Вон он идет. Леког на помине.
Автор подходит, насмешливо смотрит на меня, спрашивает:
— У вас, Андрей Петрович, есть ко мне какие-то вопросы?
— Да, Владимир Иванович, обязательно есть.
— Чем вы опять недовольны?
— Вот видите — уже с самого начала нашего разговора вы подозреваете во мне этакого брюзгу и кляузника. Я что, должен оправдываться?
— Извините. Так что у вас, Андрей Петрович?
— Все то же, Владимир Иванович. Я не согласен с трактовкой своего образа и заявляю решительный протест.
— Опять вы за свое! — устало, даже обреченно говорит автор, тяжко вздыхая. — Другие герои, как герои, а вы вечно всем недовольны. Капризны, как кисейная барышня!
— Прошу не оскорблять! Думаете, что если вы автор, но имеете на это право? Я ведь не напрашивался. Если вас не устраиваю, то могу уйти к другим авторам. Такого героя любой из них с руками-ногами отхватит.
— Извините. Но только мне кажется, что вы не правы. Вы в романе представляетесь очень даже симпатичным парнем — веселым, остроумным, находчивым, деятельным.
— Этаким хомо беспечным. Но все это, так сказать, лишь декорум, а тем, что существует здесь, — я указал себе на грудь, — вы мало интересуетесь. Потому и получается весьма и весьма ходульный образ.
— Вам так кажется?
— Более чем.
— Хорошо, я обещаю подумать над вашими словами. До свидания! — И, энергично размахивая руками, автор удалился. В принципе, он неплохой мужик. Не зануда. И это — главное. Интересно, — сдержит он обещание, или — нет?
Вдруг, я почувствовал, как пространство и время романа скручиваются тугой спиралью, захватывают меня и доставляют именно туда, где я и должен быть по замыслу автора. Я уже себе не принадлежал...
* * *
Олигарха Сосновского я покидал в отличном расположении духа. В его лице я обрел третьего по счету хозяина и в этом смысле перещеголял самого Фигаро. Факт. И здесь нельзя все списывать на мою природную удачливость. Здесь надобно ещё и умение. А как же. Я конечно реально сознавал — в какие игры ввязался. Но, как говориться, — «черт не выдаст, свинья не съест». Аудэнтэс фортуна юват (смелым судьба помогает). Вот именно. Будем надеяться на нее. Недаром мне мама говорила, что я в рубашке родился.
Когда я добрался до Москвы, то на столицу уже тихо и незаметно опустилась ночь. На небе нарисовался серпик луны, такой бледненький, худенький и прозрачный, что я невольно ему посочувствовал. Зато звезды поражали своим великолепием, сияли, как глаза моей легкомысленной Армиды при моем появлении.
«Завидую звездам прекрасным», — всплыла в сознании строчка из какого-то стихотворения. Кажется, это из Лермонтова. Напряг память, стараясь вспомнить само стихотворение. После нескольких попыток, мне это удалось. Используя то, что на улице было пустынно, я раскинул руки и громко продекламировал:
— "Чисто вечернее небо.
Ясны далекие звезды.
Ясны, как счастье ребенка...
Люди друг к другу
Зависть питают.
Я же, напротив,
Только завидую звездам прекрасным.
Только их место занять бы хотел!"
Умеют же великие, казалось, самыми простыми словами тронуть душу. Еще как умеют! Ох! Ах! Унестись бы сейчас в какие-нибудь дали-дальние, встретить там хорошую девушку, влюбиться в неё без памяти, и познать радость бытия, под названием — семейное счастье. То, что было у меня в прежней жизни, можно с полной уверенностью назвать — семейным адом. Где же ты моя Любовь ходишь-бродишь? Ау! Откликнись! Но остались мои вопросы и призывы без ответа, растворились в воздухе, канули в ночи. Отчего-то вспомнилась студентка Таня — бесстрашная амазонка и заядлая спортсменка. Вспоминает ли «убиенного» раба божьего Андрея? Хорошая девушка. Но слишком наивная и доверчивая. Это в наш жестокий век слишком опасно — обязательно найдется какой-нибудь Валтасар — обманет.
Дома автоответчик голосом моей нареченной невесты — этой великовозрастной блудницы с мозгами пеликана и телом Афродиты, капризно проговорил:
"Макс, ты нехороший! Где ты пропадаешь? Я вся испереживалась! Как придешь, обязательно позвони, а то я не усну. Целую, мое золотко!
«Она уже включила меня в свою недвижимость», — подумал я и усмехнулся. Интересно какой я в её списке? Наверное, на почетном четвертом месте — после магазина, особняка и машины. Впрочем, я несправедлив к ней. Она любит меня пылко, бескорыстно и готова ради меня всем пожертвовать, даже своим алебастровым телом. А её желание — поскорее доставить меня в супружескую постель, — вполне естественное желание любой женщины. Красота её, увы, не вечна. Вот-вот начнет блекнуть и увядать. Потому она и так спешит. Разумеется, я не связываю с ней свои дальнейшие планы на жительство. Но это не важно. Сейчас она вполне заслуживает человеческого в себе отношения, внимания и участия.
Я снял трубку, набрал номер её телефона, и тотчас услышал голос:
— Слушаю.
— Это хто? — спросил глухо, изменив до неузнаваемости голос.
— А кто вам нужен? — Голос моей невесты звучал строго и настороженно.
— Так мне эту... как ее? Мне Окуневу?
— Я слушаю.
— Ты что ль Окунева?
— Да кто вы такой?! — стала раздражаться Майя Павловна.
— Я что ль?
— Да. Вы?! — Она уже была на взводе.
— Так я этот... Отрепьев Гришка. Самозванец.
— Какой ещё — самозванец?! — В истории моя Минерва была явно слаба.
— От хахаля я твово. Поняла?
— Что с ним?! — истерично закричала Майя Павловна.
— С кем? — тупо спросил.
— Господи! — простонала она. — С Максом?! Что с ним случилось?! Отчего сам не позвонит?
— Так не может он. Он там... В шалмане этом остался.
— В каком ещё шалмане?
— Так у Лариски, шалавы этой. На Пятницкой. А мне сказал — позвони, говорит, Окуневой, успок...
— Адрес?! — возопила она, в один миг превращаясь в неистовую ревнивицу.
— Каво?
— Идио-о-от! Лариски?! Бл..и этой?!!
Услышать от неё подобное было столь необычным, что я растерялся и положил трубку. Это называется — навыступался. Факт. Похоже, что я зря спорил с автором. Очень на то похоже. Что же делать? Ситуация! Вот так сами себе подбрасываем проблем. Надо каяться. Иной альтернативы у меня просто нет. Я вновь набрал номер телефона Окуневой. Но услышал в трубке короткие гудки. Понял, что сейчас Майя Павловна предпринимает титанические усилия выйти на след той самой Лариски. Дозвонился лишь с пятой попытки.
— Да, — услышал я громовой голос Майи Павловны, напоминающий рык оскорбленной и отвергнутой львицы.
— Здравствуй, любовь моя! — елейно пропел.
— Ты откуда? — в голосе её звучал металл и ещё что-то очень твердое.
— Из дома вестимо. Только-что вернулся. Автоответчик воспроизвел мне твой божественный голосок...
— Не ври! — перебила она дрожащим голосом, еле сдерживаясь, чтобы не взорваться. Представляю, какие стихии бушуют сейчас в её душе. Я искренне ей посочувствовал.
— Но откуда подобное недоверие, радость моя?! Раньше ты никогда не позволяла разговаривать со мной в подобном...
— Ты где сейчас находишься?! — перебила она меня. Ей не терпелось тут же и сразу вывести меня на «чистую воду», раскрыть мое ковароство и вероломство, доказать, что Гименей явно во мне ошибся.
— Я же сказал — дома.
— Врешь!
— Но я те... — попытался я возразить, но Майя Павловна не позволила этого сделать.
— Кто такая Лариска?
— Лариска?! — очень я «удивился». — Понятия не имею. Может быть это из «Бесприданницы» Островского? Нет?
— Какой ещё «Бесприданницы»?! — закричала она. — Ты что, издеваешься?!
— Ну, тогда не знаю. Извини. А в чем дело? Для чего тебе понадобилась какая-то Лариска, любовь моя?
— Лицемер! Боже, какой же ты лицемер! Нет, правильно говорят: «Сколько свинью не корми, она...»
— Это говорят про волка, Майя, — поправил я её.
— Какая разница! — обреченно ответила она и расплакалась. — Главное — я все для тебя, а ты так подло... Так наплевал в душу. Демосфен ты несчастный!
— Да что случилось?! — «взмолился» я. — Ты можешь толком сказать?
— Звонил какой-то твой приятель и сказал, что ты находишься на Пятницкой у Лариски.
— Какой ещё приятпель?
— Не знаю. Какой-то Гришка Отрепьев. Самозванец.
Я весело рассмеялся. Укоризненно сказал:
— Стыдно, милочка! За знание отечественной история я вынужден вам выставить жирную двойку. Вот Демосфена вы знаете, а Григория Отрепьева, именовавшего себя царем Дмитрием и пытавшегося путем чудовищного обмана взойти на царский престол, не знаете. Стыдно!
— Ой, правда! — растерялась Майя Павловна. — Как же это я... Надо же! А кто же тогда звонил?
— Кто-то из твоих друзей разыграл тебя, любовь моя. И ты заглотила подобную наживку. Прямо не знаю, что и сказать.
— Прости меня, Макс, ради Бога! Я такая была несчастная! Такая... Думала — умру. Честное слово! Можно к тебе приехать?
