Только вот как это сделать?
Эта часть плана была еще не завершена.
Весь вечер Всеволод Аркадьевич проходил из угла в угол своего нумера и только к ночи придумал. Задуманное выглядело и опасно, и дерзко. Слишком вызывающе, чтобы получилось все гладко…
Казанская «Хитровка», иначе Мокрая слобода, встретила Севу уже знакомыми тупичками и закоулками, куда порядочному человеку, не владеющему финским ножом и без фомки в рукаве, лучше не забредать.
Почему же Всеволод Аркадьевич Долгоруков снова двинул сюда стопы?
Да потому, что для осуществления придуманного им плана нужен был четвертый человек.
Эх, славно подошел бы для предстоящего дела Кеша Симонов! Еще лучше – Огонь-Догановский. Но вот незадача: рядом их не было. Не было даже неподалеку. А для изъятия ценных бумаг из сейфовой ячейки Волжско-Камского коммерческого банка требовался еще один человек. Ох, как был нужен!
Этот человек должен был изображать инспектирующего чиновника крупного ранга, которого уже только из-за немалого чина уважали бы и крепко побаивались. Эдакий строгий и непреклонный финансовый инспектор, предположим, откуда-нибудь из городской управы, а еще лучше из канцелярии губернатора.
Поначалу Всеволод Аркадьевич хотел было пригласить на эту роль старого знакомого, бывшего актера Городского драматического театра Павла Лукича Свешникова, столь удачно изобразившего когда-то вальяжного представителя «Товарищества виноторговли К. Ф. Депре». Но прямо у самого входа в ночлежку, похожего скорее на нору, нежели на нормальный человеческий вход в здание, ему повстречался человек не первой и не второй молодости в штопаных панталонах и женской душегрее, из-под которой грязными лоскутами выглядывали остатки шикарного некогда сюртука. Человек вскинул на Долгорукова мутноватый взор и встал как вкопанный. Это был не кто иной, как Иван Николаевич Быстрицкий, бывший чиновник особых поручений при военном губернаторе Казани Ираклии Абрамовиче Баратынском. Быстрицкого сразила роковая любовь, и он совершил законопротивный проступок, похитив деньги из губернаторской канцелярии. После того как кража открылась, чиновник особых поручений был предан суду, по вердикту коего был лишен всех прав состояния и отправлен в Сибирь. После окончания срока заключения оказался здесь, в ночлежке Мокрой слободы, и два года назад «пробовался» на роль представителя «Товарищества виноторговли К. Ф. Депре». Прошел на эту роль, как известно, бывший актер Павел Лукич Свешников, но Всеволод Аркадьевич держал Быстрицкого «на примете», решив, что тот еще может пригодиться. И вот сей бывший чиновник буквально попадается Всеволоду по дороге. Разве это не судьба?
– Здрассьте, – оторопело произнес Быстрицкий, быстро сморгнув несколько раз.
– Здравствуйте, Иван Николаевич, – ответил Долгоруков и протянул для приветствия руку. – Позвольте узнать у вас, сударь, куда вы направляетесь?
– В гробы, – осторожно и почтительно пожимая руку Севе, ответил бывший чиновник особых поручений при казанском губернаторе.
– Вы не так уж скверно выглядите, чтобы отправляться в гроб, – улыбнувшись, отвечал Долгоруков.
– В трактир «Гробы», – поправился Иван Николаевич.
– Разрешите вас проводить? – улыбнулся Всеволод Аркадьевич. – По дороге и поговорим. Видите ли, у меня к вам будет небольшое предложеньице. Дельце, если хотите…
– Дельце, говорите… Выкладывайте, что там у вас. Рад буду послужить.
Когда Долгоруков в общих чертах обрисовал, что надлежит сделать Ивану Николаевичу, и дошел до суммы вознаграждения, глаза Ивана Быстрицкого буквально засветились.
– Пятьдесят рублей?! Да вы шутите? – воскликнул он.
– Ничуть, милейший Иван Николаевич, – ответил Всеволод Аркадьевич и улыбнулся.
– Но ведь такие деньги, и практически… ни за что! – продолжал несказанно удивляться бывший чиновник особых поручений при казанском генерал-губернаторе. – Боюсь, сударь, как бы вы потом не пожалели о своих словах. И получится весьма и весьма неловко. Конфуз получится. Ведь это, как-никак… целых пятьдесят рублей – сокрушенно покачал головой Быстрицкий, получавший, будучи чиновником особых поручений, месячное жалованье в размере ста восьмидесяти рублей, плюс столько же «кормовых» и «квартирных». Вот что, милостивые государи, делает жизнь с человеком, и как она меняет представления о ней и тасует ее приоритеты.
– Не бойтесь, – заверил его Всеволод Долгоруков. – От своих слов я никогда не отказываюсь; по крайней мере, не помню такого случая. А что касается денег «ни за что», то тут вы ошибаетесь. Очень даже за что! И вы скоро сможете в этом убедиться.
Вместо кабака Долгоруков и Быстрицкий направились в магазин готовой одежды. Всеволод купил бывшему чиновнику особых поручений весьма добротный костюм, демисезонное пальто, благо зима была уже на излете, шляпу, сорочку и непромокаемые австрийские ботинки на меху, чему Иван Николаевич особенно обрадовался, потому как на вид ботинкам не было сносу. А что такое добротная обувь для нищего, наверное, объяснять не стоит.
После цирюльни, посетив которую Быстрицкий приобрел вид вполне респектабельного пожилого господина, весьма смахивающего на чиновника более чем средней руки (чего и добивался от него Сева), они пообедали в «Славянском базаре», где Долгоруков разрешил мающемуся с похмелья Ивану Николаевичу принять две рюмки очищенной, после чего заставил плотно покушать горячего. Долгоруков и сам с удовольствием выпил рюмку водки, закусив кетовой зернистой икрой, после чего съел тарелку наваристого малоросского борща, два мясных блюда и одно рыбное, из стерлядки. И это не считая пастетов, пирогов с грибами и кашей и прочих разнообразных закусок.
Оба вышли из «Славянского базара» сыто отдуваясь и благостно взирая на мир, который уже не казался Ивану Николаевичу Быстрицкому враждебным, а Всеволоду Аркадьевичу Долгорукову полным разных необъяснимых превратностей. Мир был понятен и ясен, как резиновый детский мяч, который куда пнешь, туда он и покатится.
Вечером этого же дня у Севы в нумере произошло еще одно совещание, на котором каждому из присутствующих были отведены свои точные и конкретные роли и поминутно расписано время каждого их выхода. Вообще, план почти полностью базировался на четком и точном выполнении каждой его части в строго отведенных временных рамках, несоблюдение которых могло привести к полному краху задуманного, а возможно, и к более серьезным неприятностям. Поэтому Сева не раз и не два расписал Африканычу, Ленчику и Быстрицкому их роли и время их исполнения и заставил повторить слово в слово. Когда, наконец, он убедился, что подельники все надежно уяснили, он отпустил двух домой, а третьего оставил у себя, с тем чтобы быть уверенным, что Иван Николаевич Быстрицкий не сорвется и не напьется с радости в ближайшем кабаке. Надо признать, предпосылок к такому демаршу со стороны бывшего чиновника особых поручений при казанском губернаторе не наблюдалось, но ведь береженого бог бережет, не так ли?
* * *
Ровно в десять часов утра в двухэтажное здание Волжско-Камского коммерческого банка, что на Петропавловской улице, вошел вальяжный плотный человек с усами, аккуратной бородкой и в дорогой шубе. Его цилиндр блестел черным шелком, бабочка на шее готова было вот-вот вспорхнуть и улететь, несмотря на мартовскую погоду, еще далеко не весеннюю, а толстая сигара в зубах явно указывала на несомненную принадлежность еще молодого вальяжного человека с усиками и бородкой к высшим коммерческим кругам городского общества.
Швейцар, распахнувший перед ним дверь, непроизвольно вытянулся в струнку, служащий банка, встречающий клиентов у входа, встал из-за стола и вышел навстречу:
– Чем могу служить?
– Я бы хотел арендовать у вас сейфовую ячейку, – небрежно произнес Сева и пыхнул дымом сигары прямо в лицо служащему.
– Одну минуточку, – кашлянув, ответил клерк. – Присядьте, пожалуйста.
Он почти бегом прошел по холлу и постучал в дверь с цифрой 2. Цифра была вырезана из меди высотой в три дюйма и шириной в два. Долгоруков несколько секунд смотрел на цифру, потом перевел взгляд на табличку, висевшую на шелковом шнуре. Она гласила:
Помощник управляющего колл. секр. И. Б. Бурундуков
– Войдите, – раздалось из-за двери.
Служащий вошел и через полминуты вышел с пузатеньким господином небольшого роста, кислое выражение лица которого тотчас сменилось учтивой гримасой, как только взор его упал на Севу. Взгляд этот скользнул по одежде Всеволода Аркадьевича, немного задержался на цилиндре и бабочке и, скользнув по лицу, приобрел к учтивости еще и радостное выражение. Когда пузатенький господин подошел к Долгорукову, то лицо его натурально сияло. И весь он, если можно так сказать, излучал благожелательность и безграничное счастье, включая его живот.
