Участковый мне об этом не сказал. Возможно, просто не было случая.
– Ладно, – говорю я. – Разыщите, где живет участковый пятьдесят восьмого участка, и доставьте сюда его жену.
Я вхожу в ярко освещенную каморку Фалфара.
Два небольших ящичка, стоящих у стены, похожи на те, в которых переправляют боеприпасы или взрывчатку. На них намалеваны кресты, на одном зеленый, на другом ярко-желтый. Зловещее предостережение. Крышки закрыты большими засовами в виде вопросительных знаков.
В остальном, кажется, ничто больше не таит опасности, если, правда, здесь нет скрытой мины. Комиссия специалистов утверждает, что нет. Но кто знает, что может придумать Фалфар? Я еще помню, что случилось со Шрамеком, когда он открыл термос.
Да и наверху, в квартире, самая на первый взгляд невинная вещь вдруг может ни с того ни с сего взорваться.
Ящик стола открыт. Но в нем ничего нет. Над столом, над ящиками и вообще всюду, кроме той стены, где дверь, прикреплены полки в два или три ряда. Они забиты бутылками, мензурками, жестянками и коробками с химическими формулами, цифрами или просто надписями.
С полки над столом я снимаю для всеобщего обозрения толстую пачку плотной бумаги. А с соседней полки – еще более толстую кипу новых купюр серии «C–L».
Мои подсчеты относительно всех этих миллионов серии «C–L», пущенных в оборот, лопнули. Чистая бумага, обнаруженная здесь, явно того же сорта, что и бумага для купюр серии «C–L». Пепел, который мы старательно собирали на 297-м километре, образовался в результате сгорания чистой бумаги, предназначенной для серии «C–L». Сам Фалфар написал об этом в письме.
Сейчас эта любительская лаборатория выглядит так, словно Фалфар в спешке бросил ее на произвол судьбы, торопясь исчезнуть.
С виду – самый обычный подвал. Никаких сенсационных открытий, как на вилле Рата.
На верхней полке лежит небольшой альбом – единственное напоминание о том, что здесь орудовал фотолюбитель, если только нет у альбомчика другого назначения. Страницы гладкие, покрытые какой-то особой эмульсией. Между страницами лежат кусочки тонкой, но прочной, как железо, фольги. Посредине каждого листа выбита буква. Небольшая штамповка, как раз необходимая для изменения серии «C–L».
– Наверняка сделано фотохимическим способом, – говорит один из специалистов.
Теперь нам ясно назначение предмета, засунутого на полочку над столом.
Это – зеркало размером со школьную тетрадь. Когда я беру его в руки, лежавший на нем небольшой предмет выскальзывает. Лупа часовщика. На зеркало падает свет лампы-рефлектора, отражаясь вверх, на стекло, прикрепленное к зеркалу. На стекло накладывается купюра «C–L», затем освещается так, чтобы при движении фольги, положенной сверху на купюру, «Е» могло встать на место «L», а потом его дорисовывают красной краской.
– Интересно, а? – спрашивает один из специалистов.
Впрочем, лично меня эти открытия не слишком поражают, или, может, я их просто недооцениваю. Меня больше занимает вопрос, почему до сих пор нет никаких сообщений с контрольных пунктов.
Куда девался автомобиль П-37035? Возможно, он где-нибудь в укрытии. Во дворе дома, в гараже гостиницы и тому подобное. Но и там его разыскивают.
Я снова поднимаюсь наверх. Врач, склонившись над трупом, хмуро глядит на меня.
– Вскрытие не даст ничего нового, – бормочет он. – Пуля прошла через мозг и застряла в черепе. Преступление совершено вечером. Преступник стрелял на расстоянии метра, самоубийство исключено. Правда, возможен несчастный случай.
Трепинский докладывает, что никто из обитателей дома убитого не знает, пана Фалфара не видел и выстрела не слышал.
– На втором этаже, как раз под этой квартирой, никого не было. Все уехали за город. А на первом этаже выстрел едва ли слышен.
Орудия преступления нигде не видно. Через окно вползает тусклый рассвет.
Участковый сидит в задней комнате, ожидая меня. Правда, он там не один. В этой же комнате работает оперативная группа.
Чувствую я себя неважно. Лоб в испарине, ноги дрожат. Меня все больше охватывает слабость. Присаживаюсь в кресло и наблюдаю за действиями врача. С помощью ассистента врач снимает с убитого пиджак: он должен взглянуть, нет ли на теле повреждений или ран. Грубо оторванная подкладка пиджака может означать все, что угодно.
Но, по-моему мнению, это сделано с целью уничтожить следы. Ведь фабричная марка может быть таким же вещественным доказательством, как и обручальное кольцо с инициалами.
Я готов спорить с кем угодно, что на пиджаке была фабричная марка и что но какой-то причине ее уничтожили. Пиджак в руках у Трепинского. Вместе с лейтенантом Благой он осматривает его со всех сторон.
Врач тем временем расстегивает на мертвом рубашку. Почему-то она привлекает мое внимание. Я буквально сползаю с кресла, становлюсь на колени и внимательно рассматриваю ее. Ошибки нет. На рубашке покойного явный след от подтяжек. Вмятины отчетливо виднеются на груди и на спине.
– В чем дело? – брюзжит врач.
Не отвечая, я рассматриваю пояс брюк. Брюки на покойнике рассчитаны на то, чтобы носить их без подтяжек. Но типичные вмятины на рубашке доказывают, что убитый носил подтяжки. А сейчас на нем их нет. Кивком подзываю Трепинского и вместе с ним отхожу в сторону.
– Есть в гардеробе Фалфара какие-нибудь костюмы? – спрашиваю я.
– Да, несколько штук.
Я вытираю лоб платком. Душно. Или просто мне трудно стало дышать.
– Сравните их с тем костюмом, что сняли с убитого. Просто посмотрите, все ли они одной и той же фирмы. Обычно заказчики неохотно меняют портных. Но проделайте все это незаметно.
Следы от подтяжек наводят на страшное подозрение, преступник после убийства одел жертву в собственный костюм, а сам взял костюм убитого. Причина здесь может быть одна: на убитом перед смертью был не штатский костюм, а какой-то другой, вероятно форма, иначе преступнику не было бы смысла разыгрывать этот маскарад с переодеванием. *
Врач поспешно уходит.
– Доктор! – кричу я ему вслед. – Мы пока оставляем труп на месте!
– Как хотите! – бросает он через плечо. – Санитары ожидают внизу.
Мысли мои снова путаются. Я словно во сне. Что это сказал Карличек? Что нужно опасаться только мины? Черный Фалфар может решиться на отчаянный поступок. Впрочем, почему черный? Возможно, он прибег к какому-нибудь химическому средству и волосы его посветлели. А год назад он, наоборот, перекрасил их в черный цвет.
Но он не предугадал, что сегодня обстоятельства сложатся неблагоприятно для него. И не рассчитывал увидеть меня в окружении решительных и смелых людей, попав в самую гущу наших приготовлений к операции. Он думал застать меня одного в квартире или в кабинете, отвлечь мое внимание письмом и тем временем незаметно подложить мину. А потом исчезнуть. И пока я, как дурак, буду читать письмо, мина взорвется и я взлечу на воздух. Не вышло. И сейчас он наверняка придумывает, как выбраться из ловушки. Что-то он предпримет теперь? Мина наверняка у него с собой Он уже лазил в боковой карман, отыскивая там книжку для штрафов.
Обитатели дома в конце концов его опознают. Правда, форма порой сильно меняет облик человека. Кому бы пришло в голову, что пан Фалфар явится к себе домой в качестве участкового? Цвет волос он изменил. Лицо он прикрывал платком, делая вид, будто ему запорошило глаза. Вот, скажем, пан Костлер. Спроси я его, узнает ли он в участковом Фалфара, он бы не сразу ответил, а с минуту ошалело глядел бы на него. А в этот миг все бы взлетело на воздух. Взрыв мины – единственный для Фалфара выход. Потенциальный безумец, который внешне ведет себя как разумный человек, – страшный парадокс природы. Я останавливаю Лоубала и говорю:
– Отберите двух ловких ребят покрепче. Я скажу им сам, что нужно будет делать.
Ну вот и все. Теперь я жду Карличека. Не стану я устраивать встречи жены участкового с человеком, одетым в его форму, иначе нас ждет тот же конец, что и в случае со старым Костлером. Нет-нет. Эта женщина позже опознает в убитом своего мужа.
– Позовите санитаров, – приказываю я. – Пусть отнесут тело вниз.
Рядом со мной стоит лейтенант Скала. Я держусь за перила лестницы. Мне совсем плохо.
– Механик Рыхта опознал на вилле Рата свои приборы, – докладывает Скала. – Этот парень старался любым способом спасти от национализации свою мастерскую и поэтому готов был выполнять любые работы.
Скала, вероятно, здесь уже давно, а я до сих пор его как-то не замечал.
– Расскажите все покороче, – требую я.
Галика, этого изобретателя-фанатика, познакомил с Рыхтой Фалфар. Он-то большей частью и платил Рыхте за его услуги. А с Галика сдирал вдвое больше. Галик об этом не догадывался. Как они с Фалфаром решали свои денежные вопросы, Рыхте не известно. По его словам, они здорово цапались. На вилле Рата Рыхта до этого никогда не был. Все сделанное Рыхтой Галик отвозил сам на такси или же иногда Фалфар на своей машине. До сих пор Галик с Фалфаром якобы должны Рыхте тридцать тысяч крон. Сколько он заработал на них, не знает, подсчетов не вел.
