А ведь вреда от этих как бы и не больше, чем от уголовников. Эти вот встревают, лезут везде со своим гражданским мнением. Полиция – учреждение специфическое, оно с грязью дело имеет. И нечего требовать, чтобы тут выражения подбирали и в политесах упражнялись. Кто велел ее сынку в эти дела лезть, кто заставил? Не хрен было соваться, а теперь вот изволь, разговаривай с ней вежливо.
– Так, гражданка Лугина, – с максимальной неприязнью проговорил полковник, покосившись на сидевшего сбоку на стуле капитана Василкова.
Начальник уголовного розыска как будто нутром чувствовал настроение полковника и смотрел на женщину чуть ли не с ненавистью.
– Значит, так, Лугина. Зачем ваш сын фотографировал содержимое журналов вызовов на станции «Скорой помощи»?
– Это что, преступление? – побледнев, спросила женщина. – С чего вы вообще взяли, что он что-то фотографировал?
– Ну-ка, хватит! – грохнув ладонью по столу, заорал полковник. – Каждая… будет тут мне нотации читать, жизни учить! Кто велел фотографировать?
– Не смейте на меня… орать. – К концу фразы голос у женщины сошел почти на шепот. – Объясните, в чем преступление моего сына.
– Ты что, дура? – прорычал Рамазанов в лицо Марии Ивановне. – Я тебе русским языком говорю, что твой ублюдочный сын снюхался с кем-то, фотографировал данные вызовов «Скорой» в отделы полиции. Кто-то через него пытается собрать данные, как плохие и такие-сякие полицейские хороших людей мучают, пытают!
– Не тыкайте мне. – Глаза женщины наполнились слезами, но она мужественно смотрела в лицо охамевшего полковника. – А то, что у вас людей пытают, об этом весь город знает. И хорошо, что кто-то взялся вывести вас на чистую воду.
– Вы даже не понимаете, – немного изменил тон Рамазанов, – не видите, какую несете чушь интеллигентскую…
– Это не ругательство, это слово всегда вызывало гордость…
– Да хватит вам! Гордость! Вы на минуту представьте, что у нас за работа, с кем нам приходится общаться, в какой мы грязи работаем. Останься тут интеллигентным! Те, кого мы задерживаем, хулиганы, грабители, убийцы, насильники – это они, что ли, порядочные граждане, которых тут пытают, обижают? Мы целоваться с ними должны? Да их убивать надо, землю от них очищать.
– Никто не говорит про убийц и насильников. Вас обвиняют в том, что вы пытаете невиновных…
– Не-ет! Не-ет тут невиновных! Не попадают в полицию невиновные! Ваш сынок играет на руку преступникам, кто хочет подорвать авторитет органов, грязью измазать. А нам работать надо, понимаете, работать!
– Где мой сын? – вдруг храбро потребовала ответа Мария Ивановна, вспомнив инструкции Антона. – Почему вы спрашиваете у меня, а не у него? Где Егор? Вы вчера его задержали и увезли.
– А вы не знаете? – расплылся полковник в ехидной улыбке. – Сбежал ваш Егор, избил трех полицейских и сбежал. Теперь, извините, он еще и по этой статье пойдет!
Рамазанов заходил то с одной стороны, то с другой. Он менял интонации, менял тактику, становился то снова хамом, то подсаживался к Марии Ивановне и пытался поговорить с ней по-свойски. Потом снова начинал орать, убеждать, обвинять. Женщина упорно и мужественно стояла на своем. Она пропускала мимо ушей поставленные и почти незавуалированные вопросы о том, кто и зачем велел ее сыну фотографировать данные вызовов «Скорой».
Потом он стал снова угрожать. И сыну, и ей самой. Говорил о том, что жалобы ничего не дадут, а им еще тут жить. И что она этот разговор еще запомнит, горючими слезами выплачет его, только поздно будет.
Затем велел отвести женщину в дежурную часть и посмотрел на капитана Василкова:
– Ну что скажешь?
– Да в подвал ее, к моим ребятам! Там быстро общий язык найдем…
– Ты… – Полковник аж поперхнулся от негодования и возмущения. Он постучал кулаком себя по лбу и выразительно посмотрел на начальника уголовного розыска. – Ты, Василков, думай немного головой! Не пацан, не шавка какая. Ты под какое дело ее подложишь, за какие уши притянешь? Лучше пацана ищи, его наизнанку выворачивай. Тем более у тебя теперь покушение на жизнь и здоровье работников полиции при исполнении ими своих служебных обязанностей. Тебе и карты в руки. Там можешь и второе нападение разыграть, и попытку к бегству, и все что хочешь. А за ней следи, за домом следи! Не пропусти, когда он объявится, за сменой белья забежит.
– Я поднял все родственные связи по справочной, друзей его, приятелей, одноклассников, с кем он дружил. Теперь…
– Теперь ты должен понять, кто это под тебя копает, кто войны захотел. Не этот ли Антон, или как там его зовут? Тебе не кажется, Александр Петрович, что у него подготовка какая-то специальная? Сколько раз его буквально к стене прижимали, а исчезал буквально из-под носа. Как привидение! Хоть кол осиновый вбивай в него!
– Осиновые колы вбивают в вампиров, – попытался пошутить и поправить полковника Василков.
– Ты мне его найди, вампира этого! – заорал полковник.
Андрей Литовченко в институт не поступил. Точнее, не стал поступать, потому что ушел прямо со второго экзамена. Объяснить этого не могла ни его мать, Зинаида Ивановна, ни преподаватели из экзаменационной комиссии. Могли, наверное, его друзья, его девушка Ирина, которые стали замечать, что после армии с Андреем иногда творится что-то странное. Мог объяснить и сам Андрей, но только он-то в последнее время никому ничего и не объяснял.
В этом и была его странность, которую он приобрел неизвестно где. Наверное, в армии. Был Андрей Литовченко общительным нормальным парнем, но вдруг иногда на него стало находить странное состояние, когда он неожиданно замыкался в себе, замолкал. Пытаться растормошить его в эти минуты было делом бесполезным. Он ни на кого не реагировал, потом вставал и уходил. Скоро приятели и Ирина привыкли, поняли, что Андрею иногда нужно побыть одному, отмолчаться, а потом у него все пройдет.
Сначала друзья, потом Зинаида Ивановна пытались добиться ответов от Ирины. Может, она знает, может, он ей рассказывал что-то, может, это что-то случилось с ним в армии? А оно именно там и случилось. Просто в разговорах никто из приятелей не замечал, на какие слова, фразы, спонтанно возникшие темы проявлялась эта странная реакция Андрея. Но проявлялась она не сразу. Он пытался бороться, брать себя в руки, но надолго его борьбы не хватало, и наваливалось оно – мучительное, давящее, изматывающее чувство. Никто, кроме Андрея, не знал, что в эти минуты он просто не мог разговаривать, смотреть на людей.
Это началось спустя полгода, как он попал в часть, в дивизионные склады. Для учета и движения запасов здесь уже несколько лет использовали компьютеры, и Андрея, как специалиста по цифровой технике, естественно, направили служить именно сюда. И, естественно, в какой-то момент, что называется, на нем «свет клином сошелся». Сначала начали подкатываться прапорщики с уговорами, где и что подправить, чтобы потерялись некоторые объемы продуктов питания, обмундирования, хозяйственного инвентаря. Много чего хранилось на складах такого, что имело реальную цену за пределами части и не менее реальный спрос.
Следом за ними на Андрея стали наседать его сослуживцы-солдаты. Сначала шуточками, подначками, потом разговорами по душам, пытаясь убедить, что он выгоды своей не видит. Потом пытались оказать давление, но бить боялись, знали о личном расположении к Андрею заместителя командира части. А позже выяснилось, что именно этот подполковник и был самым главным инициатором обработки солдата.
С ним у Андрея состоялся разговор, в котором тот пытался убедить его, склонить к участию в воровстве, потому что без Андрея сделать это было сложновато. И в процессе этого разговора как-то само собой вскрылся весь масштаб воровства со складов. Именно аргументы подполковника и навели Андрея на такие мысли и выводы. Это было шокирующее понимание, убийственная информация для парня, считавшего с самого детства, что армия – это защита государства, что военные – самые мужественные, самые сильные, что люди, облеченные властью, будь то генералы, полковники и майоры, будь то чиновники из местной администрации, из Москвы, – это всегда закон, справедливость. Может, виной было воспитание матери, которая растила его без отца, может, так мозги были у парня устроены. И крушение идеалов стало для Андрея страшным испытанием. Оно отразилось на его психике, потому что редкий человек спокойно переживет, убедившись, что белого цвета не существует в природе, что он таким только кажется, а на самом деле он угольно-черный или грязно-серый. Иногда тошнотворно-красный, с синюшным оттенком.
Всего за пару месяцев Андрей узнал о мире гораздо больше, чем за девятнадцать предыдущих лет. Окружающий мир вдруг распахнул перед ним свои объятия, и он увидел все его мерзкое, гнусное нутро в полной красе… Это был шок! Оказалось, что воровали все, что самые высокие чины, вплоть до генералов, были воры, что чиновники из районной и областной администрации, где располагалась часть, все приложили руку, все были причастны, и даже местную полицию использовали для этих же целей, чтобы прикрыть, придать видимость законности. Когда вслед за проверяющим из Москвы генералом выехали два «КамАЗа», доверху груженные материальными ценностями, Андрей лишился последних иллюзий. Да еще оказалось, что новенькие «КамАЗы» ушли в Москву как списанные.
