
— Ну, до свиданья.
— Привет вам. И все-таки сбрейте усы…
