— Замолчи!!!
Слушая всю эту безумно убедительную клевету на Бетси, я вдруг утратил контроль над собой. Ярость залила мне глаза кровавой пеленой. Вскочив, опрокинул кофейный столик. Но прежде чем я достал Поля, он тоже вскочил и увернулся от меня.
— Но Билл… ах ты, бедняга… не надо…
Кинувшись на него, я увяз в придержавших меня руках.
— Билл, дружище. Придется тебе смириться с этим. Так уж получилось. Джимми дал ей три дня на размышления. Убийство произошло на третий день. Она приехала из Филадельфии. Она…
И тут я уже не выдержал. Вырвавшись, двинул его в челюсть. Он отлетел назад и рухнул на кушетку. Макгайр, выскочивший из столовой, кинулся к нам, и тут прозвенел звонок.
— Бетси! — решил я. Ни о ком другом подумать был не в состоянии. Ничто иное меня не интересовало. Помчался к дверям, открыл их…
Вошел лейтенант Трэнт.
— Мистер Хардинг…
Как ни был я расстроен и разъярен, его лицо меня потрясло. Неживое и неподвижное, оно было как каменное.
— Макгайр здесь, да?
Не дожидаясь ответа, прошел мимо меня в гостиную. Я пошел следом. Поль и Макгайр замерли, уставившись на нас и не замечая друг друга.
— Это для вас, Трэнт, — сказал Макгайр, — на пленке признание в растрате и разгадка убийства.
Я кинулся к нему.
— Господи, вы же не можете верить этой абсурдной лжи! Вы…
— Простите, мистер Хардинг, — Трэнт положил мне руку на плечо. И слова, и прикосновение были весьма деликатными, но на меня подействовали не хуже окрика. — Какую ложь вы имеете в виду?
— Да никакую. Я просто…
— Это касается миссис Хардинг, — сказал Макгайр. — Мистер Фаулер утверждает, что Лэмб пытался угрозами заставить ее дать согласие на брак с ее сестрой и что она его убила.
Поль, старательно избегая моего взгляда, сказал:
— Это в определенном смысле моя вина, лейтенант. Я ее знал. Должен был знать, что она не стерпит — как не стерпел бы и сам Кэллингем, — чтобы ей угрожали. Она — просто Старик в женской шкуре. Всемогущество — вот божеский дар любого Кэллингема. Нужно было предупредить Билли, чем все кончится. Но я этого не сделал, вот и все.
В глубине души у меня заворочались ужасные сомнения. Рука Трэнта все еще лежала у меня на плече. Теперь он повернулся ко мне.
— Знаете, куда направилась ваша жена, уйдя отсюда?
— Да. Поехала в контору фонда за учетными книгами.
— Вы сказали ей, что разоблачили растрату и что вы и Макгайр хотите изобличить Фаулера?
— Разумеется.
Глаза его словно погрузились в мои.
— Вы были так убеждены, что миссис Робертс невиновна. Вы так настаивали, чтобы я исследовал и другие возможности. Пожалуй, мне стоило последовать вашему совету. Но близко к сердцу я его принял только сегодня утром — после вашего ухода.
И в его глазах, как прежде у Поля, я заметил участие и что-то похожее на жалость.
— Только тогда я занялся тем, чем нужно было с самого начала. А ведь слова эти прозвучали здесь, в этой комнате, в день после убийства, и мы оба их слышали. Хелен Рид тогда вам сказала: «Вам бы надо дать жене отдохнуть. Вчера мы так уходились, что в десять вечера без сил рухнули в постель». «Вчера вечером», мистер Хардинг. То есть в день, когда произошло убийство. Эта мысль просто сама шла в руки. В десять вечера, в ночь убийства, ваша жена посреди напряженной агиткампании вдруг все бросает, возвращается в отель и ложится в постель.
Он облизнул пересохшие губы.
— Сегодня утром я позвонил в полицию Филадельфии. Все еще считал это только контрольной проверкой. Сделал это главным образом потому, что решил — видя, как вы пытаетесь помочь миссис Робертс — проверить все, что удастся, а это было проще всего. Сегодня вечером, минут за пять до того, как Макгайр позвонил мне насчет растраты, мне сообщили результаты из Филадельфии. До моего запроса они и не думали связывать убийство с семейством Кэллингемов. Натиск мистера Кэллингема был так силен, что мы предпочитали не распространяться. Не следили они и за миссис Хардинг. Но порасспросили в гостинице. Миссис Хардинг действительно ушла к себе в номер в десять вечера, дав персоналу указание не беспокоить. Но один из парней в гараже видел, как в половине одиннадцатого она берет машину; узнал он ее по снимку в газете. А ночная дежурная с ее этажа божится, что видела ее, возвращавшуюся в номер в четверть шестого утра.
Я ухватился за кресло. Трэнт продолжал, тихо, спокойно и нестерпимо сухо, словно читая рапорт:
— Я поспешил к вам. Не успев выйти из машины, увидел, что миссис Хардинг выходит из дому. Взяла такси, я поехал за ней. Она вошла в здание, где размещается фонд. Подождав, пока она поднимется, я последовал за ней.
Он вдруг умолк. В наступившей глухой тишине я снова почувствовал его руку на своем плече.
— Мне очень жаль, мистер Хардинг, — снова заговорил он. — Поверьте, мне очень жаль. Нет ничего хуже, чем такой итог следствия. Но, может быть, если учесть, сколько невиновных, но известных людей предстало бы перед судом…
Он опять запнулся. Я едва нашел в себе силы поднять на него взгляд.
Заговорил Поль:
— Вы что, хотите сказать…
— Скорее всего, она знала, что вы, Фаулер, молчите, только рассчитывая сохранить свою шкуру. Если бы вас заставили сознаться в растрате, знала, что выложите все, всю правду. Надеяться ей было не на что. Когда я вошел в контору, окно было открыто. Она бросилась вниз. Мне очень жаль, мистер Хардинг. Жаль, что мне пришлось сообщить вам об этом. Жаль, что я все испортил.
— Да, вот это в ее стиле, — как сквозь туман донесся до меня хриплый голос Поля. — Теперь все можно замять. Героическая хранительница интересов клана Кэллингемов…
Дальше я уже не слушал. Стоял, держась за кресло, и твердил себе: в это я никогда не смогу поверить.
И тут же — сквозь шок, испуг, смятение — к своему ужасу, понял, что уже поверил.
Она всегда была права и всем способна внушить ощущение, что они вульгарны, в чем-то виновны и вообще недостойны ее. Идеальная жена. До самого конца, звоня миссис Малле, помогая мне, держа себя в руках — она играла роль, хотя и знала, что притворяться бесполезно. И потом, в заключение, произнесла как свою эпитафию: «Я всегда хотела быть достойной своего отца. Не правда ли, не самое возвышенное желание, а?»
Мучительно прозревая, я понял, что это не Бетси меня обманывала, что это я обманывал сам себя. Но разве я не сознался в этом прошлой ночью, говоря себе: конечно, я ее обожал и, изменив однажды, страдал от отвращения к самому себе. Но любил ли я ее?
Вот в чем было дело. Я не мог сделать ее счастливой, потому что не любил ее. Только думал, что это так. В наших отношениях притворялась не только идеальная жена.
Раздался голос Трэнта, все тот же невыносимо участливый:
— Разумеется, у нас уже нет причин задерживать мисс Робертс. Я прослежу, чтобы ее немедленно выпустили. За это, мистер Хардинг, она должна быть благодарна вам. Если бы не вы…
Я пытался представить, что должна была перенести Бетси за последние дни, думал о ее страхах, растерянности, отчаянных усилиях сделать вид, что ничего не случилось, — усилиях куда более отчаянных, чем мои. Но ничто во мне не шевельнулось. И сильнее всего меня поразило, что величайшая драма моей жизни отозвалась не более чем туманной жалостью — жалостью за кого-то едва знакомого, за несчастную рабыню Старика Кэллингема, женщину, которая предпочла убить человека, но не упасть в глазах общества.
Тут я вспомнил об Анжелике, которой было совершенно безразлично, что о ней думают в обществе, и вообразил ее спешащую ко мне, с сияющим лицом и распростертыми объятиями.
«Я ведь не напрасно любила тебя, правда? Только по ошибке мы разошлись в разные стороны. Но теперь, когда мы поняли свои ошибки…
— Господи, не воображаешь ли ты, что я делаю это из любви к тебе?..»
Да, я сказал ей это.
Да, это я, муж другой женщины, страдающий угрызениями совести, погрязший в заблуждении, что любовь и долг любить — одно и то же, да, я так думал.
Неужели я тоже только притворялся?
