— Пожизненного? — взволнованно перебил меня Стив.
— Убийство первой степени предполагает пожизненное заключение, — ответил я. — Таков закон. Но в большинстве случаев это вовсе не означает, что человек проводит за решеткой всю оставшуюся жизнь.
— О господи, — пробормотал он и обхватил голову руками. — Да я с ума сойду, свихнусь окончательно, если останусь здесь!..
У здания тюрьмы меня поджидал взятый напрокат серебристый «Мерседес», он подъехал к воротам, как только я вышел. Водитель по имени Боб распахнул передо мной дверцу, я неловко забрался на заднее сиденье. Боб взял костыли и аккуратно поместил их в багажник. Я поймал себя на том, что уже начал привыкать ко всему этому.
— Обратно в Лондон, сэр? — осведомился Боб.
— Позже, — ответил я и сказал, куда ехать.
Сэндмен с аппетитом ел из кормушки, когда я вошел в денник. Поднял голову, покосился на меня, затем широко раздул ноздри, фыркнул и снова взялся за овес. Я подошел к нему, потрепал по холке, потом достал из кармана яблоко и протянул на ладони.
— Привет, старина, — сказал я, поглаживая его за ушами и по шее. Сэндмен опустил голову и игриво толкнул меня. — Эй, — усмехнулся я, — аккуратней, дружище. Играть с тобой пока еще не могу. — Я похлопал его по крупу еще пару раз и оставил в покое.
— Он у нас молодчина, — заметил Пол Ньюингтон. Стоя в дверях, он наблюдал за нашим общением. — Начали прогуливать его каждое утро вокруг деревни, а тут на днях даже позволили пробежаться рысью один кружок. Нет, конечно, еще не время класть ему на спину седло, но в целом вроде бы все в порядке.
— Вот и отлично, — сказал я. — И выглядит он совсем неплохо.
— Кит только и знает, что натирать ему шкуру до блеска. — Кит был конюхом, прикрепленным к Сэндмену.
— Как думаешь, когда-нибудь он сможет принимать участие в скачках? — спросил я Пола. Я несколько раз спрашивал его о том же и раньше, по телефону, но Пол избегал прямого ответа на вопрос.
— Думаю, что смог бы, — ответил он. — Но ему уже тринадцать, и вряд ли в четырнадцать он будет в достаточно хорошей форме. — Все лошади в Северном полушарии становились на год старше 1 января, вне зависимости от истинной даты их рождения. В Южном полушарии по причине, которой я так и не смог понять, датой рождения считалось не 1 июля, но почему-то 1 августа.
— Хочешь сказать, он уже стар для этого? — спросил я.
— Скаковые лошади в этом возрасте еще выступают, — ответил он. — Сам смотрел в Интернете. Старейшим победителем была восемнадцатилетняя лошадь, но случилось это лет двести тому назад.
Облокотившись о низенькие перила у входа в стойло, мы смотрели на нашего доброго старого Сэндмена.
— Не хочу сказать, что он не сможет набрать форму, — заметил Пол. — Просто не думаю, что дело того стоит. И вообще, что это честно по отношению к нашему другу.
— Значит, считаешь, ему пора на покой? — Я почувствовал себя совершенно несчастным. Отстранить Сэндмена от скачек будет столь же мучительно, как отказаться от них самому. Я ведь понимал, что уже слишком стар, чтоб начинать все заново на новой лошади.
— Да, считаю, — честно, без обиняков ответил Пол. — И еще знаю: скорее всего, это означает, что я больше не буду тренировать тебя на другой лошади.
— Но с ним что делать? — с тоской спросил я.
— Пойми меня правильно, — начал Пол, — мне очень нужна новая лошадка. И поверь, вовсе не по этой причине я считаю, что Сэндмена надобно отправить на покой.
— А как насчет Сертификата? Тоже небось не мальчик.
Сертификат принадлежал Полу, сколько я его помню, и каждое утро Пол седлал его и выезжал посмотреть, как работают другие лошади.
— Слишком стар, — сказал Пол. — Пришла пора отпустить его на травку. Последнее время всякий раз, как сажусь на него, кажется, он вот-вот рухнет и больше уже не поднимется.
— Хочешь заменить его Сэндменом? — спросил я.
— Я бы с удовольствием, если, конечно, Сэндмен окончательно поправится. А я думаю, так оно и будет, пока что прогресс наблюдается.
— Ну, тогда я доволен и спокоен, — заметил я. — Но он будет жить в том же деннике?
— Знаешь, Джеффри, ты становишься сентиментальным, — со смехом заметил Пол. — Да ни за какие коврижки! Жить будет в собачьей конуре. — И он громко расхохотался. — Ну, конечно, останется на прежнем месте, и Кит будет и дальше ухаживать за ним.
— А я смогу приезжать и скакать на нем?
— Знаешь, Джеффри. — Он положил мне руку на плечо. — Скакать на нем ты больше не будешь. А я стану просто прогуливать его через деревню во главе табуна, ну и изредка садиться в седло, понаблюдать за другими лошадьми. Хочешь скакать, бери любую другую лошадь.
— Ты это серьезно? — удивленно спросил я.
— Конечно, почему нет, — ответил он. — Причем даже не возьму с тебя ни пенса в обмен на эту привилегию. Приезжай в любое удобное для тебя время и скачи, сколько душеньке угодно, чтоб не потерять форму. Но если перешагнешь за двенадцать стоунов, все, не позволю.
— У меня нет ни малейшего намерения набирать вес, — проворчал я, растроганный этим предложением.
— Все бывшие жокеи так говорят, — со смехом заметил он.
Сэндмен доел овес и подошел к дверце, хотел получить еще одно яблоко на десерт. Я погладил его по ушам, потрепал по холке. Если б он умел говорить, уже не в первый раз подумал я, непременно объяснил, чего сейчас хочет.
— Ну, старина, — ласково сказал я ему. — Похоже, мы с тобой участвовали в последней скачке. Старость пришла.
— Мы за ним присмотрим, не волнуйся, — сказал Пол, поглаживая Сэндмена.
Я нисколько в этом не сомневался, однако со всей ясностью почувствовал: вот он и настал, поворотный момент в моей жизни. Настал неожиданно и внезапно, позади дни, полные радостного волнения, бушующего в крови адреналина. Я пристрастился к скачкам, я жил ради этих счастливых дней. Все это теперь в прошлом, когда я, сидя за работой, то и дело косился в календарь, а на ипподроме — на часы, посмотреть, скоро ли меня позовут на взвешивание; когда я услышу знакомый оклик: «Жокеи, на выход!» Теперь я уже не был больше пострадавшим жокеем на пути к выздоровлению и следующим скачкам. Здесь и сейчас я стал бывшим жокеем, и меня охватило тоскливое чувство утраты. И внутри образовалась пустота, точно часть души удалили хирургическим путем.
— Ты в порядке? — озабоченно спросил Пол. Похоже, он уловил значимость этого момента.
— Да, все прекрасно, — с улыбкой ответил я ему. Но на самом деле ничего прекрасного не было. Душа ныла от тоски.
— Придется тебе обзавестись новым хобби, — сказал Пол.
Но скачки никогда не были для меня просто хобби. Они были тем, ради чего стоило жить, особенно все последние семь лет. Да, похоже, действительно лришла пора начинать некую новую жизнь, выбора у меня не было.
Я остался на ленч у Пола и Лауры, затем Боб повез меня на запад, к Аффингтону и Центру по репродукции Рэдклиффа. Правда, прежде я позвонил и переговорил с управляющим, Ларри Клейтоном, которому, похоже, до смерти надоела работа, и он был рад любому предлогу, лишь бы отвлечься от нее и показать гостю центр.
Под шинами «Мерседеса» заскрипел гравий, мы съехали с дороги и притормозили перед новеньким одноэтажным зданием красного кирпича, что размещалось рядом с главным домом. «Въезд и регистрация посетителей» — гласила красиво выведенная надпись на табличке, воткнутой в траву. Стало быть, попали по назначению.
— В это время года у нас обычно тихо, — сказал Ларри Клейтон, пригласив меня в свой кабинет. — Большинство кобыл и жеребят уже убыли.
— Куда? — осведомился я.
— Ну, по большей части обратно к своим владельцам, на лето, — ответил он. — Некоторых отправили в Ирландию. Несколько кобыл вернулись к тренировкам, впрочем, точно не знаю, не скажу. — Судя по интонации, ему было все это глубоко безразлично.
— А когда у вас самая горячая пора? — спросил я.
— С января по апрель, — ответил он. — Большая часть жеребят рождается именно в это время.
В феврале и марте тут просто сумасшедший дом. Чуть ли не каждые пять минут на свет появляется по жеребенку.
— Словом, много? Сколько именно?
— Слишком много, — с кривой ухмылкой ответил он. — Примерно с сотню, и все хотят плодиться и размножаться дальше.
— Больше, чем в прошлом? — спросил я.
— Не знаю, без понятия. — Он закинул ноги на стол. — Работаю здесь первый год. Но, наверное, больше. Прошлым летом Рэдклиффы построили еще несколько боксов, ну и вот эти офисы. Так что навар имеют хороший.
Я рассматривал ноги, лежащие на столе. Носил он довольно затертые ковбойские сапоги, поверх них узкие, плотно облегающие джинсы, рубашку в клеточку с открытым воротом. Интересно, подумал я, известно ли Рэдклиффам, как вольно держит себя с посетителями их управляющий. В приемной перед кабинетом я взял со стенда рекламные проспекты. То была красиво изданная большая брошюра в глянцевой обложке, содержащая множество интересных фактов и цифр, отражающих, какую заботу проявляют в центре к беременным кобылам и их потомству. На обложке красовался снимок улыбающихся Роджера и Деборы Рэдклифф, они стояли в загоне рядом с кобылами и жеребятами.
