— Как сынка-то зовут? — Спросила Лина.
— Васенькой, — ответила Лера и отвернулась. Лина поняла, что молодая мама с трудом сдерживает рыдания, и вопросов больше не задавала.
После обеда их усадили в машину и отвезли в Домодедово. Сопровождал их другой мужчина, но тоже очень вежливый. У стойки регистрации он вручил каждой по билету на рейс до Адлера и вернул то, что они истратили на полет в Москву. Но перед этим попросил расписаться у него в тетради.
* * *
Мака третий день не выходила из спальни и никого не принимала. Так долго и так замкнуто в своем новом поместье она еще ни разу не жила. До обеда валялась в постели, затем перемещалась на балкон, где имелся столик с фруктами и напитками. У столика стояли два роскошных соломенных кресла. По обыкновению, дома Мака одеждой не пользовалась и, усевшись голой в одно из них, тянула коньяк и думала про деньги.
Электронное письмо Голенева она прочла. Олег писал, что ценит и благодарит ее за долгую привязанность к нему. Признавался, что любовь к Ире и для него явилась чем-то нереальным и пронзило все его существо. К тому же, по его мнению, Мака склонности к домашней семейной жизни не питала, и брак между ними стал бы скорее деловым союзом двух компаньонов, чем соединением двух сердец. И в конце писал о деньгах. Он бы хотел вынуть свою долю и выйти из их общего бизнеса. Он намеревался вернуться в родной город с молодыми людьми и помочь там наладить людям жизнь. Ничего нового она из письма не почерпнула. И его содержание на ее планах не отразилось. Сидя на балконе своего дворца, о письме бывшего любовника она не вспоминала. Ее волновали деньги, которые сейчас становились особенно необходимы.
Балкон ее маленького замка нависал над тихим омутом бывшей мельницы купца Прохорова, а вдали на другом берегу, за некогда колхозным полем, раскинулся русский провинциальный городок Глухов. Еще совсем недавно она считала этот город своей собственностью. И не без основания.
Промышленным этот городок назвать было трудно, но в последние годы жизнь в нем зашевелилась. После запуска цементного завода, как и мечтал когда-то первый мэр города Тихон Постников, началось строительство стадиона, на берегу Глуши вырос поселок преуспевающих горожан, прозванный в народе ее именем. На месте кащеевского кооператива возник ее супермаркет, а когда заработал и кирпичный завод, началось активное строительство нового района. У горожан откуда-то нашлись деньги, и они с удовольствием, правда, в рассрочку, стали покупать жилье. И во всех этих проектах, помимо стадиона, Мака имела львиную долю прибыли. Это были деньги, деньги, деньги. И вот три дня назад ее самый дисциплинированный и надежный работник перекрыл ей кислород. Не сам, конечно, а с подачи Голенева. Но все равно, для нее это был удар. Запланированные выступления на телевизионных каналах и радио требовали предоплаты. Опять деньги, деньги, деньги. Таких денег у нее не было. Казиев и так проявил несвойственную ему щедрость и сам оплатил Олимпийский дворец спорта, где она провела первый съезд своей партии. Провела как встречу избирателей. Пресловутую ММР она еще не успела зарегистрировать и открыто организовывать партийные сборища права не имела. Итак в прессе ее уже несколько раз называли фашисткой. Раньше она бы сама ухватилась за обвинение и разожгла скандал, начав с обидчиками судебные тяжбы. Скандалы в прессе неплохо работают на имидж, иногда даже лучше, чем хвалебные развороты с приторными комментариями оплаченных писак. Но все это требует огромных денег, денег и еще раз денег. И самое обидное, что эти деньги у нее есть. Вот только получить не может. Скорее бы люди Казиева достали солдатика и его свекровь с женушкой. Она бы даже устроила всему семейству бывшего возлюбленного шикарные похороны за свой счет. А потом неплохо бы устроить пышные похороны и самому Казиеву. Причем они обойдутся куда дешевле, чем гонорары бандита…
От неудач с деньгами Мака впала в депрессию и не знала, что делать. Она могла распорядиться, и немца бы зарыли живьем. Но он держал в руках руль всех ее проектов, и заменить его равнозначным работником она быстро не могла. Да и не имела такого человека на примете. Отто за долгую службу не украл у нее ни копейки, разумно использовал каждый рубль и с каждым годом расширял ее бизнес и приносил деньги, деньги, деньги.
Попробуй, найди такого среди соотечественников? Способные деловые мужики ей попадались, но ни одному из них она бы свой кошелек не доверила. Мака так до конца и не осознала, что ее «прокол» имел куда более глубокие корни. Построив свою жизнь и свой бизнес на крови и обмане, она случайно связалась с Отто Вербером и Дэном Вайтли, двумя порядочными людьми. Эти порядочные люди поступили в определенный момент согласно своим понятиям и убеждениям. Для них деньги, деньги, деньги вовсе не значили так много, как для нее. И весь карточный домик начинающего политика развалился. Беда России в том и заключалась, что за семьдесят большевистских лет в ней порядочных людей перевели. И если они еще и встречались, то в штучных экземплярах, и сил остановить массового разграбления страны не имели. Всего этого Мака понять не могла и не хотела. И сидя над рекой в чем мать родила, злилась на весь мир.
Внизу парочка отдыхающих каталась на лодке. Проплывая мимо, парень посмотрел на ее балкон и, указав пальцем на обнаженную Маку, что-то сказал подружке. Та тоже посмотрела на нее, вспыхнула и тут же отвернулась. Раньше бы Мака скривила губы в пренебрежительную улыбочку, но сейчас ее лицо оставалось неподвижным, а глаза смотрели мимо проплывающих в лодке голубков. В мыслях Мака была далеко. Она думала, как достать свои деньги, деньги, деньги.
Размышления бизнес-леди прервал настойчивый стук в дверь. Кто ей смеет мешать? Она же приказала не пускать в ее дом ни одного человека. Такую наглость мог себе позволить только отец Никодим, но он в Москве, вербует души ее будущих избирателей.
Она поднялась с кресла, вошла в комнату и набросила халат. Заделавшись лидером партии, приходилось помнить о репортерах и вести себя осмотрительно. Подойдя к двери, спросила:
— Кто?
— Мака, открой. Это я, Шурик Ганиев.
— Колун, что ли? Какого черта!? — Все же повернула ключ. Шурик Ганиев по кличке Колун возглавлял банду ее глуховских боевиков и зря беспокоить хозяйку не стал бы. Приземистый, с длинными, как у гориллы, руками, Ганиев и с благодушным выражением лица пугал детей, а сейчас, с налитым краснотой от возбуждения рылом, походил на злобного зверя. Мака не пригласила его войти, и сама осталась на пороге:
— Чего тебе?
— Чертовщина, вот чего. Мои пацаны на Вороний холм идти отказываются.
— Что же ты за пахан, если тебя шестерки не слушаются? — Презрительно заметила Мака.
— Говорю, чертовщина. Понимаешь, девять мужиков исчезли.
— Как исчезли? — Не поняла хозяйка.
— Не знаю. Я на Вороний холм посылаю по три, четыре ствола. Отдежурят смену — их меняют. А получается так: смена приходит, а там никого. Мои загоношились. Говорят, призрак на пожарище завелся.
— Солдатик, что ли? — Оживилась Мака.
— Никого нет. Я с пацанами только что оттуда. Все закоулки прочесали. Ни наших, ни ваших. Обыскали бугор, берег, речку. Трупов нет, крови тоже. Там вокруг народа до хера, соседи, купальщики. Никто пальбы не слышал. Говорю, чертовщина…
Мака поморщилась:
— Что ты заладил? При чем тут черти? Поставь не троих. Десять поставь, пятнадцать, двадцать. Всех поставь.
— Откуда? У меня что, армия? Ты, блядь, даешь! — Возмутился Ганиев: — У меня всего тридцать два ствола. Четверо качков в городе для тебя бабки выбивают, трое у жидовки Меджрицкой его караулят, трое возле Вислоухова, остальные в отгуле. Одиннадцать лбов при себе держал, из них теперь двое остались. И эти на Вороний холм топать отказываются.
— А где же остальные?
— Говорю, исчезли…
— Уверена, твои козлы пьют где-нибудь в городе, а ты кипиш поднял.
— Слушай, Мака, ты за свои дела отвечаешь, я за свои. Мои пацаны без спросу яйца не почешут. Знают, голову оторву. У нас все по делу. Говорю, чертовщина.
— А Ибрагима ребята где? Корявый? Тузик? Они же со мной приехали. Поставь их.
— Я их первыми послал, чтоб не болтались по городу. И Пятака твоего с ними.
— И где они?
— Пропали, говорю. Ты что, никак ни врубишься?
— Вот что, Колун. Собери всю банду и туда. Это Голенев.
— Да брось ты, Мака! Какой Голенев?! Говорю, каждый закоулок обшарили — сад, пожарище, сауну — нет никого. И пальбы не было. Пацаны не пустые в дозор шли. Каждый со стволом. И все ушлые.
— Ладно, я Ибрагиму позвоню. Раз ты ни хрена не можешь, пусть Казиев приедет и разберется.
— Звони, у него бандюков много.
— Спасибо, что разрешил. Вислоухов все пьет?
— Не просыхает.
— Один?
