– Он скоро вернется, – сказала Эмили спокойно. – Клаудио много думал о том, чтобы вы поехали с нами. Он очень хочет этого. Я думаю, его просто разочаровала ваша реакция.
– Я никогда никому не хотел причинить вреда. Однако Клаудио прав. Ему пришлось таскаться по разным местам. Хотя в то время… это трудно объяснить… у меня не было ощущения, что есть какие-то другие варианты. Дело вовсе не в том, что я был беспечным.
– Клаудио много рассказывал мне о том, как его обижали в школе. – Эмили перебрасывает камушек с ладони на ладонь. – Вы знали об этом?
– Нет, – говорю я хмуро.
– Почему ваша жена вернулась в Голландию?
– Ей не понравилась Англия. А наши с ней отношения прекратились задолго до этого.
– Почему же она не вернулась в Уругвай?
– Многие уезжают из Уругвая. Не только по политическим причинам. В Голландии им было лучше. Моя дочь смогла там учиться. А Клаудио просто устал от переездов…
– И он не хотел оставлять вас одного. Он любит вас и восхищается своим отцом. Пошли найдем его. Я проголодалась.
Мы идем вдоль берега и находим Клаудио, который печально сидит и смотрит на волны, набегающие на берег. Эмили гладит его по голове и уходит вниз, к морю; там она бродит босиком по воде, придерживая юбку руками; волны хлопают по ее голым ногам, и она слегка подпрыгивает на каждой волне. Я сажусь рядом с Клаудио.
– Прости меня.
– Все нормально.
– Я виноват во всем, – добавляю я, – ты был прав.
– Я тоже не во всем прав, – говорит он. – Я уважаю дело, которым ты занимался. Оно было обречено, но ты все-таки боролся. Нельзя отказываться от того, во что ты веришь, только потому, что у тебя есть дети.
– Не каждый согласится с этим, – отвечаю я.
– Да, конечно. Это – как те политики, которые утверждают, что не могут допустить, чтобы их дети страдали из-за их политических взглядов, и поэтому посылают их учиться в частные школы. Это очень жалкий довод.
– Конечно, в нем нет логики, – отвечаю я.
Клаудио поворачивается и улыбается мне.
– Это логика лицемеров, – говорит он. – По крайней мере, ты не лицемер.
– Я рад, что ты собираешься жениться на Эмили. Она очень хороший человек. Пусть это звучит покровительственно, но это правда. Я счастлив, что она будет моей невесткой.
Какое-то время мы наблюдаем, как Эмили придерживает юбку у колен, а волны разбиваются о ее голени. Она посылает нам улыбку.
– Так ты приедешь к нам в Уругвай?
Я киваю, и наступает молчание. Эмили возвращается с моря, держа перед собой босоножки, как ласты.
– Я умираю от голода, – заявляет она.
– Давайте купим жареной рыбы и чипсов, – предлагает Клаудио. – Хотя Эмили, раз она такая ущербная, придется довольствоваться чипсами.
– Значит, я ущербная, потому что не желаю есть мясо?
– Питаться мясом – естественно. Людям повезло: мы на вершине цепочки питания, мы можем есть все, что захотим. Между прочим, окажись на необитаемом острове и будь там корова, что бы ты сделала?
– Съела бы тебя, – говорит Эмили, беря его руку в свою, – а корову сохранила для умных разговоров.
Я иду позади них по улицам этого знаменитого английского приморского города, а они продолжают подшучивать друг над другом; солнце согревает улицы и родителей, пасущих свое потомство. Двое геев проходят, взявшись за руки, весело смеясь и болтая. Интересно, а как к таким вещам теперь относятся в Пунта-дель-Дьябло?
Усталые, мы сидим на станции и ждем поезда на Лондон. Эмили положила голову на плечо Клаудио. Она держит белый бумажный пакет с морскими камушками, которые она собрала для своих племянниц и племянников, которые, очевидно, весьма многочисленны. Перед самым отходом поезда мы слышим на платформе хриплый смех и крики, и четверо мужчин запрыгивают в наш вагон. Они очень пьяны и похожи на солдат в увольнении, особенно двое – один с усиками, а второй – с короткой стрижкой.
Все настораживаются, когда эти люди заходят в вагон. Они шумно выкрикивают непристойные комментарии в адрес двух проходящих мимо девушек с рюкзаками, приглашая их к себе в купе. Девушки смотрят так, будто приглашение прыгнуть в яму с тараканами было бы для них приятнее, и спешат пройти мимо.
Поезд трогается, а эти типы все никак не уймутся. Отвратительный смех и однообразные непристойности звучат так громко, что не замечать их невозможно. Кое-кто закрывает глаза и делает вид, что спит. Предметом веселья компании становится то, что сидящий впереди них человек лыс. «Смотрите – Коджак[75]! Эй, вареное яйцо, лысый, ты оглох, что ли?» Они угрожают пареньку, везущему по вагону тележку с сэндвичами, потому что у него нет пива, которого они хотят. «Бей ирландцев!» – кричат они ребенку лет десяти, на котором надета футболка с ирландской эмблемой. Говорить становится невозможно. Мы пытаемся обменяться несколькими словами, но назойливый шум, визгливый смех и бесконечные сальные шутки делают это невозможным.
– Qué son asquerosos los ingleses a veces[76], – спокойно шепчет мне Клаудио. Это правда. Англичане, способные проявить такие хорошие манеры и изящество, способны и на большие достижения в бессмысленном насилии и хамстве, причем это не связано с их социальным положением.
В Латинской Америке – на континенте с высоким уровнем бедности, жестокости и насилия – вас вполне могут ограбить и ударить ножом, но лишь с целью наживы. Латиноамериканец может пить всю ночь на крестинах, а на рассвете подраться с кем-то почти ему незнакомым. Однако такое вот дегенеративное поведение, столь не вяжущееся с благовоспитанными супругами, играющими на берегу с детьми и собаками, настолько чуждое мелким любезностям, мягкому обаянию, которое делает жизнь в этой сумрачной стране более сносной, эти нарочитые травля людей и вульгарные выкрики являются типично английскими.
– Мне нужно в туалет, – шепчет Эмили.
Чтобы попасть в туалет в конце вагона, нужно пройти мимо этих людей.
– Может быть, потерпишь? – спрашивает Клаудио.
Эмили качает головой.
– Я пойду с тобой, – предлагает он, но она снова качает головой.
– Все будет в порядке.
Эмили пробирается вдоль вагона и проходит мимо мужчин, которые не обращают на нее внимания, потому что воют от хохота, вспоминая какой-то веселый случай из своей загородной прогулки, несомненно очередное унижение кого-нибудь несчастного, который попался им на пути. Я немного успокаиваюсь и смотрю на пролетающий за окном сельский пейзаж и синеву темнеющего неба. Надвигается ночь.
– Рыжая! Эй, рыжая, иди сюда ко мне на колени! – Мужчины увидели Эмили, возвращающуюся из туалета. Она неловко и мучительно улыбается, стараясь не обращать на них внимания.
– Рыжая, а у тебя на лобке такого же цвета волосы? А? У тебя рыжие волосы на лобке? Давай, покажи нам.
Они выставляют в проход ноги, так что Эмили приходится перешагивать через них. Поезд трясет, она спотыкается и вынуждена опереться на сиденье. Мужчины улюлюкают. Клаудио встает.
– Я только помогу ей, – говорит он спокойно.
Дело скверное, я уверен, что из-за вмешательства Клаудио все станет гораздо хуже – им только того и нужно. Через мгновение Эмили пройдет дальше, а они, наверно, перестанут издеваться или найдут для издевки кого-нибудь другого. Но я понимаю, почему Клаудио не может промолчать.
– А ну-ка заткнитесь! – обращается к ним Клаудио. Он протягивает Эмили руку и проводит ее мимо наглецов. Один из мужчин встает.
– Что ты сказал?
Я встаю и иду по вагону.
– Послушайте, не будем ссориться. Просто…
– Заткнись, сучка.
– Давай, Люк, влепи глупой сучке, – подзуживает своего дружка один из сидящих.
– Так, – произносит Клаудио с видимым спокойствием, которое может как привести в ярость, так и смутить его противника. – Если ты скажешь моей невесте еще хоть слово, я тебя убью. Или искалечу. И твоих дружков заодно.
Остальные пассажиры упорно смотрят перед собой или делают вид, что спят. Хулиган удивленно уставился на Клаудио, и Клаудио спокойно встречает его взгляд. Внезапно в вагон входит кондуктор, проверяющий билеты. Это крупный мужчина, который сразу понимает, что происходит.
– Ну-ка, все сели, и чтобы больше этого не было. Или я сейчас сообщу по радио на следующую станцию, и вас встретит полиция. Решайте сами.
Он не делает какого-либо различия между нами, но я знаю, что он обращает свои слова к четырем наглецам.
– Поди сядь на диету, ты, жирный козел, – говорит один из мужчин, но очевидно, что они не станут сейчас затевать драку.
– Давайте, – продолжает кондуктор. Я замечаю на лацкане его форменного пиджака значок профсоюза, и это меня почему-то успокаивает. – Сядьте на свои места. Если вы тут устроите какие-нибудь беспорядки, я вызову полицию. Садитесь, пейте свое пиво и оставьте людей в покое.
– Да пошел ты, кусок сала! – говорит Люк. Вдруг, к моему удивлению, со своего места поднимается крашеная блондинка средних лет с толстыми золотыми цепочками.
