Свято чтя традиции, я шепнул Володе, что обрываюсь и выскользнул из дежурки. Уходить, далеко не стал. Метрах в двадцати была удобная лавочка, откуда хорошо просматривалось все пространство от ворот до церкви, на ней я и пристроился. Густой кустарник надежно прикрывал меня от ненужных глаз, я же отлично мог видеть и слышать все происходящее.
«Волги» неспешно развернулись у начала центральной аллеи и подкатили к распахнутой двери дежурной комнаты милиции. Серия ММГ на номерах машин и антенны радиотелефонов прямо указывали на принадлежность прибывших к лубянскому ведомству, а вылезшие из машин и окружившие милиционеров мужики прям-таки излучали своим видом наследие железного Феликса. Вот только трое из них были для оперативников явно староваты и передвигались как-то вальяжно-начальственно.
В ночной тишине слышен был каждый шорох, поэтому все слова долетали до меня исключительно четко. Визитеры тщательно изучили милицейские удостоверения, связались с 11-м отделением и потребовали подтверждения личности сержантов Коли и Жени, списали данные Володи и Игоря и также перепроверили их через свой гебешный ЦАП. Провели индентификацию личности абсолютно невменяемого дяди Димы, но, вопреки всяким правилам, приказали Игорю отвести отца в сторожку и уложить спать. Это уже никак не походило на действия проверяющих и заставило меня насторожиться. Было похоже, что комитетчики заявились на Ваганьково из каких-то своих соображений.
Тотчас резкий руководящий бас подтвердил мои сомнения.
— Вам, граждане, — прозвучали фамилии Володи и Игоря, — надлежит присутствовать в качестве понятых при эксгумации трупа гражданки Федоровой, а вы, товарищи сержанты, проследите, чтобы на территории кладбища не было посторонних. Наш сотрудник побудет с вами у ворот.
Один из чекистов подошел к «Волге», приоткрыв дверцу, повозился с радиотелефоном, что-то сказал и, почти мгновенно, в ворота въехал защитного цвета микроавтобус «УАЗ». Из кладовой приволокли ломы и лопаты, закинули инструмент в «УАЗик» и принялись рассаживаться по машинам. Через минуту возле дежурки остались только сержанты и прикрепленный к ним гебешник.
Вместо того, чтобы тихонько свалить в мастерскую и улечься спать, я, как последний идиот, покинул безопасную лавочку и, осторожно ступая, двинулся в обход освещенных мест к колумбарию, неподалеку от которого находилась могила вышеупомянутой гражданки Федоровой…
* * *
Обычно на Ваганькове знали всю подноготную «своих» покойников, черпая информацию из всевозможных сплетен и слухов, возникающих после смерти любой знаменитости, анализируя, кем и как посещаются могилы, чутко внимая пьяным излияниям родных и близких, а порой и недругов, приходящих полюбоваться на своих усопших врагов. Мертвые сраму не имут, как сказано в священном писании, а потому живые особо не стесняются выдавать порой такие подробности о почивших в бозе друзьях и родственниках, что поневоле начинаешь разочаровываться в человечестве. Почти всегда со временем складывается достаточно достоверная история жизни любого покойника, какой бы тайной ни была она окутана в те дни, когда он еще топтал ногами грешную землю.
Иногда все тайны раскрываются сразу после смерти, чаще, особенно если сама смерть была загадочной, для выяснения истины требуется достаточно долгий срок.
Скромная могила когда-то очень популярной киноактрисы Зои Федоровой терзала любознательные ваганьковские умы уже почти год, поскольку эта таинственная смерть не очень-то вписывалась в привычный порядок перехода человека в мир иной. Жизнь ее олицетворяла пережитую страной эпоху настолько полно, что возьмись описать биографию актрисы граф Толстой, получился бы грандиозный роман о России середины двадцатого столетия.
В тридцатые годы, особенно после выхода на экраны фильма «Подруги», юная Зоя Федорова была народом и лично товарищем Сталиным очень любима и исключительно знаменита. Слава ее перед войной чуть было не позволила ей затмить на звездной карте советского кино сексуально-идеологический символ СССР Любовь Орлову. Помешала война. Многочисленные поклонники восходящей кинозвезды отправились бить фашистов, фильмы почти не снимались, а поездки на фронт с концертной бригадой «Мосфильма» творческий рост отнюдь не стимулировали.
Помотавшись между линией фронта и хлебным городом Ташкентом, к концу сорок третьего года Зоя осела в Москве. Несмотря на ожесточенную схватку с лютым ворогом, некоторая часть москвичей и гостей столицы жила-поживала совсем неплохо. Скрытые глухими шторами светомаскировки, весело сверкали люстры «Националя» и «Метрополя», где рекой текло шампанское, ухали барабаны джаз-оркестров, суетились груженные деликатесами официанты — в общем, кинозвезде было где и с кем нескучно провести время. Может, все бы обошлось, отвечай она взаимностью только советским почитателям, но Зоя, в поисках очередного героя своей мечты, ухитрилась изменить Родине. Комсомолка влюбилась по уши в наймита империализма, а именно в военноморского атташе посольства США. Архивы КГБ конечно хранят подлинную историю этой удивительной любви, но я тех материалов не читал, поэтому подробностей не знаю. Зато точно знаю, что птица Зонного счастья, так и не успев насладиться эйфорией свободного парения, грудью врезалась в гранит соцреализма осенью сорок четвертого года.
Забеременевшую от американца киноактрису упекли на долгие десять лет по статье с очень ужасным номером. В заключении она родила дочь, которую назвала Викторией, намекнув тем самым на уверенность в скорой победе над фашизмом, а может, и над превратностями собственной злодейки-судьбы.
После смерти отца народов опальная актриса вновь воротилась в Москву, но былой популярности, естественно, не вернула. Друзья помогли получить ей московскую прописку и ангажемент на «Мосфильме». Однако блеклое существование на мизерные доходы от эпизодических ролей не шло ни в какое сравнение с праздничной фееричностью дней былых. Тем более, подрастающая Виктория требовала материнской заботы и внимания, на что Зоя вынуждена была переключить всю свою жизненную энергию.
Шли годы. Хрущев разоблачил культ личности, Брежнев со товарищи съел Хрущева, страна вступила в высшую стадию развитого социализма — эпоху застоя. Виктория Федорова закончила ВГИК и с успехом начала сниматься в кино. Многие, должно быть, помнят замечательный короткометражный фильм «Двое», где она сыграла главную роль, вызвав восхищенное внимание кинопрессы. Зоина жизнь тоже потихоньку устроилась и шла своим чередом.
Как-то неожиданно вдруг выяснилось, что отец Виктории, бывший дипломат, выдворенный после ареста Зои из России, жив-здоров, стал адмиралом и командует базой ВМФ США где-то в Калифорнии. Через друзей Зоя переслала ему письмо с рассказом о своих мытарствах. Адмирал просто ошалел от счастья, узнав о существовании дочери, и незамедлительно прислал по дипломатическим каналам вызов-приглашение в Америку. Приглашал-то он двоих, но документы на выезд в ОВИРе выдали только Виктории. Зою выпустить побоялись из опасения, что воссоединившись с любимым, она и сама в Штатах останется и дочери вернуться не позволит. Виктория поехала к отцу одна, однако так в Москву и не вернулась, получив, видимо, на то материнское согласие.
Доставшийся в наследство от матери талант помог ей зацепиться за Голливуд, где она сразу стала много и удачно сниматься в кино. Судьба как бы возвращала дочери то, чего не додала матери. В отместку за лагерное счастливое детство Виктория написала и издала в Штатах автобиографическую книгу, назвав ее «Мой папа — адмирал». Какой резонанс это вызвало в Америке, неизвестно, но у нас Виктория тотчас угодила в черный список ярых врагов советской власти, фильмы с ее участием изъяли из проката, а Зою чуть было не лишили комфортабельной квартиры в престижном доме на Кутузовском проспекте. Однако времена стали уже не те: в открытую власти престарелую актрису не прессовали. Она, как и прежде, снималась в эпизодах, регулярно подавала заявления в ОВИР, испрашивая позволения на поездку к дочери, в чем ей также регулярно отказывали. Правда, не совсем. Власти соглашались выдать выездные документы, если Зоя согласится навсегда покинуть страну, но актриса не желала умирать на чужбине.
Умереть на родине ей помогли в начале сентября 1981 года. Кто-то в упор разрядил обойму «Макарова», превратив Зою в решето в ее же квартире на Кутузовском. Вот здесь-то и начались загадки.
Викторию на похороны матери не пустили, отказав в визе. Хоронили актрису в основном друзья, но место на Ваганьковском выделили на гебешном участке. Кое-кто на кладбище поговаривал, что комендант урвал некую толику долларов от посольства США, хотя с работягами, сволочь, рассчитался обыкновенными рублями. Похороны были не особенно пышными, несмотря на обилие провожавших Зою Федорову в последний путь. Ваганьковский люд, прекрасно отличавший зерна от плевел, обратил особое внимание на присутствие в тот день на кладбище не только оперативников с Петровки и Лубянки, но и на нечастых гостей, близких к Огарева, 6.
