Он лежал поперек кровати лицом вверх и впервые в жизни сознавал, что он, здоровый и сильный мужчина, не может управлять своим телом. Даже язык не слушался его. Он хотел позвать Оксу, но вместо голоса из него вырвался дикий кашель, от которого потемнело в глазах, внутри груди будто что-то оторвалось, во рту появился вкус крови.
Когда он опять начал воспринимать окружающие его предметы, будильник показывал пятнадцать минут десятого.
«Опаздываю на самолет», — подумал Родик и закашлялся так, что закружилась голова.
Вошла Окса с градусником в одной руке и полотенцем в другой.
— Тебе лучше? — спросила она. — А то я даже испугалась. Прошу тебя измерить температуру, а ты что-то невнятно бормочешь. — Она сунула градусник ему под мышку, а влажным полотенцем протерла лицо.
Ответить Родик не смог, лающий кашель вызвал дикую боль в груди.
— У тебя температура почти сорок, — сообщила Окса через несколько минут. — Ты никуда не полетишь. Пойду отошлю Сергея Викторовича сдавать билеты и вызову врача. Говорила я тебе, что на себя наговаривать нельзя. Жена твоя всем растрезвонила, что ты болеешь. Вот результат…
Родик хотел возразить, но кашель лишил его такой возможности.
Врач появилась только во второй половине дня и, как обычно, определила ОРЗ, прописала бисептол, обильное питье и микстуру от кашля. Все это и без нее Родик начал принимать еще вчера.
Два последующих дня он провел в полусознательном состоянии. От непрерывного кашля болело все тело, температура ниже тридцати восьми не опускалась.
Родик применил все известные ему способы лечения. Даже съел лошадиную дозу тетрациклина, что в его системе самолечения, рассчитанной на собственные силы организма, было крайней мерой. Улучшений не произошло. Окса, не слушая возражений, еще раз вызвала врача. Врач — русская женщина средних лет — долго мучила Родика требованиями по-разному дышать, прикладывала стетоскоп то к груди, то к спине, щупала живот, смотрела горло. В конце концов она, как бы не веря технике, приложила к Родиковой груди ухо и, постукивая в разных местах, долго слушала. В заключение доброжелательно улыбнулась и оптимистично заявила, что легкие чистые, с сердцем все в порядке и это просто тяжелая простуда, которая скоро пройдет. Необходимо больше пить, прекратить заниматься самолечением и не злоупотреблять антибиотиками.
Родик сомневался в этом диагнозе и вообще в компетентности участковых врачей. Внутренний голос убеждал его, что это никак не простуда, а что-то очень серьезное. Присущая ему мнительность обострилась до крайности и, как обычно в таких случаях, потребовала изучения любимого им справочника фельдшера. Прочитанное в совокупности с заявлением бесспорно внимательного врача о том, что пневмонии нет, наводило на мысль о среднеазиатской инфекции с возможными ужасными последствиями. «А вдруг это новая болезнь под названием СПИД? — паниковал он. — Симптомы похожие. Надо выбираться в Москву и обследоваться. Абдужаллол своими шутками, паразит, накаркал».
На третий день он с большим трудом нашел в себе силы и улетел в Москву.
Цель жизни заключается в том, чтобы жить ради цели.
Р. Бирн
В аэропорту Родика встречали Юра Розенблат и жена.
Лена была крайне обеспокоена. По дороге Юра со свойственной ему эмоциональностью сбивчиво рассказывал об идее участвовать в Венесуэльской выставке. Рисовал заманчивые внешнеэкономические перспективы. Провел целый ликбез о том, что в стране произошла революция, позволяющая всем вывозить товары за рубеж и получать запретную раньше валюту.
Родик чувствовал себя очень плохо и слушал невнимательно. Может быть, поэтому, а может, его нервировала патетика в голосе Юры, но он достаточно резко прервал затянувшийся монолог.
— Юра, ты сам-то хоть раз что-нибудь отправлял за границу официально? — спросил он и, не дав ответить, добавил: — Давай обсудим это все позднее. Я проконсультируюсь, ты подготовишь документы, и будем принимать решение. А сейчас, не заезжая домой, погнали к Киевскому вокзалу в мою поликлинику. Ты же видишь, в каком я состоянии.
Юра обиженно засопел и промолчал всю дорогу до первой поликлиники Минздрава, в которой Родик, как доктор наук, был прикреплен к диспансерному отделению.
За несколько часов врачи установили, что у пациента запущенная двухсторонняя пневмония. Родик в душе материл душанбинских врачей. Странно, но определенность его успокоила. Он даже стал себя лучше чувствовать, волнение прошло. От госпитализации, понимая, как много надо сделать до конца года, он отказался, но обещал быть дисциплинированным больным. Лена же заверила, что возьмет на работе отгулы и обеспечит все необходимое.
Последующие несколько дней Родик ничем не занимался, а только послушно лечился, надеясь на скорое выздоровление. Он стерпел массу уколов, банок, обертываний и других малоприятных процедур. Температура снизилась, кашель уменьшился, и вообще самочувствие стало сносным. Жена вышла на работу, предварительно оборудовав в спальне некое подобие кабинета. Дел образовалось столько, что временами Родик забывал о болезни, еде и лекарствах. Дни летели незаметно, но рентген все не показывал положительной динамики.
Очень быстро спальня из рабочего кабинета превратилась в офис, в котором постоянно находились несколько человек. Они непрерывно что-то печатали, куда-то звонили, подписывали документы, выдавали деньги. Эта бурная деятельность прерывалась только медсестрой на время процедур и уколов, дочкой, требующей, чтобы папа пообедал, и женой, которая часов в семь вечера, возвратившись с работы, заставляла всех уйти. Вечером отдыха тоже не было. Родика одолевал вал телефонных звонков.
Он бесился, но отвечал всем, поскольку звонили в основном сотрудники и руководители служб института. Первый отдел требовал сдать печать и портфель, бухгалтерия никак не могла разобраться с малоценкой, выданной Родику в разные годы. Даже инструменталка требовала, чтобы он вернул штангенциркуль и динамометрический ключ, за которые много лет назад расписался на каких-то испытаниях. Не менее сотни бывших коллег интересовались различными вопросами своего будущего — все они так или иначе получали у Родика зарплату. Он терпеливо общался с каждым… Кроме того, Родик ждал звонка из КГБ — но там то ли забыли о нем, то ли что-то готовили. Сам он звонить туда не хотел, хотя думал об этом беспрерывно, особенно ближе к ночи, когда суета прекращалась.
Как-то позвонил заместитель директора по науке и попросил Родика принять его и еще нескольких человек в любое удобное для него время. Родик предложил сделать это вечером после работы, сославшись на отсутствие в другое время жены.
Делегация из института оказалась очень представительной. Кроме заместителя директора, приехал председатель профкома, ученый секретарь и начальники двух отделов. Где-то достали молдавский коньяк «Белый аист», мандарины и ананас. Даже жене подарили цветы.
Родик заранее переместился из спальни в столовую, а жена приготовила много вкусной еды и даже испекла безе, чего не делала со времени их знакомства.
Разговор оказался длинным, но для Родика приятным. Его уговаривали остаться. Рисовали перспективы, предложили должность начальника отдела, а после выборов директора, при условии, что Жмакин им не станет, — должность заместителя директора.
В какой-то момент Родик заколебался, но, еще раз прокрутив в голове события последних месяцев, он заставил себя не менять решения. Всех поблагодарил, заверил, что работы, которые он вел, не будут брошены и он в любой момент будет открыт для консультаций. Более того, он предложил в связи с тем, что будет болеть еще, вероятно, долго, а увольнять больного по КЗОТ запрещено, оформить «бегунок», трудовую книжку и другие необходимые документы задним числом и оплатить недостающую малоценку без учета ее амортизации. Наконец все поняли, что переубедить Родика не удастся, и перешли к обычному застолью. Заместитель директора после нескольких рюмок расчувствовался и поднял тост за дальнейшие успехи Родика, а потом и вовсе заявил, что Родик мудрее всех и вовремя уходит из этой клоаки, где скоро не будет ни денег, ни науки.
Вслед за замом за него стали поднимать тосты другие, выражая надежду, что Родик не забудет их и родной институт. Потом начали требовать, чтобы он выпил вместе с ними за свое здоровье, и делали это так настырно, что Родик, хотя и лечился антибиотиками, для их успокоения пригубил рюмку. В конце концов пришедшие с удовольствием допили принесенный коньяк и еще две бутылки водки, имевшиеся у хозяина, пожелали скорейшего выздоровления и уже за полночь разъехались по домам.
После этого разговора все, связанное с увольнением, стало продвигаться быстро, звонки прекратились, и единственное, что еще сделал Родик, — передал печать первого отдела и подписал какую-то доверенность на своего бывшего заместителя.
