испугавшись, он бросил ведро и побежал в гостиную. Груня по-прежнему занималась рукоделием, но теперь щеки ее были мокры от слез. Под лампой лежала стопка листков.
– Груня, милая! Что…
Она попыталась продолжить работу, но не смогла: слезы уже текли ручьями и застилали глаза. Наконец она сбросила коврик с колен и упала в объятия любимого.
– О, Уинтер!
– В чем дело? Что случилось, дорогая?
Смутное подозрение заставило посмотреть в сторону комнаты ее отца. Там было темно, но проникший сквозь открытое окно лунный свет упал на пустую кровать. Холл бросился к выходу, но Груня схватила его за руку и остановила.
– Нет! Нельзя! Прочитай вот это!
Он в сомнении помедлил. Пальцы девушки решительно сжимали запястье, а взгляд полных слез глаз был тверд. Холл медленно, с опаской взял со стола листы и начал внимательно читать, а Груня не сводила глаз с лица человека, отныне оставшегося единственной опорой.
«Дорогие дети!
Ждать дольше не могу. Хаас не приехал, и время мое истекает.
Вы должны постараться понять меня и – как говорит Холл – признать мое безумие: я имею в виду поступок, который обязан совершить. В качестве руководителя бюро я принял заказ, и заказ должен быть исполнен. Бюро ни разу не обманывало клиентов, не обманет и сейчас, поскольку в ином случае будут нарушены основополагающие принципы. Уверен, что только смерть могла помешать Хаасу исполнить долг, а в подобном случае поручение переходит к другому сотруднику. Оставшись последним, я обязан довести дело до конца, однако не испытываю даже тени сожаления.
Бюро составляло смысл моей жизни, а поскольку оно исчезло с лица земли, должен исчезнуть и его организатор и руководитель. Принимаю поручение без стыда. Напротив, с гордостью совершу тот шаг, который назначен на эту ночь. Возможно, мы заблуждались: однажды вы, Холл, сумели убедить меня в этом, – но никогда не заблуждались по ложным причинам: даже в заблуждении присутствовала правота логики.
Вы прекрасно знаете, что сотрудники бюро убивали, на их счету множество жертв, но ужасная составляющая убийства заключается не в количестве, а в качестве жертв. Смерть одного-единственного Сократа представляет собой куда более злостное преступление против человечества, чем уничтожение орд дикарей, объединенных Чингисханом в жестоком походе. Но кто же способен по-настоящему в это поверить? Общественность – если бы узнала – осыпала бы наше бюро проклятиями и в то же время вознесла до небес все формы бездумного и бессмысленного убийства.
Не верите мне? Тогда пройдите по улицам, площадям и паркам наших городов. Много ли там памятников Аристотелю? Пейну? Спинозе? Нет, все монументы воздвигнуты в честь полубожеств с мечами в руках, возглавлявших наши крестовые походы с тех самых пор, как мы отделились от обезьян и пошли своим путем. Война с Испанией 1898 года, несомненно, заполнит немногие еще пустующие места как здесь, в Америке, так и там, в Европе, толпами героев с воздетыми в кровавом салюте руками, воплотивших в бессмертной бронзе победу насилия в борьбе за человеческие умы.
Однако я позволил себе поверить, что мы заблуждались. Почему? Да потому, что, по сути, мы действительно заблуждались. Мир должен признать совместную ответственность за справедливость; он не может и впредь оставаться целью избранного – и избравшего себя – меньшинства. В наши дни доносящийся из Европы грохот возвещает катастрофу, какой человечество еще не переживало. Однако спасение придет из этики более высокой, чем та, которую мы способны предложить. Спасение должно явиться из возрастающей моральной стойкости самого мира.
И все же одно сомнение существует: что, если моральная стойкость так и не возникнет? Тогда в далеком будущем Бюро заказных убийств может возродиться, ибо по поводу проведенных нами казней готов с уверенностью утверждать: от наших рук не погиб ни один невиновный человек, ни один, чье уничтожение не принесло бы пользу. Сомневаюсь, что подобные слова прозвучат о тех, памятники кому появятся на площадях после следующей «финальной» войны.
Но время мое вышло. Прошу вас, Холл, берегите Груню. Я подарил миру ее жизнь – доказательство того, что любой человек, будь он прав и или не прав, обязан оставить после себя след.
Последний поцелуй моей дочери и последнее рукопожатие вам, мой друг.
Д.»
Холл перевел взгляд с прочитанного письма на прекрасное бледное лицо.
– Ты не попыталась его остановить?
– Нет. – Груня смотрела на него прямо и уверенно. – Всю жизнь он делал для меня все, безотказно исполнял малейшие желания. – Глаза снова наполнились слезами, а губы сжались в попытке сдержать рыдания. – Я так его люблю! И не знаю другого способа благодарности.
Потрясенный силой характера невесты, Холл заключил ее в объятия. Не выдержав колоссального нервного напряжения, Груня все-таки разрыдалась и судорожно сжала его руки.
– Ах, Уинтер, я поступила неправильно? Надо было постараться уговорить его остаться с нами?
Холл продолжал прижимать ее к груди. Через открытую дверь было видно, как в зеркальной поверхности океана отражается яркая луна. Вдалеке в ожидании «Хуху каи» тихо двигалось к центру пролива каноэ, где над веслом склонилась легкая фигура. Уинтер не знал, действительно ли увидел образ или представил картину, однако внезапно заметил, как в прощальном салюте над лодкой поднялась рука.
– Нет, – ответил он твердо и обнял любимую еще крепче. – Нет, ты поступила правильно.
Авторские наброски продолжения романа
Драгомилов понимает, что взрывное устройство установлено до завершения перемирия. Услышав это, Брин осознает свою ошибку.
– Не могу отключить прибор. Любое вмешательство приведет к немедленному взрыву.
Драгомилов:
– Я вам помогу.
Брин благодарен.
Все доказывают Брину, что он установил бомбу, когда перемирие еще продолжалось.
– Да, вы правы. Я почти виновен в злодеянии. Но исправить уже ничего не могу. Именно об этом приборе я говорил. Красота его заключается в том, что он подобен решениям нашего бюро: отменить действие невозможно. Автоматический замок. Даже кузнецу не удалось бы извлечь часовой механизм.
– Надо выбросить прибор в залив, – предлагает кто-то.
– Друзья, разве вы настолько безумны, что допустите это?
– Никак нельзя остановить, – усмехается Хановер. – Вот она, несокрушимая логика элементов!
– Неужели собираетесь остаться здесь и взлететь на воздух? – гневно спрашивает Холл.
– Разумеется, нет. Но, как говорит Брин, времени еще много. За десять минут даже самый медлительный из нас сможет покинуть зону разрушения. Так что пока ничто не мешает наслаждаться красотой изобретения!
Холл наблюдает за поведением присутствующих.
Брин:
– Я совершил ошибку в рассуждении, что доказывает уязвимость человеческого разума. Но, Хановер, логика элементов неуязвима. Ее невозможно преодолеть.
Погрузившись в дискуссию, все забыли о неумолимом течении времени. Драгомилов встал и
