– Меня не нагибает, кто что скажет. Я должен знать, какая сука завалила Анзора.
– Начнем с того, что ты и без следаков знаешь, кто его завалил… – спокойно ответил вице-мэр.
– Знаю.
– Но он в это время был в Сибирске. Полное алиби.
– Но я знаю, знаю на сто процентов, что это его рук дело!
– Его помощников, – поправил Вахтанга вице-мэр.
– Это не меняет дела.
Белобрысый официант подошел поближе, чтобы подлить спиртного, но Маргеладзе зло взглянул на него:
– Не мельтеши перед глазами, халдей!
Тот послушно кивнул и замер на месте.
– А если я завалю его? – повернулся Вахтанг к вице-мэру.
– Кого?
– Кузьму.
– За что?
– За Анзора… Если завалю, на Петрах закроют на это глазки?
– Во-первых, ты уже пытался завалить – не получилось. А во-вторых, на Петрах, чтоб ты знал, глазки всегда у всех открыты. Их не закроешь. Отвести в сторону можно, а закрыть – нет… – Куликов покопался в тарелке, поднял глаза на собеседника. – Ты еще о чем-то хотел спросить.
– Дело Окунева. Помнишь?
– Бизнесмена из Сибири, которого кто-то прикончил?
– Он приезжал к Кузьме. Кузьма принимал его, поил, кормил. Потом отвез в гостиницу и бизнесмен отправился доделывать свои дела уже не в Сибирь, а к господу Богу. Помнишь?
– Ну помню, помню. Что из этого?
– Я так понимаю, он и тут соскальзывает?
– Насколько я в курсе, дело не закрыто. Кузьмичев выпущен под подписку о невыезде.
– Его что, нельзя посадить? Сколько народу сидит годами без всяких оснований, а тут все ясно – и вдруг подписка о невыезде… Ты следакам забросил насчет лавэ?
Вице-мэр снисходительно усмехнулся:
– Надеюсь, ты шутишь?
– Насчет Кузьмы?
– Насчет того, чтоб я следакам про лавэ забрасывал.
– По-моему, Михалыч, ты меня за идиота держишь. Не ты должен про лавэ вкручивать, а твои псы. Глянь, сколько дармоедов вокруг тебя. И все хотят урвать сотню-другую зеленых. Не говоря уже про вечно голодных следаков!
– Не забывай, Вахтанг, что он известный человек в городе. А город этот – столица нашей родины. У него телевизионный канал. Представляешь, какой вой поднимется, если его просто так – по подозрению? Прошли те времена. Там тоже стали осторожнее. Даже за лавэ. Никто не хочет лишиться своего места.
– И ты в том числе? – ухмыльнулся Маргеладзе.
– А я что, из другого теста?
Долговязый официант снова было сделал попытку подойти, но Вахтанг остановил его злым окриком:
– Не маячь, сказал, перед глазами! Нужен будешь – позовем! – Посмотрел на собеседника. – Надо тормознуть сучонка… Посиди он хотя бы год в клетке, мы бы его империю растащили по кусочкам. И городу бы перепало немало. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– А если понимаешь, чего ждешь? С миллионом зеленых на хрена тебе твоя должность?
Куликов откинулся на спинку стула, негромко рассмеялся:
– Ты или наивный, или играешь такого… – Наклонился к Вахтангу поближе, тихо прошептал. – Как другу, одну тайну. При своей должности я всегда могу заработать миллион. И не один. Понимаешь, о чем я?
Собеседник цыкнул языком, грустно посмотрел на друга.
– Значит, мое дело – глухарь?
– Почему? Я свое слово держать умею. Тем более перед другом.
– Рискни ради друга, Михалыч.
Вице-мэр засмеялся:
– Рискнуть? Риск, как известно, безобразное дело. Хотя безумцы окрестили его, как благородное… – Он внимательно посмотрел на Маргеладзе. – Кстати, ты сам как относишься к риску?
– Смотря на что ставить.
– Поставь на Сибирь.
Маргеладзе ухмыльнулся:
– Но Окунев уже ку-ку.
– Там есть господин – покруче покойника… Линник Александр Александрович.
– Не слышал.
– Зря. Хозяин алюминия и всего, что вокруг алюминия.
– Ты с ним знаком?
– В общих чертах.
– Сведешь?
– Нет.
– Почему?
– Я же не сводня, дорогой, – снова рассмеялся Куликов. – Топчи дорожку сам, а я при пробуксовке подтолкну.
– Значит, Линник?
– Александр Александрович Линник. Но советую поспешать. На него многие зубы точат. А уж после смерти Окунева он вообще становится центровой фигурой.
– Думаю, мой друг Кузьма тоже не будет дремать.
– Я тоже так думаю.
Допрос проводился в том же кабинете, что и раньше – слабо освещенном из-за немытых окон и грязных плафонов, не слишком опрятном. Следователь тоже был прежним – колючий, подозрительный, агрессивный Конюшин.
Сергей сидел через стол от него, смотрел на допрашивающего спокойно, чуть ли не снисходительно.
– На прошлом допросе вы почему-то не сочли возможным сообщить крайне важную деталь, связанную со смертью Окунева, – произнес следователь.
– На прошлой беседе, – поправил его Кузьмичев.
– На допросе. Вы проходите по делу, как главный свидетель. Надеюсь, о подписке о невыезде вы не забыли?
Подследственный пропустил мимо ушей последнюю фразу, спросил:
– Какую же деталь я не сообщил?
– Один из охранников, дежуривший в ту ночь, в своих показаниях отметил, что именно вы, Сергей Андреевич, входили в номер вместе с Окуневым.
Сергей кивнул:
– Да, я входил с Окуневым в номер. Какой вы видите в этом криминал?
– Первое. Вы скрыли этот факт.
– Второе?
– Второе. Вы были последним, кто видел Окунева живым.
Кузьмичев удивленно смотрел на следователя.
– Уж не думаете ли вы, что я укокошил его?
Тот едва заметно ухмыльнулся.
– Укокошили или сделали что-то другое – это покажет судмедэкспертиза.
– Покажет? И когда она наконец что-нибудь покажет?
– Вас известят… А пока что… ставлю вас об этом в известность… я буду ходатайствовать перед прокуратурой о взятии вас под стражу.
Кузьмичев даже откинулся на спинку неудобного казенного стула.
– Вы с ума сошли!
– Пожалуйста, без оскорблений, – тихо попросил Конюшин.
– Конечно, сошли! А как это можно еще расценивать?! – Сергей резко вскочил, перешел на крик. – Где основания? Какими доказательствами вы располагаете?! Это шантаж! Самый наглый шантаж.
– Сядьте, – показал глазами на стул следователь.
– Может, вы еще милиционера вызовете?
– Не исключено.
Сергей двинулся к нему. Конюшин тоже встал, слегка подался корпусом вперед.
– Размажу… – свистящим шепотом сказал Кузьмичев. – По стенке размажу. Как мразь.
– Сгною, – таким же шепотом ответил следователь. – В одиночке сгною. Как уголовника.
– Вылетишь с работы. Со свистом!
– Пока я буду вылетать, ты уже будешь париться на нарах! Деньги хоть и многое решают, но не все! – Конюшин нащупал кнопку под крышкой стола, нажал ее.
Почти в тот же момент в комнату вошел могучий мрачный милиционер, вопросительно уставился на подследственного.
– На трое суток! К бомжам! За оскорбление при исполнении… – распорядился Конюшин.
Николай стоял возле окна – спиной к Старкову, слушал его информацию.
– Кузьму плотно взяли следаки из Петровки.
– Знаю, – едва заметно кивнул Николай.
– Настолько плотно, что последствия могут оказаться самыми серьезными.
– Знаю.
– Такое впечатление, что менты выполняют чей-то заказ. Но он ведь никакого отношения к смерти Окунева не имеет. Вы это знаете.
– Догадываюсь.
– Необходимо вмешаться. Дело приобретает серьезный оборот… Трое суток предварительного задержания постепенно перешли в пять.
– Ну что ж, – улыбнулся Николай. – Пусть отдохнет. «Это даже хорошо, что пока нам плохо», – как пелось в одной песенке. Я недавно имел с ним встречу, беседовал на известную нам тему. Он оказался несговорчив, вернее, не готов к такому разговору.
– В каком смысле?
– Он стал слишком глубоко копаться в морали… – Николай взял небольшую гантель, поработал кистевым суставом. Не мигая, посмотрел в глаза собеседнику. – Говорит, что он не господь бог и не судья, чтобы решать людские судьбы.
– В какой-то степени он прав.
– Наверное… В другой ситуации я бы сам с ним согласился. Но в нашем положении… в положении, когда страна находится на краю пропасти… Мы не для того вытаскивали его из провинции, чтобы он стал неуправляемым олигархом, вел себя непредсказуемо, во вред нашему делу.
– Но он ведь выполнял все… – попытался возразить Старков.
– Он выполнял все, что ему вменялось в задачу, – продолжил мысль Николай. – Но все это было преамбулой к настоящему делу. Преамбулой!
– А смерть Часовщика? А борьба с криминалом? Он сделал не так уж мало.
– Мало, мало! По сравнению с тем, что предстоит впереди. Поэтому тот факт, что он попал в серьезную переделку, пойдет ему только на пользу.
– На пользу? – усмехнулся Старков. – А если наоборот? Если он обозлится?
– Мы с тобой воевали! – остановился перед ним Николай. – И ты знаешь, как человек реагирует на то, что происходит не с ним лично, а с кем-то другим. А вот когда целятся в тебя, именно в тебя – тут вступает в силу инстинкт самосохранения. Тут ты не раздумываешь, стрелять или не стрелять. Если не ты его, то он тебя… Так что пусть на собственной шкуре почувствует, поймет, что наш план на сегодняшний день единственный, оптимальный.
