Ознакомительная версия.
— Не четверых я убил. Т-троих.
Надежда оставалась только на юнца. Эраст Петрович привел пленника в чувство двумя оплеухами, усадил на стул.
— Ты кто? Откуда?
— Гагик… Из Акны.
Паренек, очень бледный, с трясущимися губами, в ужасе озирался на трупы. Увидел приближающегося гочи — зажмурился.
— Я Кара-Гасым. Слышала?
Не открывая глаз, мальчишка кивнул.
— Она меня знает, — удовлетворенно заметил Гасым. — Далеко живет, в Карабах, а Кара-Гасым знает.
Фандорин взял Гагика из Акны за тощие плечи.
— Я буду з-задавать тебе вопросы, а ты отвечай. Честно. Иначе отдам тебя ему. Просто уйду и оставлю тебя с ним наедине. А скажешь правду — отпущу. Я человек слова. Если что-то пообещал, выполняю.
Последняя фраза была произнесена специально для Гасыма.
Теперь паренек смотрел на Эраста Петровича — с таким же ужасом, как раньше на гочи.
— Молчи, Гагик, ничего Юмрубаш-ага не говори, — посоветовал Гасым. — Лучше я с тобой говорить буду.
Бедняга всхлипнул и снова зажмурился.
— Б-будешь отвечать?
Кивнул.
Тем временем Гасым с видимым удовольствием обходил поле боя. Каждому покойнику заглядывал в лицо, что-то приговаривал. Он был похож на садовода, любующегося великолепной клумбой.
— Кто дал приказ прошлой ночью устроить з-засаду в Черном Городе? Чье задание выполнял Хачатур?
— Я в Карабах ездил, письмо от Хачатура возил! Только вчера вернулся! Ничего не знаю, честное слово! Какое задание? Хачатуру никто ничего приказать не может!
Паренек говорил по-русски грамотно. Возможно, учится в гимназии или реальном училище.
— Не могу поверить, что вчера не было разговоров о засаде. Ваша шайка потеряла трех человек. Что ты слышал? Что говорили?
— Ай, Аллах! — радостно возопил Гасым. — Этот живой! — Он схватил за шиворот окровавленного человека — тот захрипел. — Знаю тебя! Ты Леван из Сураханы!
— Не убивай, — сипел раненый. — Сейчас и так умру, честное слово.
Но гочи не оставил его в покое: схватил под мышки, поволок на середину комнаты.
— Я слышал твои вопросы, Юмрубаш. Тоже буду спрашивать.
Наклонился, что-то загудел вполголоса. Окровавленный взвизгнул:
— Ай, всё скажу! Горло пусти!
От этой картины Гагик застучал зубами — того гляди бухнется в обморок. Эраст Петрович решил зайти с другой стороны:
— Про Хромого ты что-нибудь слышал?
— Ка…ко…го хро…мого?
— Из Черного Города. Он революционер или связан с революционерами.
Раненый громко застонал — Гасым опять тряс его за шиворот.
— Есть Селифанов, стрелочник, у него короткая нога. Через него можно оружие доставать, — быстро заговорил юный анархист. — Есть Хасан, сторож на бывшем заводе Мурсалиевых, Хачатур его не любит, убить хотел. Еще я один раз видел колченогого Зазу, он счетовод на степаняновских промыслах, Хачатуру раз в месяц платит, чтоб не трогали… А больше хромых не знаю. Черный Город большой…
Гасым выпрямился, крякнул:
— Э, совсем подохла! Ничего не делал, только тряс. Юмрубаш, она один вещь сказать успела. Не знаю, надо тебе, нет?
— Что?
— Перед засада Хачатур ходила к большой русский человек. Имя чудной — Дятел. Что это «дятел»? Птичка?
Эраст Петрович сразу забыл о Гагике из Акны. Дятел? Горячо! Вот она, любовь к орнитологии!
— Он еще что-нибудь сказал? Про Дятла. — Быстро подошел к раненому, попробовал пульс. Да, мертв.
Гочи сокрушенно пожал плечами.
— Ничего. Я спрашиваю: «Где эта Дятел?» Немножко плечи тряс — а из Левана душа ушел.
Вернувшись к юнцу, Фандорин спросил:
— При тебе когда-нибудь говорили о Дятле? Хачатур или кто-то другой?
Гагик помотал головой, облизнул сухие губы. Он не отрываясь смотрел на медленно приближающегося Гасыма.
— Он сказал п-правду, я это вижу. Учти, убивать его я не позволю.
— Сам не стану. — Гасым пожал плечами. — Когда из Гагик вырастет гайл, тогда убью.
— Кто вырастет?
— Гайл. «Волк» по-ихнему.
Однако отпускать пленного было нельзя. Дятел — скорее всего тот самый большевик, кого полиция называет «Одиссеем». Он ни в коем случае не должен узнать, что Фандорин жив.
— Гагик никому не расскажет, — сказал Гасым, будто подслушав мысли. — Он отсюда домой пойдет, очень быстро. Ни с кем говорить не будет. И дома, в Агдам, тоже не скажет.
— Причем тут Агдам? Он из Акны.
— Это по-ихнему Акна, по-нашему Агдам.
Гасым наклонился, взял парня за плечи, и плеч стало не видно.
— Иди домой, Гагик. Про меня говори всем. Много говори. Про Юмрубаш молчи. Говори: Кара-Гасым один всех убил. Понял, да?
— Понял… — прошептал парень. Зрачки у него были очень широкие, неподвижные.
— Пиштя!
Опрокинув стул, мальчишка с разбегу выскочил в окно и скрылся в саду — даже львов не побоялся.
— Как ты можешь быть уверен, что он меня не в-выдаст?
— Она знает Кара-Гасым. Слышала. Теперь еще видела. Я тоже человек-слово. Обманет — приду в Агдам, найду ее, убью. Она знает. Лучше скажи: что теперь делать будешь? Твой враг Хачатур мертвая. Ты доволен?
— Нет. Это был не враг, а орудие врага. Но теперь, благодаря тебе, я з-знаю, как зовут того, кого я ищу: Дятел.
Гочи подошел к столу, взял с блюда не до конца объеденную баранью ногу. Понюхал, откусил.
— Хорошо, — сказал он, двигая челюстями. — Давай Дятел искать-убивать.
Фандорин удивился:
— Зачем тебе это? С Хачатуром ты враждовал, а что тебе до Дятла?
— Считать давай. Я тебя из колодец спас? — Гасым положил баранину, разогнул измазанный жиром палец на правой руке. — Ты меня спас, когда Хачатур стрелял? — Разогнул палец на левой руке. — Потом этот дурак с хэнджел меня резать хотел, когда «кольт» не стрелял. Ты меня опять спас. — Показал на левой второй палец. — Я в Хачатур стрелял, думал — теперь поровну. — Отогнул второй палец и справа. — Но ты говоришь, не Хачатур надо был стрелять. — Палец на правой руке снова сложился. — Сам видишь, да?
Показал обе руки: на левой два пальца, на правой один.
— Помогу тебе Дятел найти — тогда честно. Мужчина не говорит «спасибо», мужчина делает «спасибо».
— Спасибо. Я рад.
Сказано было с искренним чувством.
С помощью Гасыма будет гораздо легче найти черную кошку в темной комнате — верней, поймать дятла в густом лесу.
* * *Мальчишки около Масы не было. Зато подле раненого сидел вчерашний тэбиб и чем-то поил его из кувшина с узким горлышком.
— Он говорит, теперь много спать не надо, — перевел Гасым слова старика. — Теперь кушать надо. Будет хорошо кушать, может, живой будет. Или не будет, на всё воля Аллах.
Когда лекарь ушел, Фандорин рассказал японцу о смерти Однорукого и о Дятле.
Слушал японец Эраста Петровича, а смотрел только на Гасыма. Не отрываясь. Тот стоял, привалившись к стене, опять что-то жевал.
Внезапно Фандорин увидел, что по лицу Масы сбегает слеза.
— Тебе больно? П-плохо?
— Мне хорошо, господин. — За первой слезой потекла вторая. — Я плачу от радости. Я вижу, что это настоящий человек. Искренний человек, хоть и акунин. Якудза из самых лучших. По глазам и повадке ясно: он понимает долг верности. Вы знаете, я не ошибаюсь в таких вещах. Я могу передать вас в его руки со спокойным сердцем… Он даже красивей меня, — трагически сказал Маса. — Большой, толстый, похож на Сайго Такамори. Только у маршала Сайго не было таких усов. Я рад, но мне очень горько… Что в этом трудном деле рядом с вами он, а не я…
Слезы полились сразу из обоих глаз, потоком.
— Вай, плачет, — сказал Гасым. — Совсем слабый.
А Маса попросил:
— Посадите меня, господин.
— Зачем? Тебе нельзя.
— Очень прошу. Посадите! У меня самого не хватит сил.
Фандорин бережно приподнял раненого, подложил ему под спину подушки.
— Гасыму-сан… — позвал Маса.
Гочи подошел, утирая губы рукавом.
— Сел — ай, молодец. Жить будешь.
— Очень прошу, Гасыму-сан. Нудзьно хоросё забочиться о господзине. Очень прошу!
Японец порывисто, что было сил, поклонился. И потерял сознание от резкого движения — повалился вбок, обмяк.
— Аман-аман, — расстроенно покачал головой Гасым. — Нет, не будет жить. Помрет. Жалко, да?
Опытная женщина с безупречной репутацией
Распоряжения по хозяйству отданы, Турал поцелован в лоб и отправлен с гувернером в Пони-клуб — учиться благородной посадке в седле, мальчику из хорошей семьи без этого нельзя. Можно посвятить несколько минут утреннему кейфу.
Утренний кейф у Саадат происходил в гардеробной комнате, куда прислуге без особого разрешения заглядывать не позволено. В небольшом, уютном помещении, где по стенам — платья, на полу — коробки с обувью, а поверху — шляпы, всегда курились благовония, отлично скрадывавшие запах голландского табака. Первая утренняя папироса — одна из радостей жизни. И, как большинство жизненных радостей, запретная. Впереди длинный день, будет много забот, но уж десять-то минут можно себе презентовать?
Ознакомительная версия.
