ЧТО ДЕЛАТЬ?
Пока Надька, всхлипывая — ее-то все-таки достала стыдобища! — одевалась, Таран лихорадочно размышлял над одним из коренных исторических вопросов России: что делать? Правда, применительно к относительно узкой проблеме Зыни.
Сам Зыня, то ли не понимая, что с ним происходит, то ли. уже полностью впав во власть кайфа, сидел в голом виде, привалившись к стене, и явно женскими движениями любовно поглаживал себя по грудным мышцам, должно быть, воображая, что это титьки. И мурлыкал, изредка бросая в сторону Тарана томные взгляды;
— Я ехала домой, душа была полна…
Наверное, будь на месте Тарана менее брезгливый и морально устойчивый гражданин, вожделения Зыни были бы уже давно удовлетворены. Возможно, кое-кто даже нашел бы такое мероприятие вполне справедливым возмездием за совращение жены. Но Юрка ничего подобного и в мыслях не допускал. Так что этот вариант выхода из сложной ситуации исключался начисто.
Гордый уход от Надьки с песней: «А ты мне изменила, другого полюбила, зачем же ты мне шарики крутила?!» и парой плюх на прощание являлся вполне естественным и закономерным шагом. Но в данном случае совершенно неприемлемым. Таран уже вырос из периода исключительно эмоциональных решений. Неизвестно, что они тут выкинут, эти соучастники по адюльтеру. То есть если бы Зыня был не в кайфе, а Надька не в расстроенных чувствах, то ничего ужасного, наверно, опасаться не стоило. Главную опасность представлял собой сам Таран, который в принципе после какого-нибудь неосторожного слова или телодвижения мог сорваться с цепи. Но в том-то и дело, что Зыня находился в кайфе, а Надька в расстроенных чувствах. Юрка не хотел, чтобы эта дура выбросилась с третьего этажа под воздействием угрызений совести. Точно так же ему не хотелось, чтобы такой же прыжок совершил Зыня, потому что от этого даже при отсутствии каких-либо подозрений со стороны ментов будет сраму на весь двор. Наконец, ему не хотелось, чтобы бестормозной Зыня по какой-либо причине придушил или зарезал кого-нибудь кухонным ножиком.
Если бы Юрка не знал, как именно действует препарат, то, наверное, посчитал бы самым безопасным решением попросту скрутить Зыне руки и оставить так до вытрезвления. Но Юрка знал, что никакого вытрезвления не будет, что после пяти часов кайфа Зыня на пять часов заснет, а потом его депресняк перейдет в смертельную ломку, которую пережить без новой дозы попросту невозможно. Конечно, можно ему заколоть и оставшиеся дозы, но это проблемы не решит.
Казалось бы, чего думать: взять да позвонить в милицию, чтобы забрали этого лоха куда-нибудь. Но это при более дальновидном рассмотрении оказывалось весьма и весьма стремным. Во-первых, менты при определенных обстоятельствах могут проявить большое любопытство и для удобства работы задержать всех троих, чтобы потом начать выяснять, чья коробочка, кто колол, как и что. А поскольку закайфованному Зыне трудно будет задавать вопросы, то все придется рассказывать Тарану с Надькой. Так или иначе, перспектива провести ночку в ИВС становилась очень реальной.
Но был вариантик и похуже, если, например, диджей Финя, проверив свой тайничок и обнаружив недостачу, сообщил об этом тем, кто ему поручил хранить аптечки. Навряд ли ведь Финя держал этот «стимулятор» лично для себя, хотя народ и считал его пидором. Слишком уж крепкое и опасное зелье, чтобы самого себя накачивать. Торговать этой дрянью он тоже вряд ли решился бы, хотя на дискотеке все время крутились мелкие сбытчики, толкавшие разную шмаль, и он, наверное, кое-какой мелкий процент от этого греб. Вернее всего, все же Финю попросили кое-что притырить. Ясно, что ему четко сказали: «Их там 300 штук, по 5 доз в каждой, итого 1500 доз. Каждая стоит столько-то. Пропадет что — ответишь деньгами». Так что Финя наверняка побежал к братве докладывать, что чего-то не хватает. Утаишь — проблем прибавится. Но поскольку в этих самых аптечках была не обычная шмаль, а, так сказать, «наследство Дяди Вовы», которое, возможно, куда-нибудь на дальний Запад предназначалось, братки, возможно, уже ищут-рыщут, не всплывет ли где в области хоть одна оранжевая коробочка. Возможно, что и «сваты» в ментурах-прокуратурах об этом осведомлены и даже знают сумму премии, которая им предназначена в случае нахождения аптечек и поимки похитителей. Так что может статься, что после звонка в милицию Зыня вкупе с Тараном и Надькой угодят не в ИВС, а на какую-нибудь хату, где с ними что захотят, то и сделают.
Наверное, можно было просто вытолкать Зыню в шею, конечно, предварительно заставив его одеться. Но если его через пару часов или даже раньше отловят где-нибудь за оскорбительное приставание к гражданам, а потом обнаружат, что он в кайфе, то опять же начнут крутить, где, с кем, откуда и прочее. И тогда почти неизбежно повторение тех же вариантов, что могли последовать после звонка в милицию.
Наконец, наиболее безопасным решением, со всех точек зрения, был звонок на базу «мамонтов», Но тут, конечно, вставал вопрос морально-нравственный. Стыдно было докладывать о всех обстоятельствах дела. Даже если пересказать подробности только одному Птицыну — и то со стыда сгоришь. Но навряд ли Птицын, которому об этих аптечках наверняка известно больше, чем Тарану, соберется самолично подъехать к Юрке. Он для подстраховки может целую группу прислать. Секретная часть дела, конечно, разглашаться не будет, но вот о том, что у бойца Тарана жена гуляет, слух пойдет. А Надька ведь тоже пока еще на «мамонтовском» довольствии состоит, и за время последекретного отпуска ее еще не забыли. В общем, все это очень и очень неприятно, стыдно и похабно.
И все же Юрка решил звонить Птицыну. Точнее, в МАМОНТ, потому что на часах было всего-навсего 19.15 и Генрих должен был по своему обыкновению находиться на работе.
Однако сотовый телефон оказался занят. Можно было позвонить через коммутатор дивизии, но Юрка на это не решился. К тому же его отвлек тревожный голос Надьки, которая в это время стояла у окна:
— Ой, там около Зыниной машины какие-то мужики стоят… Насчет того, что Надька с Зыней приехали сюда на тачке, Таран не знал. Он даже был не в курсе, что у Зыни таковая имеется.
— Где? — спросил он.
— Вон белая «копейка», видишь? На той стороне улицы.
Он ее там поставил, чтобы во двор не заезжать… — всхлипнула Надька и промокнула нос платком.
На другой стороне улицы действительно приткнулась потертая «копейка», а неподалеку от нее на тротуаре стояли два крупных мужичка не самой интеллигентной внешности, которые о чем-то тихо беседовали.
— Ну и что? — спросил Юрка, подходя к окну. — Стоят и стоят, не угоняют же. А если б и угнали — невелика беда! У меня вон жену угнали, а я не плачу.
— Юрик! — простонала Надька. — Я не знаю, что на меня нашло, понимаешь?!
— Помолчи лучше, а?! — оборвал Юрка. — Тебе Птицын не звонил, что ли?
— Не-а… — Надька виновато захлопала глазками. Таран хотел было еще что-нибудь свирепое сказать, но осекся, потому что присмотрелся к мужикам, стоящим около машины. Что-то знакомое увиделось в их внешности, мозги начали торопливо вспоминать, перебирая некую виртуальную картотеку. И постепенно Таран вспомнил, где он этих детин видел. Правда, это было два года назад, но уж больно памятное было событие…
Эти двое были среди тех пяти мордоворотов из команды Жоры Калмыка, которые выводили Юрку и Дашу из каморки свалочных сторожей и конвоировали на «суд» к своему пахану. Один, тот, что повыше, налысо бритый, обрюзглый, был тогда основным среди этой пятерки, самым рослым и крупным. Именно он тогда пророкотал басом: «Привет, голубки!» — разбудив не чаявших большой беды Тарана и Дашу. А второй, тот, что поменьше ростом, прорычал уже совсем невежливо: «Ну чо, неясно, что ли? Помочь, что ли, в натуре?» У него еще, помнится, шрам был, кривой такой, пониже уха. Отсюда, метров с тридцати, шрам, конечно, разглядеть трудно, но это, похоже, та же харя.
То, что сам Калмык давно пребывает на том свете после того, как Дядя Вова поставил в его авто химическую мину, Тарану было известно. То, что его ближайшего соратника Костю Костыля унес взрыв бронежилета, начиненного пластитом — в котором, по идее, должен был Юрка взорваться, — тоже. Но братва их, как видно, жива и даже спокойно гуляет по улицам.
