«А Никита положил трубку, позвонил господину Еврею, выгнал Лильку и позвонил мне... – прокомментировала я про себя. – Теперь я понимаю, почему он соврал и сказал, что обедает с Евреем в ресторане. Он боялся, что я захочу заехать за записной книжкой и столкнусь с Костей. А это не входило в его планы».
– Но я опоздал, – сказал Костя. – Один из швейцарцев поймал меня в дверях и попросил обсудить еще кое-что с глазу на глаз. Потом я попал в пробку на Кольце... В общем, я приехал не в половине третьего, а около трех, точно не помню. Я нарочно не смотрел на часы, чтобы не нервничать, – хотел явиться в форме...
Он замолчал, сделал несколько глубоких затяжек, раздавил окурок и зажег новую сигарету. Пальцы у него заметно дрожали. После минутной паузы он заговорил снова:
– Дверь была не заперта и даже не плотно закрыта. Но на звонок никто не реагировал. В квартире играла музыка, очень громко. Я подумал, что он нарочно оставил дверь открытой, зная, что может не услышать звонка.
«В точности, как «мой Еврей», – подумала я.
– Я вошел, – продолжал Костя. Взгляд у него совершенно остекленел и уперся куда-то в стену, словно на ней были нарисованы какие-то ужасные и неведомые мне картины. – Вошел и крикнул: «Есть кто-нибудь?» Никто не ответил, только музыка орала так, что хотелось уши заткнуть. Из прихожей там ничего не видно... Я вошел в комнату. Нет, не так. Кое-что я в прихожей все-таки увидел. Мне сразу оросилась в глаза записная книжка на подзеркальнике – точь-в-точь такая же, как твоя. Твою я хорошо помнил. Рядом валялась визитка. Я посмотрел – твоя. Еще несколько штук торчало из книжки. Вот тут я двинул в комнату... Это была жуть... Он... Я видел убитых только в кино. В жизни это оказалось так страшно, что я... Чего там скрывать... Я чудовищно перетрусил и драпанул со всех ног. На бегу прихватил твою записную книжку – на всякий случай, чтоб там не валялась. Тебя бы, конечно, все равно в покое не оставили, но все-таки... Валялась там на самом виду... Сразу ехать к тебе я не мог. Сидел в машине, курил, потом шатался по улицам...
– Костя, – спросила я дрожащим голосом, – почему ты сбежал? Почему не вызвал «скорую», милицию – не знаю кого?..
– Не понимаешь? – с раздражением сказал он. – А ведь ты могла бы понять. Именно ты и могла бы... Я ведь вижу, по глазам вижу, о чем ты думала, пока меня не было. Ты думала, это я его... Может, ты и сейчас мне не веришь. Если даже ты не веришь, то что уж о других говорить! Я, между прочим, чуть было не позвонил – уже с улицы, из автомата. А потом подумал: у меня ведь и мотив есть, ни за что не отмоюсь, лучше не связываться, и без меня обнаружат... А «скорая» там была уже ни при чем – никаких сомнений, одного взгляда хватило, – его передернуло. – Можешь мне поверить...
Я слушала его и чувствовала, как в душе все начинает двоиться. В самом деле, верю я ему или не верю? Нет, это неправильная постановка вопроса. Зачем обманывать самое себя? А если себя не обманывать, то придется признать вот что: конечно же, я с самого начала ждала и надеялась, что он скажет что-нибудь в этом роде, и поверила ему при первой возможности. Другой вопрос: почему я ему верю. Почему я верю каждому, кто говорит мне: я этого не делал? Это глупо... Так невозможно добраться до истины.
Ладно Костя – это еще можно понять. А Лендел? Что я о нем знаю? Он позвонил мне и рассказал трогательную историю про дочку-сироту, а я развесила уши. Почему я думаю, что он говорил правду? Между прочим, переодеться цыганкой – не вполне стандартный поступок; откуда мне знать, на что еще могла толкнуть девушку ревность?
И про Еврея мне ровным счетом ничего не известно... Действительно, глупо... Не я ли пару дней назад утверждала, что более не смею доверять своей интуиции? И все-таки я ничего не могу с собой поделать. Моя интуиция с такой постановкой вопроса не согласна. Вот что, однако, странно... Сколько же народу ухитрилось побывать в означенном месте в означенный промежуток времени, причем совершенно невинно! (И я в том числе.) Убийце прямо-таки некуда втиснуться. Как же ему удалось прийти и уйти незамеченным? Кто-то на днях уже отмечал, что это столпотворение выглядит странным. Маринка? Нет, кажется, Левочка...
Я настолько погрузилась в размышления, что едва не забыла о Костином существовании. Подняв глаза, я встретила его странный, напряженный взгляд и поняла, что он пристально за мной наблюдает. Не знаю, что там отражалось на моем лице, – во всяком случае, он тяжело вздохнул и повторил с мрачной уверенностью:
– Мне бы никто не поверил. Не поверили бы, что я его не убивал. И если бы я сказал, что знаю, кто был там до меня, – мне бы тоже не поверили.
– Что?! – вздрогнула я. – Что ты хочешь сказать?
– Да, – подтвердил он. – Я видел. Мы столкнулись в дверях лифта.
– Откуда ты знаешь, что он шел именно оттуда?
– Табло, – пояснил он. – Я смотрел на табло, пока ждал. Лифт приехал с третьего этажа.
– Там ведь две квартиры...
– Две... Но у нее был такой вид... Я еще подумал что-то вроде: «Эк тебя скрутило!» Идиот – сам через пять минут был ничуть не лучше!
– У нее? – пролепетала я. – Это была женщина?
– Это была женщина, – бесстрастно подтвердил он. – Точнее, юная девица.
– Ты... Ты ее знаешь?
– Как тебе сказать... – неуверенно пробормотал он. – Мне кажется, я ее видел, но точно не скажу. Не помню ни где, ни когда...
«Наверно, видел в кино или по телевизору», – подумала я, по-прежнему греша на Алену с Агнией.
– Какая она из себя?
– Блондинка, миниатюрная, стрижка такая дикая, знаешь – короткая-короткая, ежиком.
– Одежда? – продолжала допытываться я, чувствуя странный холодок под ложечкой.
– Черт ее знает... Что-то песочное, с голым пузом. Топ, что ли, или как это там называется...
«Лилька! – мысленно воскликнула я. – О господи!»
Костино описание не оставляло ни малейших сомнений. Именно так она была одета в пятницу. «Никита сказал мне по телефону, что она уже ушла, – лихорадочно соображала я. – Соврал? Зачем? Позвольте, что же это получается?» Я представила себе, как Никита, поговорив со мной, выходит из ванной, садится за компьютер, а Лиля за его спиной достает из сумочки пистолет... Ну и ну! Или, скажем, так: крадет ключи, уходит, встречается с сообщником, берет у него пистолет, возвращается, потихоньку открывает дверь, незаметно входит в квартиру...
И опять-таки кто-то на днях уже выдвигал эту версию. Левочка? Левочка! Надо же, какой проницательный...
Тут из путаницы мыслей внезапно вывалилась такая: а ведь это, пожалуй, значит, что Костя говорит правду! Он же не мог знать про Лильку заранее. А вдруг... А вдруг он видел, как она выходит от живого Никиты, и теперь нарочно катит на нее бочку, чтобы сбить меня, а в перспективе и всех прочих? Да нет, ерунда! Ничего ведь не стоит проверить, когда кончились переговоры. Если он действительно сидел там почти до двух, а Никита звонил мне тоже около двух, и было это после Лилькиного ухода... Значит, Костя мог видеть ее только в том случае, если она возвращалась... Так, правильно, не потерять бы нить... И тут я сообразила, что могу задать ему «контрольный» вопрос, а заодно выяснить еще одну интересующую меня вещь.
– Костя, – осторожно начала я, – а когда ты уходил оттуда, ты кого-нибудь видел? Ну, во дворе или в подъезде...
– К сожалению. В подъезде налетел на какого-то...
– На какого-то кого? Как он выглядел?
– Черт его знает, как он выглядел!.. Носатый, импозантный... Ты думаешь, я его разглядывал? Я же говорю – я летел сломя голову, как очумелый. Зачем это тебе?
«Носатый, импозантный» – это мог быть только господин Еврей. Костя видел труп до его прихода. Тем самым Еврей полностью реабилитирован. Получается так: встреча с Костей реабилитирует Еврея, а встреча с Лилей – Костю. Остается Лиля...
– О чем ты думаешь? – подозрительно спросил Костя.
Я совсем уж было открыла рот, чтобы сказать ему о Лиле, но в последнюю минуту передумала, а почему – сама не знаю.
