Саймону было слышно, как в соседней комнате Гленн Джаггард насвистывает мелодию из футбольной программы Би-би-си «Матч дня».
– То есть Хелен и Лори – ваши кумиры, – заключил он вслух и снова посмотрел на фотографию в рамке, одиноко висевшую на стене.
– Лори не боится никого и ничего. Хелен тоже была такой. Согласитесь, мужество читается на их лицах.
В голосе Сары впервые послышалось слабое воодушевление.
– Вот почему мне так нравится этот снимок, даже несмотря на то, что… – Она вновь зажала ладонью рот.
– Даже несмотря на что?..
– Ничего.
– Даже несмотря на что, Сара?
Она вздохнула.
– Этот снимок сделал Ангус Хайнс.
– Муж Рей? – Невероятно! – Я думал, он редактор в газете.
– Да, теперь он работает в «Лондон он санди». А до этого был газетным фотографом. Он ненавидел Хелен за то, что та была более верна его жене, чем он сам. Он только раз навестил ее в тюрьме, чтобы поиздеваться над ней, – да-да, именно за этим. Ему хотелось ее помучить.
Саймон мысленно добавил к своему списку очередной пункт: выяснить, что делал в понедельник Ангус Хайнс.
– Представьте, какой это был шок для Хелен – увидеть его там, перед зданием суда, когда она только что выиграла апелляцию. Я бы точно рухнула в обморок, но не Хелен. Она была полна решимости не допустить, чтобы он своим присутствием испортил этот важный для нее момент. Вы только взгляните, это видно по ее лицу. – Сара кивнула на фотографию. – Не могу поверить, что ее больше нет. Дело не в том, что раньше мне не было страшно – мне было страшно всегда, – но без Хелен мне еще хуже. А вот теперь и Лори не звонит…
– У вас есть Гленн, – напомнил Саймон.
– Мне страшно даже подумать, что на мне будут искать пороховой след или что вы там собираетесь со мной делать. – Сара проигнорировала упоминание о муже. – Разве это не безумие? Я знаю, что не убивала Хелен, но я боюсь, что тест покажет положительный результат.
– Этого не произойдет, – заверил ее Саймон.
– Еще до того, как убили Хелен, я боялась того, что будет, когда Лори доделает фильм. От одной только мысли о том, что я окажусь в центре внимания, мне делалось тошно. Но я не осмеливалась сказать Лори, что хочу выйти из игры. А потом, когда Хелен убили… – Сара внезапно разрыдалась, зарывшись лицом в ладони. – Я была в ужасе, зато у меня появилось оправдание, которого я ждала и на которое надеялась. Я думала, что смогу убедить Лори отказаться от работы над фильмом; думала, что он поймет мои страхи. Даже если мы никогда не узнаем, кто убил Хелен, был ли это какой-то сумасшедший поборник защиты детей, но если был хотя бы шанс, что это так… Когда я попыталась объяснить это Лори, он так холодно держался со мной, как будто мы с ним почти незнакомы. Это было последний раз, когда я разговаривала с ним. Думаю, теперь ему все равно, что со мной… – Сара шмыгнула носом, затем взяла со стола чашку и, отпив из ее глоток, поднесла к лицу, как будто пыталась за нею спрятаться Саймон уже был готов перевести разговор с Лори Натрасса на другую тему, когда Сара неожиданно сказала:
– Он решил уйти из «Бинари Стар», и фильм будет доделывать другой человек. Какая-то Флисс… Я ничего не понимаю. Зачем Лори понадобилось передавать эту работу кому-то еще?
Флисс Бенсон. Саймон оставил ей сообщение и до сих пор не получил от нее ответа. Значит, она снимает документальный фильм о смерти грудных детей? Кроме того, у нее, если верить словам Лори Натрасса, есть карточка с теми же шестнадцатью цифрами, что и на карточке Хелен Ярдли. Четыре ряда по четыре цифры. 2, 1, 4, 9…
Сунув руку в карман, Саймон извлек пластиковый пакетик и подержал его перед лицом Сары Джаггард, чтобы та могла его разглядеть за пеленой слез.
– Эти цифры что-нибудь вам говорят? – спросил он.
Сара уронила чашку себе на колени и пронзительно закричала.
Пятница, 9 октября 2009 года
– Кремового цвета. Слегка рифленый, – произношу я не иначе как в десятый раз. – Такой, знаете, с полосками. Но это не цветные полоски, а скорее… тисненые. – Я пожимаю плечами. – Это все, что я могу сказать, извините.
– И вы не помните, что это были за цифры? – спрашивает детектив Уотерхаус.
Неуклюже сгорбившись над записной книжкой, он сидит на моем диване. Причем ровно посередине, как будто с обоих боков его удерживают на этом месте какие-то невидимки. Время от времени он отрывается от записей и пристально смотрит на меня, как будто я лгу ему, что так и есть. Когда он спросил, не получала ли я необычных писем или сообщений, чего-то такого, что меня насторожило бы, я ответила «нет, не получала».
По идее, я должна рассказать ему о втором и третьем анонимном письме, но мне страшно. Вдруг он скажет мне, что три – это гораздо хуже, чем один, три – это реальная угроза? Вдруг он покажется мне еще более озабоченным, чем в данный момент? Печать тревоги на его лице и без того вызывает у меня паранойю. К тому же нет смысла что-то рассказывать – можно подумать, у меня есть карточка или то фото, которые я могла бы ему показать…
Именно. Клочки фотографии лежат в сумочке. Сколько секунд ему потребуется, чтобы сложить их в картинку и идентифицировать эти пальцы как пальцы Хелен Ярдли?
Как жаль, что я не владею искусством самообмана. Постоянно ловить себя на лжи – от этого недолго впасть в уныние.
– 2, 1, 4, 9 – это были первые четыре цифры, – отвечаю я. – Остальные я не запомнила. Извините. – Я украдкой смотрю на часы. Полвосьмого утра. Мне нужно, чтобы детектив Уотерхаус ушел, и побыстрее, чтобы мне вовремя успеть к Рейчел Хайнс.
Детектив переворачивает страницу блокнота и передает его мне.
– Это те самые цифры? – спрашивает он.
При виде их мне становится не по себе. Мне хочется убрать их с глаз подальше.
– Да. Я… Я не уверена, но мне кажется… Да, это, наверное, они, те самые цифры. – Уотерхаус кивает и открывает рот, чтобы что-то сказать. Видя это, я моментально впадаю в панику и выпаливаю: – Не говорите мне! Я не хочу ничего знать!
Какого черта я это сказала? Теперь он подумает, что я чего-то боюсь.
Уотерхаус с любопытством смотрит на меня.
– Чего вы не хотите знать?
Я решаю, что ради разнообразия могу побыть честной.
– Что это за цифры. Что они означают. Имеют ли они какое-то отношение к… – Я замолкаю. Я отлично знаю: если озвучить самые худшие мои страхи, то недолго накликать беду.
– Имеют отношение к чему? – уточняет детектив.
– Если мне что-то угрожает, то мне лучше этого не знать.
– Лучше не знать?
– Вы собираетесь каждый раз переспрашивать меня? Извините, я не хотела показаться грубой. Я лишь…
– Я не сказал, что вам что-то угрожает, мисс Бенсон, но давайте предположим, что это так. Неужели вам не хотелось бы это знать, чтобы защитить себя?
Именно этого я и опасалась – нарисованная им картина слишком реальна, и я не могу больше притворяться, зажмурив глаза и заткнув уши, будто всё в порядке. Теперь, когда он ясно и доходчиво выразил свою мысль, я вынуждена уточнить:
– Значит, мне что-то угрожает?
– На данном этапе у нас нет причин это предполагать.
Фантастика. У меня словно камень свалился с души.
Уотерхаус буравит меня взглядом.
Я снова открываю рот, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Насколько я понимаю, если кто-то вознамерился… убить меня или что-то со мной сделать, это непременно случится, верно?
– Убить вас? – В его голосе слышится искреннее удивление. – Зачем кому-то вас убивать?
Я смеюсь. Как хорошо, что я не единственная здесь, кто играет в игры. Уотерхаус сказал мне, что он из уголовной полиции Калвер-Вэлли. Он не упоминал про Хелен Ярдли, но наверняка догадывается, что я в курсе того, что произошло в Спиллинге, и его интерес к шестнадцати цифрам наверняка как-то связан с ее убийством.
– Я не утверждаю, что кто-то хочет убить меня, – говорю я ему. – Я лишь хочу сказать, что при желании это нетрудно сделать. Что мне теперь делать – прятаться до конца своих дней в пуленепробиваемом бункере?
– Мне кажется, вы напуганы, – говорит Уотерхаус. – Но для паники нет причин и, как я сказал, вам нет повода…
– Я паникую не из-за того, что на меня могут напасть или убить. Я паникую из-за самой паники, – пытаюсь я объяснить ему, едва сдерживая слезы; те уже пощипывают мне глаза. – Мне страшно от одной только мысли, как мне будет страшно, когда я узнаю, почему вы спрашиваете меня о той карточке с цифрами.
Я окажусь в царстве страха. Я буду скована ужасом и не смогу жить дальше. Я буду так напугана, что мне останется лишь свернуться от ужаса в комок и, дрожа от страха, умирать, думая о том, что меня ждет. Вот почему я бы предпочла ничего не знать и быть готовой ко всему – будь что будет. Я всегда страшилась услышать дурные известия. Честное слово.
Возможно, кому-то это покажется несусветной глупостью, но только не мне. У меня с детства фобия на дурные новости.
