Ознакомительная версия.
Кис говорил, стоя у окна, через дверь его услышать было практически невозможно – он проверял.
Это могла слышать только Алла Измайлова. Только она.
Кис посмотрел на лежащий перед ним коричневый плотный конверт. И решительно разрезал его.
* * *
«…Тупоумный солдафон, он, кажется, и впрямь влюблен. Прислал мне письмо, вот самый замечательный кусок: «Любовь скребет мою душу, как скребком коня». Браво, Тимоша, пятерка по литературе! Сегодня сказала ему: «Какой у вас изысканный стиль!» Он долго смотрел на меня, пытаясь сообразить, издеваюсь я или всерьез. Право, он меня даже развлекает.
* * *
…П. и С. сговорились, что мой творческий вечер в Доме кино пройдет первым в новом году. С. тоже своего не упустит, будет строго сидеть и делать вид, что все это благодаря моему таланту, а он лишь скромный режиссер… О, скромность украшает! Скромность провоцирует в людях горячее желание кинуться с восторженными заверениями: нет, нет, нет! Вы гений, гений, гений! Вы тот самый, благодаря которому блещет талант Аллы, вы тот ювелир, который… И прочая чушь собачья. Мужчины понесут цветы великой актрисе, а девушки – великому режиссеру… И никто не заподозрит, что он еще более великий актер…
* * *
…Г. молил поехать на дачу кататься на лыжах. С. согласился. В последний момент с ним приключилось недомогание, конечно же. Кто бы думал иначе! Он меня снова подставил.
Г. говорил, что будут гости. Однако никого не было. Набросился на меня прямо на пороге, едва закрыв дверь. Я возмутилась, чем, разумеется, только еще больше его распалила. В постели он такой же дубина, как и в жизни. Было противно и скучно.
* * *
…О. устроил прокат нового фильма по высшему разряду. С. собирает нектар. Через месяц едем в Италию… Рим, Флоренция, Венеция… Потом во Францию, в Париж! Есть хоть какие-то радости в этой жизни.
* * *
…Г. взбрела на ум фантазия, чтобы за ужином я оделась как Гелла… Или надо сказать: «разделась, как Гелла»? Одним словом, в фартучке на голое тело. Не подозревала такой фантазии у финансового работника. Для него это пик эротизма, по всей видимости.
Мне был приготовлен сюрприз: ужин оказался не на двоих. Когда я вошла в «костюме Геллы», то увидела небольшую компашку избранных… Наверняка не Герина идея: слишком туп для такого изыска. В первый момент чуть не бросила в эти морды поднос с шампанским. А потом подумала: зачем? Что это изменит? Все, можно сказать, «свои»… Мне падать дальше? А разве есть «дальше»?
Одеться не дали, так весь ужин и сидела в фартучке. Под конец Г., совсем пьяный (а кто из них был трезв?), разделся и заявил, что он будет боров, которого должна оседлать прекрасная Гелла. С. ему разъяснил, что не Гелла, а Маргарита – не зря в академики метит, образованный! – и предложил выступить в роли борова сам, потому что такая прекрасная Маргарита, как я, не должна сидеть на таком гнусном некультурном борове, как Г. Какие же кретины, бог мой… Я даже не стала им говорить, что на борове летала Наташа…
И. заметил, что на Маргарите даже фартучка не было, и предложил мне от него избавиться. Я «костюм Геллы» отстояла. И. тоже выдвинул себя на роль борова.
…Мне это надоело, и я предложила им встать на четвереньки рядом и комсомольцу велела присоединиться, сказала, что у меня будет тройка из трех рыл. Смеялись, ублюдки, как будто я пошутила. Я их «запрягла» – надела каждому на шею галстук, натянула и за отсутствием плетки отходила все три голые задницы ремнем из чьих-то брюк. Эти недоноски были счастливы и сладострастно стонали. П.П., глядя на эту сцену, орал: «Ведьма, ну чисто ведьма!»
…Т. пожирал сцену завистливым взглядом, не смея шелохнуться, – он один остался одетым, и я в очередной раз удивилась, что делает этот армейский до мозга костей человек в киношной среде, где был давно и прочно своим и имел вес по неизвестным мне причинам. Я ему крикнула, поигрывая ремнем: «Хочешь, и тебя отхожу?» Он колебался, но отказался. Наверняка из-за присутствия остальных – наедине он бы еще и не на то согласился, идиот. «Как хочешь, – не стала настаивать я. – Давай пробьем фильм по Булгакову?» Он, дубина, подполз на коленях, прижался к моей голой спине и выдохнул сладострастно: «Для тебя, богиня, все, что хочешь! Только, боюсь, Булгакова вряд ли получится…»
«А ты попробуй», – холодно сказала я Т. и отпихнула его от себя. Он снова приполз и предложил быть кучерским сиденьем… Остальные зашумели, выражая готовность дружно помочь пробить разрешение. Особенно если я еще их отстегаю… Г. даже поймал кончик ремня и поцеловал его… Мерзость, однако, какая…
…Как ни дикой кажется мысль, а все же у меня такое впечатление, что даже половой акт приносит им меньше удовольствия, чем унижение…
(На полях была приписка другим цветом: «Я тогда еще Фрейда не читала!!!» )
…Эти люди, которые не прощают в жизни малейшей обиды и подножки, готовые безжалостно разорвать глотку любому, кто посягнет на их место или полномочия, с упоением принимают мой уничижительный тон и безропотно признают за мной право распоряжаться ими… Они каждый день унижают других – не потому ли, что готовы унижаться сами?»
* * *
Кис отложил дневник. Поразительно, Алла написала именно то, что говорила ему психолог Вера: «Унижает других только тот, кто готов унижаться сам». Сказано это было по поводу одной передачи, виденной Алексеем во время поездки во Францию, впечатления от которой были столь сильны, что ему потребовались комментарии Веры.
По сути, эта передача была репортажем из одного небольшого и очень дорогого заведения для мазохистов в Нью-Йорке. Туда приходили исключительно випы – уже цена в десять тысяч долларов за сеанс определяла «естественный отбор» клиентов. Три женщины, хозяйки, занимались тем, что всячески унижали их. Били, заставляли ползать на коленях, говорили им немыслимые гадости. Причем не выдуманные, а имеющие прямое отношение к клиентам, к их физическим недостаткам или особенностям. Были и другие, весьма изощренные издевательства (и все до единого – обговоренные заранее в контракте!), но больше всего потряс Алексея человек, которого заставили вылизывать языком унитаз. «Ты дерьмо и недостоин лучшего, чем вылизывать дерьмо!» – с таким текстом пригнала его плеткой одна из хозяек в туалет и обрушила крышку унитаза на его голову, когда тот принялся за работу. Журналист брал у него интервью именно в этот момент, и голос доносился из унитаза, словно из гроба. Да, именно он и произнес слова, поразившие Алексея до глубины души: «Я нуждаюсь в унижении, это ставит мои мозги на место. В реальной жизни я столь богат и влиятелен, у меня страшное ощущение безграничности моего могущества, что иногда меня посещают мысли, а не устроить ли грандиозную мировую войну… Не сомневайтесь, на это у меня хватило бы политического веса и денег, – доносилось из унитаза, и голый зад, смотревший в камеру, для пущей убедительности дернулся, – и только благодаря этим девочкам я еще не натворил глупостей. После них я ухожу полностью очищенный от скверны и умиротворенный…»
А «девочки» – три усталые и уже не очень молодые женщины, хозяйки, – рассказывали журналисту, что в конце дня чувствуют, как вся скверна, которую носят в себе их клиенты, выливается на них. И что работа эта настолько затрачивает их душевные силы, что, если бы не бешеные деньги, они бы давно уже бросили ее…
Оглушенный увиденным, Алексей расспрашивал потом Веру.
– Это человечеству давно известно и использовалось еще в магических обрядах, – сказала она, – сброс или канализация отрицательной энергии путем унижения и наказания… На этом построены многие религиозные обряды и разного рода тоталитарно-идеологические порядки. Человек, признавая себя «червем» и «прахом» перед богом или перед вышестоящим по иерархии, ощущает примерно то же самое – временное блаженство, почти эйфорию, иллюзию очищения, экзорцизма, изгнания бесов… После которого ему намного легче снова творить зло. Примерно так, как ходят в баню выгнать шлаки, чтобы потом снова на всю катушку перегружать организм алкоголем и тяжелой пищей…
Алексею с трудом удавалось каким-то краем сознания понять механизм этого действия. Он никогда не испытывал потребность в самоуничижении ни перед богом, ни перед людьми… Для него все это было в равной мере запредельно: пластаться в церкви, целуя заплеванный пол вперемежку с заверениями, что он «червь и прах», или подобострастно заглядывать в глаза какому бы то ни было авторитету, или посещать подобное заведение, где по обоюдному согласию и за бешеные деньги можно послушать и почувствовать, какое ты дерьмо…
Видимо, Алла Измайлова, перейдя определенную грань в отношениях с мужчинами, увидела и поняла этот странный психологический феномен… Но, разумеется, тогда ей трудно было это сформулировать, в глухие-то советские времена, когда само слово «мазохист» представлялось чем-то крайне экзотическим и существующим исключительно в «их» разлагающейся психиатрии. Она почувствовала готовность этих мужчин к унижению – и она пользовалась ею. Презирая их одновременно до омерзения, что струилось из каждой строчки этого дневника…
Ознакомительная версия.
