— Что же она пишет? Когда приедет?
— По-моему, она не намерена возвращаться.
Валя задумчиво смотрела на меня. Но я мог бы поручиться, что меня она не видит. Молчание длилось долго. Минуту, может, две. Наконец, Валя тряхнула головой, словно пробуждаясь ото сна, и сказала:
— Понимаю. Вы подумали о ее вещах.
— Я кивнул.
Она пожала плечами и встала. Мы прошли во вторую комнату. Здесь стояла кровать, два платяных шкафа, высокое зеркало. Над кроватью висела картина. Я узнал ее сразу. Девица с винтом врезалась в мою память на всю жизнь. Я улыбнулся ей, как старой знакомой, хотя, честно говоря, улыбаться мне не хотелось. Потом я поглядел на Валю.
— Никогда бы не сказал, что это — вы.
— Мама говорит то же самое. Но он рисовал меня. Витя всегда отступал от натуры. Он считал, что главное — это внутренний мир…
— Чей?
— Художника, творца… Его видение, его призма, через которую он познает радугу мира…
— Тогда все ясно, — сказал я. — Радуга мира — это, конечно, здорово. Жаль только, что вашей маме она недоступна.
Валя кинула на меня быстрый взгляд и тихонько вздохнула. Может, ей тоже стало жаль свою маму, может, для вздоха был другой повод, не знаю, но о картине мы больше не говорили. Вещи, вещички, барахло заслонили от меня эту картину, а вместе с ней и внутренний мир покойного Вити Лютикова, ту самую «призму», через которую он пришел к девице с винтом.
И заслонили надолго…
А вещи, что ж… Пальто и платья, кофточки и сапожки, юбки и блузки — всего понемножку, но на два больших чемодана вполне хватило бы. Когда Валя выдвинула ящик с бельем, я поднял руки.
— Достаточно.
Мы вернулись к дельфину. На столе исходил паром чайник. За столом сидела Валина мама.
— Валюша, это правда, что Лиру ищет милиция? — спросила она, игнорируя мое присутствие.
— Правда, — сказал я.
— Ужасно, — сказала мама, теперь уже обращаясь ко мне. — Такая приличная женщина. Никогда бы не поверила…
— А чему? — невинно спросил я.
— Ну как же. — Валина мама даже удивилась. — Вы ведь ищете…
Сообщив это, Валина мама одарила меня неодобрительным взглядом. Причина стала мне ясна после того, как она произнесла несколько сумбурную речь в защиту прав гражданина и закончила ее требованием предъявить ордер на обыск. Я ответил в том смысле, что готов похлопотать, если Валина мама считает, что процедура обыска доставит ей удовольствие. «Но мне казалось, — заметил я, — что вопрос этот можно было решить, не прибегая к крайним мерам, и что именно поэтому я пришел к ним в дом не как официальное лицо, а как добрый знакомый, причем после предварительной договоренности о визите с Валей». Валя при этом сказала: «Да, мама, да», — и мама немедленно сменила гнев на милость: я был торжественно приглашен «откушать чаю».
Разговор за столом, естественно, вертелся вокруг Лиры Федоровны. Говорила, впрочем, преимущественно мама, а Валя сидела задумчивая. Когда чаепитие закончилось и мама унесла посуду на кухню, Валя сказала:
— Женщины совершают иногда очень странные поступки…
— Вы имеете в виду Лиру?
— Не только. Не знаю, поймете ли вы то, о чем я подумала.
— Я постараюсь, — пообещал я шутливо. Но Валя шутить была не расположена. Она окинула меня долгим взглядом, потом посмотрела на дельфина, словно прося у него совета.
— Женщина всегда чего-то ждет, — сказала она после непродолжительной паузы. — От жизни, от любви. Ее почти никогда не удовлетворяет существующее положение вещей. Очень часто это просто неосознанное ожидание, совершенно безотчетное. Она объясняет себе его иногда неустроенностью быта, еще чем-нибудь… Иногда даже не пытается объяснить… Но ждет всегда.
— В общем, «Сказка о рыбаке и рыбке», — сказал я.
— Нет, — сказала Валя. — Скорее о Золушке и Принце. Только с той разницей, что обретенный Принц перестает быть таковым.
— Занятно вы рассуждаете.
Валя пожала плечами.
— Я знала, что вы меня не поймете, — сказала она равнодушно.
— Понять нетрудно, — возразил я. — А вот принять… Разве в мире нет счастливых женщин?
— Может быть, и есть, — сказала Валя. — Но не все женщины откровенны, как я. Считайте, что вам повезло, вы услышали искреннее признание. Я хотела вам помочь…
— Помочь?
— Да. Вы же хотите понять Лиру. Вы пришли посмотреть на ее вещи. Вы знаете, что вещи могут многое рассказать о своем владельце. Кроме того, вы хотели убедиться, стоят ли эти вещи того, чтобы человек о них беспокоился. Я угадала?
— Вполне.
— Но я не все показала вам.
— Чтобы помочь, так сказать. Это мне нравится, — заметил я саркастически.
Валя сарказм игнорировала.
Она смотрела на дельфина…
Я тоже посмотрел на дельфина…
И когда я стал кое-что понимать, Валя сказала:
— Это ведь только в сказке Принц дарит Золушке хрустальные башмачки. И только в сказке он ищет Золушку. В жизни может быть и наоборот — почему бы самой Золушке не поискать исчезнувшего Принца?
— Она искала?
— Она молчала, — сказала Валя. — Но я видела, что она ждала. Когда она жила у меня, эта фотография висела у нее над кроватью. Потом она приходила поглядеть на нее.
— Значит, Астахов…
— Астахов? — Валя как-то странно усмехнулась. — Для Лиры он был чем-то вроде лекарства от неврастении.
— Да, — протянул я. — Откровенно, ничего не скажешь.
— Вините себя, — сказала Валя. — Помните скамейку над озером? Вы тогда требовали от меня предельной откровенности. Я намекала вам, что копаться в чужом белье просто неприлично. Но вы оказались настойчивым человеком. Что ж, сегодня я предоставила вам такую возможность. А вы опять чем-то недовольны.
— Вашу аллегорию о Золушке и Принце к делу не подошьешь.
— А я и не хочу, чтобы вы ее подшивали, — сказала Валя, подчеркнув голосом последнее слово.
— Почему?
— Потому что не хочу. Я не могу утверждать: «У Лиры кто-то был… До замужества… До Астахова…» Не могу, потому что не знаю.
— Я, между прочим, вас за язык не тянул.
— Ах, оставьте, — сказала Валя. — И позвольте вам не поверить. Вы, как акула, ходите возле меня по кругу. Вам кажется, что я что-то скрываю, чего-то недоговариваю. Лира решила уволиться, уехать, и вы идете ко мне и требуете от меня объяснений. А мне нечего сказать. Нечего… Но ведь вас такой ответ не удовлетворит. Вам опять будет казаться, что я что-то утаиваю… Лира не явилась на похороны, а объясняться должна я. Она куда-то умчалась, а вы идете ко мне. Найдите ее в конце концов. Вы же умеете это делать. Или врут романисты и журналисты, когда пишут о ваших подвигах?
Она помолчала недолго, потом вздохнула:
— Хотя… Зачем это все?
Я поднялся с дивана и снял дельфина со стены…
Перевернул фотографию…
Надписи на обороте не было…
Дельфин хорошо смотрелся со стены, и я вернул его на прежнее место.
— Романисты не врут, — сказал я Вале. — Но они пишут романы, а мы с вами живем. Романисту в принципе известно, куда идут его герои, а книгу жизни пишет сама жизнь. Мы, конечно, найдем Лиру. Это, в общем-то, вопрос времени. Мне показалось, что с вашей помощью поиск можно ускорить. Я ошибся. Бывает и такое. Ну а что касается акулы…
— Я не хотела вас обижать.
— Понимаю, — сказал я. — Мысль об акуле вам внушил дельфин.
— А вам? — спросила она. — Вам он ничего не внушил?
— Служба не позволяет, — сказал я, решив, что Вале совсем не обязательно знать о том, какие мысли владели мной в этот момент. Валин Принц и худощавый брюнет из Ялты уж очень ловко слились в одно лицо. Золушка нашла Принца, и этим следовало объяснять все ее странные поступки. На первый план снова выступала любовь, а уголовщины будто и не было.
Сказав много, Валя, в сущности, не сказала мне ничего…
И Сикорский мне ничего не сказал…
И пивопивец Дукин, воткнувшийся в дело, как палка в колесо…
И десятки других людей, которые тоже что-то говорили, а потом подписывали свои показания, которые садились, вставали, улыбались, морщились, удивлялись; которые злились, что их отрывают от работы по пустякам, или, наоборот, отводили душу, перемывая косточки ближним своим. Десятки людей — и пухлая пустота папок на столе у Лаврухина.
Я вышел от Вали, когда часы показывали одиннадцать. Валина мама просила заходить, но голос ее звучал сухо, а глаза смотрели холодно. Я в общем-то понимал ее. А вот с дочкой, как думалось мне, все обстояло сложнее. Мне показалось странным, что за весь вечер Валя не задала мне того вопроса, какой я, будь на ее месте, задал бы обязательно. Я, еще собираясь к Вале, придумал ответ на него, но вопроса не последовало. Валя не спросила, почему мы так упорно занимаемся Лирой Федоровной. Больше того. Она отнеслась с полным пониманием к моему желанию узнать о Лире побольше. Правда, при этом она заметила, что я обращаюсь не по адресу, что о Лире должна рассказать сама Лира. Но сказка о Принце, которого ждут, была выдана мне ведь не за хорошее поведение. Или Валя и в самом деле хотела помочь мне и поэтому поделилась своими сомнениями. Или она знала о Лире что-то такое, что, по ее мнению, мне знать не полагалось, но поскольку я был настойчив и вел себя как акула, учуявшая мясо, то надо было срочно заткнуть акулью пасть подходящим к случаю суррогатом. Точно так же поступил со мной и Сикорский. Не желая беседовать о Лире, он ведь и о старике Бакуеве заговорил лишь после моего намека о поисках какого-то клада этим атеистом-дарвинистом. Да и о княгине Улусовой он, собственно, сказал лишь то, что я уже знал.
