Алексей резко развернулся, вскинув над головой кухонный нож. Нож он держал лезвием вверх, так что и вскинул его, как кавалерист саблю, чем немало позабавил капитана.
Тот в притворном испуге присел, закрывая голову руками, и затряс коленями.
Постояв пару секунд с поднятой рукой, как легендарный рабочий, лишенный своей колхозницы, Алексей опустил нож и, отвернувшись к плите, снова занялся поисками скорлупы, так и не удостоив Голощекина и словом.
Видя, что «опасность» миновала, Никита выпрямился, одернул форму, огляделся.
— Шучу, — повторил он, задумчиво изучая содержимое буфета. — Пустовато у тебя стало. — Он достал из буфета три бокала, протер один из них указательным пальцем, после чего расставил посуду на столе. — И продать-то нечего. Главная твоя ценность — это Галчонок. За нее по-умному столько срубить можно! — Он быстро плеснул в бокалы, поставил бутылку и развел руками. — Ну, давай угощай нового хозяина твоей супруги. Стоп-стоп!
Алексей бросил нож, и на сей раз его сжатый кулак выглядел куда более грозно, чем кухонное оружие.
Голощекин тотчас отскочил в угол, приняв боксерскую стойку и старательно поводя кулаками.
— Ой-ой! Страшно! — сообщил он, глядя на кулак завклубом.
Алексей снова отвернулся. На сей раз, чтобы выключить газ под яичницей.
— Ты чего? — Голощекин, довольно натурально изображая раскаяние, развел руками. — Я же шучу! — Он положил руку на плечо старлея. Тот дернул плечом, но капитан держал крепко. Как капкан. Как каменный командор, коснувшийся своего обидчика. — Надулся опять? — спросил Никита, наклоняясь к уху должника. — Не свирепей, Леша! Не надо! — Хлопнув Жгута по спине, он повернулся и быстро вышел вон из квартиры.
Алексей постоял какое-то время над плитой, пытаясь усмирить бушующий внутри вулкан ярости, потом развернулся к столу, схватил скатерть за края, скомкал в один узел вместе с бутылкой и бокалами и, не обращая внимания на льющееся сквозь ткань вино, пихнул все это в мусорное ведро.
Потом пнул ведро босой ногой, больно ударившись и едва не поскользнувшись на мокром полу.
* * *
Марина не сомневалась, что сможет легко ускользнуть из квартиры и выехать из части.
Никита до часа ночи домой не заявится, а в час Марина рассчитывала уже выезжать за ворота КПП. Странновато, конечно, отправляться в путь после полуночи, но на то она и медик, чтобы исполнять свой долг в неурочный час. Кто-то на КП крутанет ей вслед пальцем у виска, скажет, что ничему, мол, не научилась, дура, после истории с бежавшими уголовниками, но ей что за дело? Главное — выскользнуть из дома…
Хотя почему она должна куда-то выскальзывать? Она взрослый человек и может поступать так, как считает нужным. Конечно, муж имеет право поинтересоваться у жены, куда это она направилась на ночь глядя, но не такой муж, как Никита Голощекин. После произошедшего вчера ночью, после того, как он пытался изнасиловать Галину, после того, как ударил ее, Марину…
Нет у него права. Никакого.
Как можно быть таким подонком?
Марина слышала истории про то, как мужья заводят шашни с подругами и даже сестрами жен, даже про то, как подруги уводят друг у друга женихов и мужей, про то, как несут от них, становятся наложницами при законных женах. Много таких историй слышала Марина.
Господи, почему же все мужики такие сволочи? Почему не могут быть верными ими же избранной женщине? Почему?
А ты сама?
Марина вздрогнула. В самом деле, разве не она первая?.. Она запнулась, подбирая подходящее определение тому, что случилось у них с Иваном, но не нашла в себе духа подставить какое-нибудь более конкретное слово, кроме «начала». Она первая начала. Детский сад какой-то.
Так, может, в этом все дело?
Почему Марине раньше не приходила в голову эта мысль? Что, если Никита просто бесится из-за ее измен? Чем их история лучше других? Друг завел роман с его женой. Может, и не было никакого изнасилования? Может, Никита таким диким способом пытался отомстить? Или заставить свою неверную женушку ревновать? Или что-то еще?
Нет, слишком неподходящий момент выбрал Никита для своего предприятия. Даже дверь не потрудился закрыть. И если смотреть на вещи реально, то неужели же Галка смогла бы так долго отбиваться от него? Никита ведь борец, он двоих-троих солдат в узел завязывает, с самим Родионовым боролся и только по очкам ему проиграл. Волка загрыз! Голыми руками порвал матерого волка, шутка ли! Неужели он не справился бы с беззащитной женщиной?..
Марина поежилась от собственных мыслей. Сидит тут и рассуждает, мог ли ее муж изнасиловать ее подругу. Бр-р-р!
Но все-таки. Кто, если разобраться, больше виноват в том, что происходит? Никита, так изменившийся за последние дни? Или она, неверная жена, понесшая от любовника? Так можно распутывать этот клубок до самой сердцевинки, до прадедов, прапрадедов и даже до первобытных людей. Кто виноват и почему? Есть ли вообще нужда рыться в этом, раскладывать все по полочкам? Они с Ваней любят друг друга, но она жена Никиты, и Никита любит ее. Кажется, и так все запутано до предела…
Марина встала и посмотрела на часы. Начало первого. Можно уже выходить из дому. Пока она дойдет до госпиталя, пока заведет машину, проедет КПП…
Но мысль, которую она отгоняла весь вечер, все возвращалась и возвращалась к ней, словно комар в ночи: отмахнешься от него, хлопнешь наугад в ладоши, но стоит опустить голову на подушку, как снова над ухом его назойливое «зззззз», «зззззз»…
Это была мысль о том, что по пути к КПП она может столкнуться с Никитой. Марина боялась встретить его, и с этим было глупо спорить. Можно сколько угодно рассуждать наедине с собой о том, что она взрослый человек, и о том, что после вчерашнего у Никиты нет никакого права, но…
Он мог не пустить ее — и в этом состояла главная опасность. Он мог не пустить ее на встречу с Галиной, пока не получит объяснений, куда она едет. Марина не знала наверняка, что задумала ее подруга, но события последних дней сами собой сплетались в цепочку, от которой мороз подирал по коже. Лешкин проигрыш в карты, его странное спасение Голощекиным, потом явление Галины с просьбой одолжить все деньги, какие есть в доме, а потом встретить ее черт знает где, за триста верст…
Что-то происходило. Что-то важное и страшное. И Галина, и Никита, и Лешка, и бог еще знает кто были уже затянуты в водоворот непонятных событий, и что их ждет на дне этого омута — представить невозможно. Марина не могла остаться в стороне, но как же ей не хотелось влезать во все это! Разве не хватит с нее шекспировской трагедии с Ваней и ребенком? Почему все так сразу, все так…
Марина накинула плащ и вышла из квартиры.
Она благополучно дошла до санчасти, поймав себя на том, что посматривает по сторонам и вслушивается в ночную тишину: не доносится ли гул Никитиного УАЗа?
Нет, ничего.
Марина прошла в свой кабинет, взяла сумку, сгребла со стола и сунула в карман какие-то бумажки. У нее было припасено оправдание: у единственного стационарного больного, ефрейтора Горемычко, осложнение, и срочно требуется лекарство, антибиотик (она дважды повторила красивое латинское словосочетание, которое выдаст каждому, кто поинтересуется целью ее ночного путешествия). Везти ефрейтора никуда не нужно, просто необходимо лекарство. Если станут расспрашивать, что это за осложнение такое, она объяснит…
Черт возьми, да о чем она думает? Для кого она придумывает все эти отговорки? Есть только один человек, который действительно может спросить ее об этом, и этого человека не устроит никакая самая изощренная ложь.
Марина повернулась уже к двери, но потом сняла трубку телефона:
— Капитана Голощекина.
Без четверти час. Сейчас Никита стоит на площадке во дворе караулки и инструктирует заступающих на пост бойцов. Он не подойдет к телефону.
— Капитан Голощекин на разводе караула.
— Передайте, что звонила его жена, просила срочно зайти домой! — выпалила Марина и положила трубку.
Отлично! Через пять минут Никита отправится домой. За пять минут она как раз доедет до КПП, и в тот момент, когда он откроет дверь, перед ней раскроются ворота части.
Марина вышла во двор. Села в машину, завела двигатель, с минуту подержала его на холостом ходу, давая прогреться. Не зажигая фар — свет мог привлечь внимание патрулей, — она выехала на центральную аллею. Плавно разгоняясь, прокатилась по ней черным призраком и, только притормозив у ворот, включила фары.
Из будки выскочили двое дневальных. Увидев, кто за рулем, облегченно вздохнули.
Марина тоже вздохнула с облегчением. Дежурный уже отправился отдыхать, а эти солдатики вряд ли осмелятся задавать неуставные вопросы.
Так и получилось. Один дневальный вернулся в дежурку и — его хорошо было видно в освещенном окне — сел делать запись в журнале. Второй, деловито позвякивая ключами, снял замок и потянул воротину в сторону.
