— Жорж, что делать?
Забавно, она не предложила вызвать полицию. Я поднялся.
— Пойду надену штаны. Протри рукоять своего пистолета.
Марта покорно вытерла пистолет кухонным полотенцем. Я оделся, обул кроссовки и вернулся к ней. Фил созерцал потолок своими водянистыми глазами, приоткрыв рот и демонстрируя безукоризненные зубы. Он истратил целое состояние на фарфоровые челюсти, но так и не сумел изменить улыбку, она по–прежнему напоминала ухмылку ящерицы.
Я сделал вид, будто меня осенило:
— Боюсь, полиция ни за что не поверит, что он напал на нас без всякой причины, и у нас будет куча неприятностей. Ты рискуешь, что против тебя выдвинут обвинение в убийстве. Надо избавиться от трупа.
Марта нервно грызла ноготь большого пальца.
— Это рискованно.
— Да, но куда меньше, чем если в тебя вцепятся полицейские.
Она не ответила, и в течение нескольких секунд мы пребывали как бы на no man's land[11], выйдя из своих привычных ролей, точно актеры, уединившиеся на сцене для беседы. Наконец Марта произнесла:
— Ты, пожалуй, прав.
— Да не пожалуй, а точно.
— А каким образом ты собираешься от него, как ты говоришь, избавиться?
Об этом как раз я все время напряженно думал. И речи не могло быть о том, чтобы вывезти труп в багажнике машины, рискуя погореть при первом же обыске. А потом, куда его выбросить?
Я не очень–то верю в утопление трупов где–нибудь в болоте, в топях, которое описывается в куче детективов. И сжигать свою машину в подстроенной катастрофе у меня тоже не было ни малейшего намерения. Тем паче в ближайших окрестностях Женевы нет отвесных прибрежных скал достаточной высоты. Фил должен исчезнуть так, чтобы его останки невозможно было идентифицировать. Марта в молчании смотрела на меня, и тут мне пришла идея.
— Печь.
— Что?
— Его можно сжечь в топке под котлом отопления. Топка достаточно мощная. Не останется никаких следов. Как будто он никогда не приходил.
— Жорж, но это чудовищно!
— Но он мертв, Марта, мертв, это уже никто. — Я ткнул пальцем в сторону Фила. — Это все равно что подвергнуть его кремации.
Я понимал всю отвратительность и макаберность нашего диалога, но все равно его надо было продолжать:
— По–честному, я думаю, это наилучшее решение.
— Окончательное решение[12], — с презрением бросила Марта. — Не знала я, что ты окажешься адептом печей крематория…
— Я думаю, сейчас не самый подходящий момент заводить полемику на эту тему. Ты мне поможешь или нет?
— Помогу.
— Хорошо, тогда помоги мне его поднять.
Он был не очень тяжел. Фил мало ел. Его единственной страстью была игра. Он мог провести несколько дней подряд за покерным столом, подкрепляясь только спиртным и крекерами. Бедняга Фил. Никогда, даже в самых бредовых своих снах я не смог бы представить себе, что Фила убьет Марта. Это было столкновение двух планет, которые никогда не должны были встретиться. Что–то, видно, повредилось в моем микрокосмосе.
Мы стащили тело Фила в подвал. Нам стоило большого труда поднять его и засунуть, сложенного вдвое, в топку, и при каждой очередной попытке я думал, что Марта сломается. Но она ничего не говорила и только утирала пот, заливающий ей глаза. Наконец я захлопнул металлическую дверцу. То, что я здесь вместе с Мартой собираюсь сжечь труп Фила, было до такой степени невероятно, что я ощутил вдруг полную отстраненность, словно являюсь всего лишь зрителем, который рассеянно следит за приключениями этого несчастного болвана Жоржа Лиона. Я поставил расход топлива на максимум, стараясь не думать о том, что делаю. Потом мы поднялись наверх, и я, хоть время было утреннее, плеснул себе изрядную порцию коньяку. Марта молчала. Похоже, она была в шоке. По крайней мере, должна была быть. Она приблизилась ко мне:
— Жорж, ты знал его? Знал этого человека?
— Впервые вижу. Наверно, какой–нибудь псих.
— Ты меня не обманываешь?
Я усмехнулся in petto[13]: «Как я могу обманывать тебя, любовь моя? Что за нелепая мысль!» Ничего не ответив на ее вопрос, я снова налил себе и, скорчив разочарованную гримасу, поднял бокал:
— Твое здоровье, Марта!
Она вдруг подскочила:
— Господи, Жорж, а твоя служба! Скоро десять! Тебе надо быть на службе, как обычно, вовремя!
Я совершенно запамятовал про «СЕЛМКО»!
— Черт, совсем забыл! Уже еду. Марта, послушай, не нужно больше думать об этом. О'кей? Никто никогда не придет сюда искать этого типа. Поверь мне, мы выпутались.
Произнося эти туманные утешения, я чувствовал себя весьма глупо и был поражен, что Марта не требует от меня больше никаких объяснений. Как будто ситуации подобного рода ей были в привычку.
Я не мог ей объяснить, почему служба очистки города не откроет расследование обстоятельств исчезновения одного из своих работников. Но я знал, что Марта мне верит. Должно быть, она начала понимать, что у меня, как и у нее, есть свои маленькие тайны. Одеваясь, я объявил ей, что не хочу, чтобы она оставалась одна дома, и коварно поинтересовался: может, отвезти ее к матери? Она наотрез отказалась и попросила подкинуть ее к Лили. И мы укатили в машине, оставив Фила улетучиваться с дымом. Когда я мысленно произнес эту скверную шутку, мне стало стыдно. Но горькая ирония подобного сорта обычно действует на меня как удар бича, необходимый мне, чтобы продолжать свое дело.
Отвезя Марту к Лили, я отправился забрать «ланчу». Она стояла на условленном месте, ключи были приклеены скотчем за облицовкой радиатора. На ее место я поставил «тойоту», сунул ключи в выхлопную трубу и поехал в «фирму».
У мисс Штрауб было сообщение для меня. От Бенни. Он назначил мне встречу завтра на вилле Бартон. Бенни… Возможно, Бенни смог бы мне помочь. Я позвонил Чену Хо. Через десять минут он перезвонил мне:
— Это ты, Раджинг Булль?
— Я. Ну как?
— Мы говорили о четырех днях, о чудо Запада.
— Чен, я сижу в дерьме.
— Номер, который ты разыскиваешь, принадлежит одному адвокату.
— Можешь не говорить фамилию, я знаю, кто это. Спасибо.
— Если тебе еще нужна будет помощь и у тебя есть бабки оплатить ее, всегда готов протянуть тебе руку, о радость моего бумажника.
Я еще раз поблагодарил его и положил трубку. Ну что ж, теперь я знаю, чем заняться. Я открыл нижний ящик письменного стола и извлек пушку. Я храню ее уже лет десять, хотя никогда не пользовался ею. Храню с тех пор, как дезертировал из Иностранного легиона. Я стал разбирать ее, чтобы почистить и смазать. Ее регистрационный номер я знаю наизусть, но сейчас впервые обратил внимание на выцарапанную букву «К», которой он оканчивался. Кому принадлежала пушка до меня, я не знал. Но это «К» тут же напомнило мне ту таинственную фотографию. Я мысленно вновь увидел свое лицо с каким–то жестким выражением, совершенно не присущим мне. И вдруг в голове у меня словно бы рассеялся туман: Грегор! Г. фон Клаузен — это же Грегор фон Клаузен, а вовсе не Георг, сиречь Жорж, фон Клаузен! Грегор вовсе не умер, Принцесса наврала мне; она его потеряла, продала, бросила, может, просто забыла, и Грегор под новым именем живет где–то в Восточной Германии. Ну а если он жив и служит в армии, то есть одно место, где мне могут дать о нем сведения. Я позвонил в справочное бюро международной телефонной связи и попросил дать мне номер министерства обороны в Восточном Берлине.
Там я попал на какого–то угрюмого чинушу, которого немножко смягчил мой превосходный немецкий. Я объяснил, что у меня есть брат Грегор фон Клаузен, с которым мы были разлучены после воздвижения Стены, и я полагал, что он умер, но кое–какие полученные сведения позволяют мне надеяться, что он жив и служит в блистательной армии ГДР, и я надеюсь, что в эти дни всеобщего ликования и примирения я смогу получить тому подтверждение, дабы немедленно отправиться на встречу с ним.
Насколько я смог понять, миллионы таких, как я, засыпают подобными же запросами сотни служащих, которые только этим сейчас и занимаются. Тридцать лет разорванной истории пытаются склеить свои обрывки. Меня перефутболивали от отдела к отделу, пока не предложили позвонить завтра ровно в девять тридцать утра. С бьющимся сердцем я подтвердил, что обязательно позвоню. И опять подумал о своей несчастной матери. Возможно ли, что она бросила одного из своих двух сыновей? Да, вполне возможно. Алкоголичка в последнем градусе, мамочка отнюдь не блистала ни умом, ни добротой. И вовсе не пытаясь очернить родительницу, могу даже сказать, что у нее случались приступы буйного помешательства. Доказательством тому многочисленные шрамы, оставшиеся у меня на ягодицах и животе. Насколько я могу знать, она бежала из разрушенной Германии с помощью какого–то богатого покровителя, очутилась в Базеле и умерла от алкогольного отравления, когда мне было четыре года, вскоре после мнимой смерти моего брата. Я никогда не видел своего отца и не знаю, кто он. Единственно знал, что получил фамилию от одного из бесчисленных «поклонников» матери.
