Ровно в семь вечера он появился у входа в особняк Манулова, где молчаливые негры-секьюрити, внимательно поглядев на его физиономию, пропустили Эмиля Владиславовича на первый этаж, в клубный зал. Там было уже много народу, некоторых Вредлинский помнил по новоселью, попадались и те, кого он знал получше, но большую часть тех, кто посасывал коктейли в баре, толпился вокруг рулетки или сидел за карточными столами, он видел впервые. Его, напротив, многие узнавали — спасибо телевидению. Впервые, пожалуй, за многие годы Вредлинский чувствовал себя неуютно от своей известности. Прежде он, наоборот, страдал от того, что его никто не помнит и не узнает в лицо.
С трудом дождавшись момента, когда началось стрип-шоу и погасили свет, Вредлинский спустился в туалет. Там он все сделал по инструкции и после того, как фальшивая стена бесшумно приподнялась, удачно проскользнул в некий мрачный узкий коридор. Самое место такому было бы в Тауэре или в покойной Бастилии. Или даже в Эльсиноре, где принц датский повстречал тень своего отца.
Как только проход за спиной Вредлинского закрылся, он очутился в абсолютной темноте. Не успел он и шага сделать, как справа и слева его взяли под локти чьи-то сильные руки.
— Ступай с нами, новопосвящаемый брат! И да поможет тебе господь стать достойным среди достойных! — торжественно пробасил некто невидимый откуда-то справа.
Несмотря на то, что все шло согласно Пашкиному сценарию, Вредлинский в первый момент немного струхнул. Однако монолог человека-невидимки его разочаровал. Как-никак Эмиль Владиславович уже почти сорок лет работал для театра и кое-что понимал в актерском мастерстве. Даже он сам, не говоря уже о профессиональном режиссере, мог бы избавить эти фразы от монотонности и невыразительности, верно расставив акценты. Небось Пашка Манулов в Голливуде только финансирует кинопроизводство, а в творческий процесс не суется. Явно подрастерял навыки.
Тем временем «братья-невидимки», отпустив на несколько минут локти драматурга, набросили на него сверху что-то вроде мешка из легкой и гладкой ткани — не то шелка, не то атласа. Чуть позже, когда «братья» начали просовывать руки Вредлинского в широченные рукава, он сообразил, что на него надели просторный и длинный балахон с капюшоном наподобие куклуксклановского.
Потом «братья» повели Вредлинского дальше. Если б они не поддерживали его за локти, Эмиль Владиславович давно бы запутался в балахоне и грохнулся.
А вообще он испытывал весьма сложные, смешанные ощущения. С одной стороны, Вредлинский чувствовал себя участником дурно поставленного фарса, какого-то грубого юношеского розыгрыша, который в молодости легко прощается друзьям-приятелям, но в пожилом возрасте воспринимается как жестокое издевательство. Эмиль Владиславович догадывался, что Пашка тогда, в 1974-м, каким-то боком пострадал из-за того, что не сумел убедить Вредлинского эмигрировать. Может, ему пришлось пару лишних лет пожить в Израиле, а может, уже в Америке задержали предоставление гражданства. И вот теперь, он не столько благодетельствует, сколько мстит за свои прежние невзгоды и унижения… Сволочь!
С другой стороны, Вредлинского одолевали страхи и сомнения. Куда он попал? Реальны ли угрозы, которыми его стращал Пашка, или это так, «воспитательная работа»? Наконец, действительно ли Манулов и его братство столь всесильны? Не кончатся ли все эти сборища тем, что сюда наедет СОБР, ОМОН или служба физической защиты налоговой полиции, напинает всем по задницам, насует по мордам и отправит по камерам?!
Наконец, время от времени в душе Вредлинского проблескивали и более приятные мысли. Да, он пройдет через унижение, но в результате приобщится к истинной элите, тайной, неподвластной закону, обретет влияние и возможности, которые ему прежде и не снились…
«Братья» более-менее успешно, не уронив, по крайней мере, дотащили Вредлинского до двери, слабо светящийся контур которой обозначился в конце коридора. Дверь была двустворчатая, «братья» одновременно распахнули обе створки и буквально втолкнули оторопевшего Вредлинского в небольшой, слабо освещенный зал с высоким сводчатым потолком. Через дыры в капюшоне, не очень точно совпадавшие с глазами, Эмиль Владиславович увидел, что справа и слева от него находится что-то вроде небольших трибун, то есть по три ряда кресел с высокими спинками, на которые можно было усадить человек шестьдесят. А прямо напротив него, на возвышении, напоминавшем сцену, стоял огромный стол, покрытый светло-голубым сукном. Над столом возвышались спинки пяти резных кресел, выполненных в готическом стиле из лакированного черного дерева, с замысловато изогнутыми подлокотниками. Подлокотники украшали изображения позолоченных орлиных голов, а спинки были увенчаны двумя позолоченными башенками с остриями, напоминающими по форме шпиль Петропавловской крепости. Между башенками находились большие медальоны, где сверкали позолотой барельефные изображения двуглавых орлов с поднятыми вверх крыльями. Непосредственно прилегающие к телам части спинок были обиты все тем же голубым сукном. Перед центральным креслом стоял маленький медный гонг, украшенный с одной стороны чеканным изображением двух переплетенных равносторонних треугольников, а с другой — всевидящего ока господня, то есть попросту глаза, вписанного в равнобедренный треугольник, испускающего во все стороны молниеобразные лучики.
На заднике сцены — Вредлинский чисто инстинктивно оценивал окружающую обстановку с точки зрения драматурга— буквально сияло, подсвеченное небольшими софитами, скульптурное изображение огромного двуглавого орла, распластавшего золотые крылья по небесного цвета шелковой драпировке, с нашитыми на нее многочисленными пяти-шестиконечными звездами из золотой парчи. «Несуразица какая-то! — подумалось Вредлинскому. — Имперский орел — и масонские звезды! Примерно то же, если б кто-то вставил в советский герб знак „$“ вместо серпа и молота». Вокруг орла в овальных позолоченных рамах, немного напоминавших погребальные венки, увитые черно-желто-белыми лентами, висели портреты царей и императоров дома Романовых. Большая часть их располагалась полукругом, по часовой стрелке: Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Федор II Алексеевич, Иоанн V Алексеевич, Петр I, Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, держащая на руках годовалого Иоанна VI Антоновича, Елизавета Петровна, Петр III, Екатерина II, Павел I, Александр I, Николай I, Александр II. Все эти портреты были одного размера. Вне этого ряда находились три более крупноформатных портрета последних представителей царской династии — Александра III и Николая II. Портреты Александра-Миротворца и Николая Кровавого висели по бокам, рядом с крыльями орла, и были выполнены в том же парадно-придворном стиле, что и прочие, отличаясь только размерами. А вот ниже их, примерно между лапами орла, держащими скипетр и державу, располагался портрет-икона, изображавший все того же расстрелянного Николая Александровича, но уже вместе с сыном, наследником-цесаревичем Алексеем Николаевичем, изображенным в матросской форме. Даже надпись «Штандартъ» читалась на ленте бескозырки. Оба, и царь, и наследник, были изображены с ореолами и нимбами, как святые великомученики.
Все кресла — и на «трибунах», и в «президиуме» — были пусты. Дверь, через которую Вредлинского втолкнули в зал, наглухо закрылась за его спиной. Ни единого человека в зале не было, и даже более того — непонятно было, откуда они могут появиться, ибо ни одной двери, кроме той, что находилась позади него, Эмиль Владиславович разглядеть не сумел. Возможно, конечно, что они скрывались за черными панелями из мореного дуба, которыми были отделаны стены позади «трибун».
Вредлинский был достаточно подробно проинструктирован Мануловым и в общих чертах знал, что должно произойти, так сказать, «по сценарию». Однако он непроизвольно вздрогнул, когда буквально из ниоткуда послышался громовой голос какого-то потустороннего тембра:
— На колени, новопосвящаемый!!!
Конечно, Вредлинский не был дикарем из племени мумбо-юмбо, который впервые услышал человеческую речь, усиленную мощными динамиками, скрыто расположенными в разных углах зала, имевшего к тому же прекрасную акустику. Разумом он все это понял и оценил верно. Но эмоциональное восприятие этого звукового удара оказалось гораздо сильнее. Голос, даже не голос, а глас, мощно надавил на подсознание, и Эмиль Владиславович буквально рухнул на колени, скорее инстинктивно, чем обдуманно выполнив этот грозный приказ.
— Смири гордыню! Иди вперед коленопреклоненно! — повелел глас. Это означало, что Вредлинский должен был смиренно нагнуть голову, глядеть в пол и ползти на коленях вперед, пока его не остановят. Если учесть, что пол был выложен не слишком хорошо отшлифованным мрамором, а также возраст Эмиля Владиславовича, это было не самое легкое испытание. К тому же, глядя в пол, Вредлинский не очень хорошо ориентировался в пространстве и сильно беспокоился, что вскорости стукнется головой о возвышение. Да уж! Придумал друг Паша, как поиздеваться…
