Ознакомительная версия.
Хараев знал, что поступает против правил. Он сидел в российской тюрьме с известными в криминальных кругах людьми, общался с братвой на воле, имел тесные контакты с авторитетными представителями Москвы и Питера, но всякий раз, когда обстоятельства требовали соблюсти неписаный закон взаимоотношений, он от них отступал.
Нельзя прибывать с оружием на встречу. Он делал это всякий раз, причем на пистолете был снят предохранитель, а патрон находился в стволе.
На встречи не для посторонних ушей, обозначаемые как приватные, нельзя привозить с собой шалман. Он привозил, причем старался привезти столько, чтобы при аналогичной попытке визави людей у него было в два раза больше.
Не мстить старикам, женщинам, если они не участвуют в криминальных отношениях и не являются равноправной стороной, и ни при каких обстоятельствах не трогать детей. Хараев не раз убивал и тех, и других, и не было для него лучшего предмета вымогательства, чем похищенное дитя.
Никогда не оскорбляй равного себе, дабы не разжечь войну, рождающую смерть. Хараев не признавал этого правила.
Не убий «вора в законе». Он уже сделал это и о том не жалел.
Такие люди не живут долго, особенно в условиях скоротечности жизни каждого человека, ступившего на путь активного совершения преступлений. Но Хараев был молод, а потому не верил в смерть. Тем более ее не боялся. Смерти нет. Есть вечная жизнь, дарованная Аллахом, и Аллах тем милостивее, чем воинственнее его подданный. Правоверного ведет по суетливой жизни шариат, и только он закон для Хараева.
– Руслан, машина у центральных ворот! – передал по радиостанции Абдул-Керим. – В машине один, но это не человек из Москвы.
Хараев поджал уголки губ. Интересно будет послушать, о чем сейчас пойдет речь. От разговора можно отказаться сразу, и это будет по правилам. Но разгорелся интерес, и чеченец вновь откинул в сторону все правила.
Включив фары своего джипа «БМВ», он выехал из цеха навстречу приближающемуся «БМВ» незнакомца. Приземистый седан-«пятерочка» девяносто восьмого года. Скорее рабочая лошадка, чем авто для куража. Номеров Хараев на машине не заметил. Быть может, московская братва нынче решила вешать их на бортах – кто знает, а может случиться, незнакомцу их не хочется «светить». Руслану бояться нечего – его «001» знает весь Мининск.
Вышли они одновременно, причем Хараев направился к собеседнику, а тот прижался задом к крылу своей «бомбы» и не спеша вынул из кармана сигареты.
Вот так раз, подумал Хараев, начиная чувствовать чудовищную неприязнь к человеку, которого видел впервые в жизни. Он, «вор», идет к нему, а тот ожидает его, словно дважды коронованный. На середине пути крепыш Хараев остановился, зевнул. Очки снимать он не стал. Было неудобно – сентябрь нынче выдался несолнечный, но снимать очки было бы приглашением к разговору. А он никого не приглашал. Его пригласили. И он приехал.
Незнакомец откинул наполовину выкуренную сигарету, отвалился от крыла и, сунув руки в карманы, направился к Хараеву. Как Руслан ни стремился, обнаружить в этих карманах посторонние предметы он не смог. Чуть удлиненная куртка на приехавшем была расстегнута, и будь в ней пистолет, как у него, она бы отвисла. Ростом москвич был почти на полголовы выше, в плечах так же широк, шея – не карандаш в стакане, хорошая шея, хотя и не борцовская. И, главное, не было очков. Голубые озера глаз смотрели прямо в лицо Хараева, и не было в них ни волн тревоги, ни ряби волнения.
– Здравствуй, – сказал он, подходя к кавказцу на метр. – Есть разговор.
– Ты не тот, с кем я хотел бы его иметь.
– Что так? – удивился москвич.
– Меня просили приехать, и я приехал. Но на встречу вдруг прибыл другой. Как понимать это, я не знаю и не хочу. Но и холостые поездки не в моих правилах. Поэтому придется выяснить, кто ты.
– Много слов, кавказ, – просто бросил приезжий и в одно мгновение превратился для Хараева в перспективного покойника. Хоть вызывай Абдул-Керима для обмерки его тела для гроба. – А можно было просто сказать: здравствуй. И слушать дальше. Потому как не ты просил, а тебя просили. Говорят, ты «вор». Но пока от вора у тебя только матросская походка.
В Хараеве забурлила злоба, которую он тут же подавил. Ему сказали в лицо правду, и сказали ее, не боясь. Первое обижало, второе бесило. Но осторожность побеждала. За несколько последних лет с ним так не разговаривали ни разу. Даже в Питере.
– Я на положении, – согласился чеченец. Подумал, посмотрел на круг, в котором они стояли, и сплюнул в сторону, но градусов на десять все-таки ближе к северу. Сам Хараев стоял на юге. – А ты-то кто?
– Тебя на положение в «Крестах» два обкумаренных «апельсина» поставили, – растирая подошвой потрескавшийся асфальт, усугублял свою гиблую безнадежность незнакомец. – И мне говорили, что они под «шмалью» сами не понимали, кого ставили и за что. Но мы-то это знаем, верно? За бабки. Ты не «вор». Ты «пиковый». А потому человек к тебе и не приехал. Вору старых правил всерьез «тереть» с «апельсином» это как для верующего поссать в купель.
– Ты!.. – побледнел Хараев.
– Я Куджо, – представился тот, – если что.
– Не слышал.
– И я о Хараеве не слышал, пока меня в эту помойку съездить не попросили. – Молодой человек стрельнул взглядом по крыше одного из цехов, над которой мелькнула голова не удержавшегося от любопытства чеченца, и улыбнулся. – Но если спросить Гогу Центрового или Диму Цуркадзе, кто такой Куджо, они даже под овердозой вспомнят статного московского паренька, разбирающегося во всех понятиях. Но они подтвердить не смогут. Гогу под Индигаркой братва прирезала за торговлю «белым».[17] А Цуркадзе умер в соседнем с моим бараком под Красноярском. А ведь я тогда говорил ему: «Дима, завязывай с отравой». А он сказал: «Ладно», ушел в барак и ударил по вене. В итоге: перебор с порошком – делирий – кома – смерть.
– Где тот человек, что искал со мною встречи? – поинтересовался Хараев.
Спросил и откровенно занервничал. Приехавший русич сказал, что тот человек сидит в одной из квартир в центре Мининска, как раз напротив областной администрации, и принимает доклады от своих людей о количестве и качестве вооружения, закрепленного за окружившими завод людьми мининского авторитета.
– Ты хоть бы гранату из кармана вынул, – усмехнулся Куджо. – Какой ты «вор»? Ты «баклан»[18] по жизни.
Хараев потерял покой. Полуобернувшись через плечо, туда, где темнела в ста метрах от машин разворованная «металлистами» трансформаторная будка, забормотал, как оглушенный:
– Ты, шакал, много на себя берешь. Ты думаешь, я поверю в эту дрянь? – Он обернулся и подставил свету мертвенно-бледное лицо. Едва заметная щетина на нем казалась пороховыми крупинками после выстрела в упор. – В какой квартире приезжий? – Он усмехнулся. – Понты колотишь, залетный. Он сидит где-нибудь в погребе, боясь, что озверевшие мусора найдут его и выпотрошат, как барана.
И отошел на шаг вправо.
Куджо, беззаботно разминая правой рукой шею, последовал за ним, отойдя на шаг влево.
– Я так и знал, что ты начнешь беситься не потому, что я объявил миру, что ты самозваный «вор». Тебе предъявляют за это, Хараев. Заодно и за беспредел, который ты устроил. За Резуна, с которым были связаны интересы многих в Москве. Ты убил его и лишил куска хлеба многих уважаемых людей в столице. В Одинцове был «сходняк», и меня просили сказать тебе об этом.
Хараев сунул руку в карман, чуть помешкал и вынул упаковку жвачек.
– Ты не можешь мне ничего предъявлять. Не той масти.
– Верно. – У Куджо дернулось веко. – Я не той масти. Я «мокрушником» никогда не был. И проституток не возил. И утюги на живот никому не ставил. Этим занимался ты, отморозок «пиковый»! Братва просила передать тебе следующее: ты будешь прощен и останешься жив, если ответишь за смерть Резуна пятью миллионами «зелени». Но только после того, как ответишь на вопрос: смерть Резуна была нужна тебе или кому-то еще?
Терпение Хараева перестало сопротивляться рефлекторным приступам. Но он понимал, что все должно быть красиво. Если уж собеседнику придется умереть, то пусть подчиненные видят, что хозяин великодушен.
– Я даю тебе ровно две минуты, чтобы выехать за территорию завода. И восемь часов, чтобы покинуть город. И остаток жизни, чтобы не появляться у меня на глазах.
Он развернулся и, пнув дорогой туфлей ржавую консервную банку, направился к джипу «БМВ». Теперь Куджо не имело смысла шагать вправо или влево. Он знал, что снайпер в будке держит его в объективе. У человека из «БМВ»-седана оставалось не более двух-трех-пяти секунд.
– Меня просили передать тебе еще кое-что, – заторопился Куджо. – Если наш разговор не состоится, у Магомеда-Хаджи будут крупные неприятности.
Хараев резко остановился и поднял вверх руку.
– Это так ты даешь мне две минуты? – улыбнулся белесыми и непослушными губами Куджо.
Ознакомительная версия.
