Ознакомительная версия.
Советник сбросил с плеч куртку, пиджак и вытянул из-за пояса «летнюю», невидимую кобуру.
– Как у вас с клопами?
– С клопами нормально, – заверил майор и тут же встрепенулся. – Товарищ советник юстиции!..
– А ты можешь предложить что-то лучшее?
– Через два часа я введу «человека» в работу! – пообещал майор.
– У меня нет лишних двух часов, – сказал Кряжин и решительно развязал галстук.
Через час заточения в камере райотдела Зазаев стал чувствовать некоторое облегчение. Не моральное, нет, об этом не могло быть и речи. Через несколько часов, скорее всего – к утру, Руслан его отсюда вытащит. И тогда жизнь его, Абдул-Керима, разделится на две части. До того, как ему… До того, как он не перерезал горло голубоглазому мусору, и после. Он уже видел в темноте камеры эти глаза – мутно-голубые, они болтались, как ходики: вправо-влево, вправо-влево… Он держит за короткие волосы голову этого шакала из МУРа, она болтается, соря поганой кровью из рассеченных вен, а глаза так и бегают: вправо-влево, вправо-влево…
Эти муки желания чужой смерти не сравнимы ни с чем. Разве что с муками желания собственной жизни. Вот так же в лагере он, униженный проклятыми зэками с такими же голубыми глазами, мечтал об их смерти и считал часы до освобождения. Они были так смелы, потому что под Салехардом их больше. Он запомнил всех. Но пока ни одного не дождался. На «особом» сидели «большесрочники», и первый из них должен был выйти только в две тысячи семнадцатом году. Седьмого мая. Он встретит. Обязательно встретит. Как только Руслан заберет его отсюда, он отрежет голову этому Муру.
МУР… Оказывается, это Московский уголовный розыск.
Но перестало болеть… Как бы это точнее сказать?… Перестало болеть между большими пальцами ног – вот. Сзади. А ведь говорил Малик – спили у «ТТ» мушку. Она только брюки и карманы рвет, а вести прицельную стрельбу… Когда в последний раз Абдул-Керим вел прицельную стрельбу? Пять лет назад. В Дагестане, в девяносто девятом, под Карамахи, там – да. Ментов и федералов в дымящихся БТРах, из автомата, прицельными очередями. А здесь, на Севере, – только в упор, не целясь. Когда – в живот, когда – в затылок.
Нужно было спилить мушку. Тогда бы она… Тогда бы оно перестало болеть раньше.
А две недели назад Руслан сказал: «Зачем тебе такой большой пистолет, Абдул-Керим? Купи маленький «вальтер» или короткоствольный полицейский «кольт» тридцать восьмого калибра. Ты ходишь по городу с минометом за пазухой и раздражаешь ментов». Руслан как в воду смотрел.
Ну, сука!.. Шакал! Нюанс… Проклятое слово проклятых неверных…
Аллах просит крови. Он ее увидит. А еще должен увидеть Малик. Он должен видеть, как голубоглазый неверный будет молить о пощаде с кинжалом у горла!
Главное, ничего не говорить на допросах. Можно будет даже плюнуть на стол дежурного. Будут бить – будет больше злобы. Магомед-Хаджи правильно говорит: спрячьте свой ковер нетерпения в сундук ожидания. Все придет, все окупится. Эта земля будет землей нашего святого народа. Горы далеко, но их не нужно тащить сюда. Гораздо легче притащить на юг равнины и моря неверных.
К окончанию часа одиночного пребывания в камере, показавшегося Зазаеву двумя, дверь в камеру распахнулась и вбросила внутрь пронзительно-ослепительный свет. Он зажмурился, стараясь сохранять при этом независимый вид, и стал подниматься со шконки.
– Куда собрался? – довольно грубо рявкнул сержант. – Прижал зад к доске! А ты входи, мать твою! Пока из конторы за тобой не приедут…
Стена света прервалась темным, расплывчатым силуэтом и внутрь шагнул (шагнул резко, по-видимому, толкнули) грузный мужчина. Впрочем, грузным он оказался лишь в потоке света. Когда вновь воцарилась тьма и глаза понемногу стали привыкать к ней, Зазаев стал искоса наблюдать за сокамерником и оценивать его. Во-первых, ему понравились туфли мужика. Зазаев давно хотел купить себе такие, но всякий раз, оказываясь в фирменных магазинах, срывался и брал те, что ближе по нраву. Сейчас на нем были низкие туфли, практически без бортов, зато с массивными кожаными кисточками. Турок, хозяин магазина, уверял, что в Италии нынче в моде именно такие. На сокамернике же были именно те, каких у турка не было, но были в салоне напротив. Кажется, восемьдесят долларов против ста пятидесяти, которые заплатил турку Зазаев.
Во-вторых, он был далеко не пацан. Более того – очень далеко не пацан. Лет сорок – сорок пять, насколько позволяет видеть полумрак «хаты», мощная шея, крепкий торс и сильные руки. За уличные грабежи таких не задерживают, для квартирного разбоя чересчур солиден, по повадкам – авторитетен, для Мининска человек новый.
В-третьих, сержант сказал, что за ним сейчас приедут из ФСБ, на что мужик сказал ему: «Подотри сопли».
И сейчас он, отвалясь на кишащую клопами стену… спал.
– Э-эй, – позвал Зазаев. Не дозвавшись, повторил чуть погромче и длиннее. Когда не вышло и на этот раз, он спустил со шконки ноги и почти завис над мужиком: – Э-э-эй!
– Что ты гудишь, дефективный? – услышал он в ответ. – На «эй» зовут коней, а в зоне прямо-таки харят. Ни разу не «заезжал»?
Абдул-Керим горделиво поджал губы и уже собрался сказать, что у него две «ходки», семь и четыре соответственно, но вовремя остановился. Мужик, видимо, из бывалых… собственно говоря, вообще непонятно, что это за фраер! – боднешь, а потом выяснится, что это он в «Крестах» Руслана Хараева короновал! А спросит, за что сидел… Зазаев знал, что могут впоследствии сделать, если попытаться завести рака за камень и попробовать солгать в статьях. Говорить же, что по поганой сто семнадцатой старого УК, как-то глупо. Получается, сам разговор начал, а закончил: «Вот так и получилось, что сидел я за изнасилование несовершеннолетней, и самого меня не отхарили только потому, что этого просил не делать Магомед-Хаджи, да за большие деньги с воли. Короче, я откупной неслучившийся педераст, на всякий случай. А вы по какому вопросу сюда?»
– Я чисто по-человечески… – буркнул он, закидывая ноги обратно на шконку и морщась от боли, как при геморрое. – Пад-диржать.
– А кто ты такой, чтобы меня поддерживать? – не открывая глаз, сказал мужик. Довольно грубо сказал. Хрипло, с вызовом. – Пасись молча…
Зазаев снова опустил ноги на бетон.
– Ты что-то сказал?
Мужик тоже опустил одну ногу и свистящим свингом врезал Зазаеву в челюсть.
Для человека Хараева это было настолько неожиданно, что он слетел с лавки, больно ударился локтями о заплеванный пол и, самое главное, ударил таз. Боль немедленно сковала низ его туловища, напоминая о недавнем чудовищном поступке Мура. Ненависть обуяла Зазаева. Он – не самый последний человек в могущественном клане Хараева! Еще не случилось ни разу, чтобы кто-то дерзнул посмотреть в его сторону с вызовом! Он в Мининске два года, и – ни разу!..
А сегодня дважды! Люди, никак не связанные меж собой…
– Ты не доедешь до СИЗО… – прохрипел он, стирая с губ теплую кровь.
– Я знаю, – пробормотал незнакомец. – Через пять минут я убью помощника дежурного и уйду.
Зазаев опешил. Поднялся на лавку и забыл о злобе. Она бурлила где-то там, внутри, но уже по привычке, по-горски. Удивление было выше.
– А тебя причленят за то, что знал об этом, но не сказал.
А вот это еще хуже, если учесть, что мужик абсолютно прав.
За дверью послышалось: «Где Шнягин? В какой «хате»?»
Засов скрипнул, грохнул, и в камеру снова ворвался сноп белого огня. Мужчина поднялся с лавки и некоторое время стоял, отвернувшись от проема.
– Выходи, выходи, – со скрытой угрозой проговорил кто-то. Зазаев по силуэтам догадался, что стоят двое.
Незнакомец шагнул в дверь: «Что, обломались за три года? Ваша полоса, темная, берите. Скоро полоса будет светлая, моя». Ответ: «Из полосатого у тебя сейчас только роба. В «Черном дельфине». Мужчина: «Довези сначала».
Для Зазаева этот диалог был в диковину. Считая себя авторитетным человеком, он уже сейчас обдумывал свой разговор с правоохранительными органами. И основная его канва сводилась к тому, что он ничего не знает, преступлений не совершал, и здесь он только потому, что его подставили. Слушая же невозмутимого мужика, он все больше склонялся к той мысли, что ему будет что вспомнить, когда окажется на свободе. «Я знаю одного авторитета, – скажет кто-то и назовет фамилию. – Пред ним все сявки». – «А я сидел с ним в одной «хате», – ответит Зазаев, – и мы курили сигарету на двоих». И скромно замолчит. «Вот это да, – подумают вокруг, – Зазаев с ним сидел»…
Глаза уже привыкли к свету, и теперь послушник Хараева видел, как его сокамерник стоит на пороге камеры, перед ним – сержант с автоматом, чей ремень был небрежно переброшен через плечо, и еще двое в костюмах. «Контора», – вспомнил Зазаев. «Контора» – это ФСБ. За незнакомцем прибыли люди, защищающие безопасность этой дармовой страны. А за ним сейчас придут мятые сержанты и доставят к не менее мятому, в двадцатидолларовых туфлях, оперу. И тот, шмыгая носом от хронического ОРЗ, будет жевать слова и просить Зазаева дать показания, ведя бессмысленное, унизительное для него самого «давление»: «Скажи, а то тебя посадят». Зазаев сплюнул на пол.
Ознакомительная версия.
