— Надо попробовать блефовать, — вздохнула Аня. — Нам ничего не остается, как блефовать и утверждать, что мы все раскрыли. И тогда, если мы правы, подозреваемый тоже раскроет себя. Испугается, начнет защищаться. Защищаться для него — значит нападать. А нападать — значит выдать себя.
— А если мы не правы?
— Если мы ошибаемся.., то сразу увидим по ответной реакции, по поведению человека. Мы ничего не теряем. А вот если будем бездействовать, потеряем все.
Анна вспомнила свой страх перед Питоном.
— Нет, лучше бояться, но действовать, чем дрожать от страха, ничего не предпринимая.
* * *
Они прождали почти до трех часов ночи.
— Ну вот! — вздохнула Аня, завидев машину Кудиновой.
— На ловца и зверь бежит, — заметил Богул.
— Амалия собственной персоной! — Анна уже хотела было выскочить из машины и устремиться навстречу.
— Погодите! — удержал ее Богул.
У Кудиновой был “Форд-Дивизион”, огромный, пять метров в длину — высокому мужику не надо наклоняться, чтобы сесть за руль такого автомобиля. С тонированными стеклами. Не узнать такую дорогую и огромную машину было невозможно. Из такой машины — вполне для этой цели подходящая! — могла бы высыпать И стая братвы.
Светлова в который раз удивлялась такому выбору Кудиновой. Впрочем, о вкусах — особенно когда речь идет о выборе машины — не спорят.
Сейчас огромный автомобиль остановился у дверей салона “Молодость”.
Дверца отворилась.
Ей не хватило длины ног, чтобы достать до земли, и она грузно спрыгнула на землю.
Именно из-за ее невысокого роста и полноты ей было бы бессмысленно надевать маску, гримироваться: не узнать ее было невозможно.
Как попала к ней машина Амалии?
Вот она спрыгнула на землю… Как тяжелая старая жаба…
Потопталась… Подождала чего-то… Посмотрела на закрытую дверь салона “Молодость”.
И опять погрузилась в машину.
— А вы спрашиваете, как назначить встречу, — усмехнулась Светлова.
— Ну кто бы мог подумать… — прошептал Богул.
— Чего она тут, интересно, выведывала? — удивилась Светлова.
Этот грузный сутуловатый силуэт был хорошо им обоим знаком.
Тяжелую полную фигуру Валентины Осич спутать с кем-нибудь другим было чрезвычайно затруднительно.
* * *
На следующий день Валентина Терентьевна Осич как ни в чем не бывало отвечала на телефонные звонки в своем директорском кабинете. Уж Богул и Светлова не замедлили с тем, чтобы в этом убедиться.
Зато Амалия так нигде и не появлялась.
Итак, Амалия, кажется, сбежала.
Осич, правда, никуда не сбежала…
А зачем? Валентина Осич, напротив, держалась уверенно и даже вызывающе. У нее было стопроцентное алиби. Оно, это алиби, было настоящим. Его ей, как оказалось, вовсе не Богул организовал. Все ее сотрудники в один голос подтверждали, что Осич на момент исчезновения Кривошеевой была в приюте. Осич находилась там целые сутки: “от и до”.
И видно было, что никто не подучивал этих людей из приюта это говорить.
Это было правдой.
"Что ж.., могло быть и так”, — рассуждала Светлова. Впрочем, это не означало, что кто-то, кто работал на Осич, не убрал в это время Кривошееву. Например, Немая, для которой Осич, как “вторая мама”…
А что же наша хрупкая многомудрая Амалия? Ну что ж, у нее в отличие от подружки Осич — алиби нет. Уже за одни эти манипуляции с гелем ее можно отдать под суд… Вот Кудинова и сбежала.
Другое дело — бизнес с передачей детей, которым занималась Осич. Тут какие доказательства? Разоблачений тут Валентина Осич не боялась.
Кривошеев ясно предупредил Аню, что никогда и нигде не подтвердит то, что рассказал только ей лично.
* * *
"Я тычусь, как слепой серый котенок, во что-то, о чем не имею ни малейшего представления, — с безнадежностью думала Светлова, стоя у окна в своем номере. — Потому что все они прожили тут всю жизнь и знают друг о друге всю подноготную, а я свалилась сюда, как с облака! И такова эта их рукомойская жизнь, что за кого бы я ни принялась — тут же будут вскрываться какие-то нечистые истории, выплывать какие-то грехи, каждого из которых вполне достаточно, чтобы один человек попробовал избавиться от другого. Осич — от Кривошеевой. Амалия — от Айвазян. Фофанов — от Фофановой. У каждого свой скелет в буфете. И этому нет конца.
Осич.
Амалия.
Немая.
Кикалишвили.
Туровские.
Фофанов.
Богул, в конце концов…
Все они вызывают подозрения, и при этом, что бы поодиночке или в сговоре ни натворили, они не оправдывают этих подозрений. Одному человеку или двум — это не по силам… И нет ответа на вопрос: каким образом в течение нескольких лет, как в черной дыре, как в Бермудском треугольнике, возле города Рукомойска исчезают бесследно — абсолютно бесследно! — один за другим люди? Много людей…
Нет, не оправдывают подозреваемые моих подозрений. Ибо то, что происходит, бросает тень даже не на человека… А на что-то сверхъестественное и неодолимое — треугольник ли, вроде Бермудского, саму ли дорогу.
Дорога виновата? Дорога-убийца?..
Дорога-убийца, а водители — призраки?.. Кажется, Богул произнес эти слова — “водители-призраки” — при их первом знакомстве возле машины с мертвой Фофановой?
Ну, разве что так… А то больше и объяснений других нет”.
За окном посигналила машина.
Бобочка! Почитай, уже почти как лучший друг! Приехал Светлову проверять. По парню можно сверять часы. Ответственный товарищ, ничего не скажешь. Что ни день, обязательно заедет, проведает. Светлову это даже перестало раздражать. Еще немного, и наступит полная гармония в их отношениях. Говорят, террорист и заложник, проведя вместе энное количество времени, начинают неизбежно испытывать друг к другу симпатию, психологи даже находят этому объяснение.
Интересно, пристрелил бы ее Бобочка, если бы она попробовала из Рукомойска удрать?
Очевидно, не имеет смысла это проверять… Светлова приветливо помахала из окна ручкой.
А Бобочкина машина в ответ помигала фарами, развернулась и уехала.
До завтра. Боб, добросовестный тюремщик!
Светлова прижалась лбом к прохладному, запотевшему от дождя оконному стеклу.
Вот такие вот дела…
Вдруг очнешься: глушь и холод,
Цепь на шее все короче,
И вокруг кольцом собаки…
Чуть споткнешься — и капут.
Между тем Анины переговоры с хозяйкой дома в районе Заводи и Чермянки подошли к завершению.
Точкой отсчета в сложных и долгих переговорах стали фофановские деньги: компенсация, потребованная хозяйкой дома за моральные страдания, которые ей предстояло пережить.
— Знаете, может, мне после того, что вы затеваете, вообще придется отсюда уехать, — резонно заявила женщина Светловой. — Сбежать от позора на Северный полюс придется. Так вот — дайте на переезд!
Судя по сумме, которую бедная женщина запросила, переезжать она собиралась действительно на Северный полюс.
Окрыленная хотя бы такой невеликой удачей, Светлова направилась к лейтенанту…
— Богул, хотите войти в историю криминалистики?
— Не хочу.
— Почему?
— Потому что не хочу вообще ничего! Ни в какую “историю” и никаких историй! Хочу жить спокойно и без происшествий. Я устал, закопался в мелочовке, суете. Мне все надоело…
Аня с сочувствием смотрела на Богула, которого явно выбило из колеи то, что Кудинова, так же, как “друг Отарик”, тоже ускользнула из-под самого носа… И, главное, то, что он до сих пор не может разыскать никого из них. И было это, без всяких оправданий, результатом грубейших промахов, допущенных лейтенантом.
— Душераздирающая исповедь, Богул! Сочувствую. Но такое состояние, знаете ли, пагубно для личности… Вам надо взбодриться. Хотите раскрыть преступление века в вашем городе? Уж-ж-жасную тайну?
— Не хочу!
— Не сопротивляйтесь, Богул.
— Говорят вам, не хочу, — уже менее напористо возразил лейтенант.
— Неужели самому не интересно? Может, вы и детективы читать не любите?
— Ну, люблю.
— Я так и думала. А знаете, как в старину называли детективы? “Роман тайн”, “новелла тайн”…
— Ну…
— Не спешите отказываться!
— А в чем подвох?
— Да, в общем, сущие пустяки..
— А именно?
— Надо разрешение на эксгумацию.
— Ну, какова! — Богул даже задохнулся от светловской наглости.
— Шучу! Какая там эксгумация! Эксгумация — это когда хоронили. А когда просто закопали, то просто надо немного покопать…
* * *
Луна светила так ярко, что можно было обойтись и без фонарей.
Хозяев попросили остаться в доме. Но видно было, что они не спали, и в темных окнах то и дело приподнимаются занавески.
— Хорошо, хоть соседи не в курсе и спят, — пробормотал Богул. — А то бы тут уже на наше ночное представление столько народу сбежалось! Представляете, если мы ошибемся, каким станем всеобщим посмешищем?
