За окнами было черным-черно. Мужчина вскинул руку – часы, как ни странно, сохранились и показывали 19:07. Дата – 31 декабря. Скоро Новый год, к такой-то матери!
Он застонал, обхватил голову руками, стал давить на нее, чтобы выжать головную боль.
– Господи всесильный, вы мне руку отдавили… – прошелестела женщина и зашлась простуженным кашлем. Она приподнялась на коленях, уперла в пол трясущиеся руки, обволокла пространство зачумленным взором. С ней явно что-то было не так. Рыжие волосы вздыблены, слиплись, мятое лицо, словно она неделю проспала, придавленная стиральной доской. Поверх красивого вечернего платья с глубокими вырезами была натянута засаленная, с торчащими клоками ваты, колхозная фуфайка, на ногах вместо изящных туфель-лодочек красовались стоптанные кирзовые сапоги. Смотреть на это чудо без смеха было невозможно. Обладатель щетины сипло хрюкнул.
– Простите, Валентина Максимовна, не хотелось вас покалечить. Вы так очаровательны в этой фуфайке и сапогах. На картошку ездили?
– Вы кто? – прохрипела женщина. – Я вас не знаю… но лицо у вас, кажется, знакомое…
– Зовите меня Игорем, не ошибетесь, – вздохнул молодой человек. – Фамилия – Волостной. В нормальном состоянии, Валентина Максимовна, вы бы меня вспомнили.
Но она его не слушала, плевать хотела, что он там бормочет! Пришло осознание ужаса положения. Женщина с отвращением уставилась на фуфайку, стала моргать, надеясь, что она исчезнет, потом завизжала и стала судорожно ее стаскивать.
– Не советовал бы вам этого делать, Валентина Максимовна, – пробормотал Волостной, закрывая глаза. – В помещении довольно свежо.
– Где мои туфли?! – начала визжать женщина, обнаружив на ногах классическую армейскую обувку. – Что за хрень?! Что происходит?! Что вы со мной сделали?! Где я?!
– Да, да, Валентина Максимовна, мы все за вас переживаем… – проговорил сочным «бархатом» импозантный густоволосый человек в скомканном прокурорском мундире. Он пытался убрать с себя посторонние женские ноги. Не будь он таким измазанным и всклокоченным, смотрелся бы еще импозантнее. Мужчина уселся на пол и с недоверием воззрился на окружающие реалии.
– Иннокентий Адамович?.. – Женщина выкатила глаза, проглотила язык и замолчала.
И тут принялся зажигать пузатый низенький субъект в куцем драповом пальтишке – явно с чужого плеча. Его подбросило, он облизал трясущиеся губы, затравленно повертел головой. Перекосилась безвольная челюсть, задрожали туловище и ноги – казалось, он уже разрушается от резонанса. Взвыл, подпрыгнул и начал метаться по гостиной.
– Мать честная, где я… кто вы все… почему я не дома… – Он бормотал что-то еще, но уже неразборчиво и при этом катался колобком по пространству, натыкаясь на стонущих и пробуждающихся людей, на предметы обстановки, брызгался слюнями. Подлетел к столу, неловко махнул рукой, и со стола посыпались какие-то тарелки, чашки, грязные вилки. Он взвыл тоскливым волчьим воем, забился под камин и принялся стрелять оттуда слезящимися глазами.
– Иван Петрович Пискунов превращается обратно в обезьяну, – удачно пошутил господин в прокурорском мундире. – Наше счастье, что вы, Иван Петрович, не работаете на атомной электростанции, иначе бы полный трындец…
– Да что тут происходит, Иннокентий Адамович?! – взвыл из-под камина толстяк.
– Отличный вопрос, – пробормотал, открывая глаза, Волостной. Тени носились по сумрачному челу. Состояние улучшалось – самое время включать извилины. А прокурор вдруг застонал и решил подняться. Опорой послужила женщина, частично лежащая под ним, – в деловом костюме и драной шубейке на искусственном меху – еще одно вопиющее сочетание. Собственных сапог ее, впрочем, не лишили.
– Вы медведь, Иннокентий Адамович! – с надрывом сообщила дама, сбросила с себя изумившегося прокурора и, пыхтя от возмущения, вскочила на ноги. Немного за сорок, некрасивая, худая, плоская, как камбала, с жиденькими пепельными волосами, курносым носом – вернее, нос у нее по большей части был прямой и лишь на кончике имел округлую шишку. – Кто-нибудь объяснит, что это значит? – требовала дама, обвела возмущенным взором всех очнувшихся и тех, кто не спешил приходить в себя. Потом сглотнула, подавив подкравшуюся к горлу тошноту. – Я ничего не помню! Почему меня не предупредили?! Где моя шуба? Почему так дико болит голова?! Почему тут так холодно? Чего вы все тут разлеглись, черт вас побери?! – Она собралась сделать шаг, но закружилась голова, и женщина свалилась обратно, едва не раздавив прокурора. – Почему я здесь?! – продолжала она вопрошать, повышая голос. – Я должна быть дома, у меня масса дел!
– Да уж, дел у вас невпроворот, Екатерина Семеновна, – пробурчал прокурор, на всякий случай отодвигаясь подальше от безумствующей особы. – Дров там нарубить, печь растопить… Что еще… Воды наносить, кашу сварить… Существуют люди, Екатерина Семеновна, которые вечно чем-то недовольны. Их называют женщинами.
– Перестаньте издеваться, Иннокентий Адамович! – завизжала дама, потрясая кулачками.
– Вы еще умудряетесь шутить, Иннокентий Адамович? – удивленно спросил Волостной.
– Эх, Игорь Константинович, знали бы вы, каких мне это стоит усилий… – прошептал прокурор и обхватил пылающую голову руками.
– Я требую объяснений! – взвизгнула дама.
– Нам испортили вечер, – скупо объяснил Волостной.
– Ну, помолчите, Екатерина Семеновна, икона вы наша, сколько можно галдеть? Без вас тошно… – простонал прокурор.
– Екатерина Семеновна похожа на икону? – удивился Волостной.
– В некотором роде, да. Как глянешь на это молитвенное личико, так сразу тянет перекреститься…
– Да как вы смеете, мужлан?! – потрясенно ахнула женщина.
Мстительно засмеялась Валентина Максимовна – на пару минут она лишилась дара речи, но ступор проходил – в ее глазах поселялся «профессиональный» металлический блеск.
Затряслась спинка дивана, за которой вповалку валялись двое, и из-за кожаной конструкции выбралась внушающая трепет фигура – в форме целого полковника полиции, взлохмаченная, бледная как моль, но все еще солидная и убедительная. Он водил по сторонам воспаленными глазами, обхлопал карманы, выругался в полный голос, обнаружив на себе расстегнутую куцую шинель без знаков отличий.
– Здравия желаю, Эдуард Владимирович, – поздоровался прокурор.
– Идите к черту, Иннокентий Адамович, – огрызнулся полковник и начал энергично растирать лоб, неуклонно превращая его в раскаленное пятно.
– Мне так кажется, совещание у полпреда стихийно продолжается, – злорадно оскалилась Екатерина Семеновна – при виде человека в погонах ее жизненный тонус немного повысился. – А где полпред? – она заглянула за диван. – Его там нет, Эдуард Владимирович? Куда вы его спрятали?
– Заткнитесь, ради бога, Екатерина Семеновна! – зарычал полковник.
– А ну не орать тут на меня!!! – взвизгнула дама. – Орите на своих ментов, а на меня тут нечего!!! – И скорчила такую страшную физиономию, что полковник поперхнулся и не нашелся что ответить.
– Ну и дела… – Очнулся один из «отдыхающих» на диване – невысокий, какой-то плюгавый, в оспинах, с жиденькими перепутанными волосами. У него был неприятный колючий взгляд, которым он наградил каждого из присутствующих. Потом сообразил, что это не поможет, мучительно застонал и принялся массировать виски.
– И господин Буревич с нами, – отметил полковник. – С пробуждением, Федор Михайлович, как спалось?
– На хрен идите, господин полковник, – проворчал Буревич, ему удавалось держать себя в руках и не задавать глупых вопросов, чтобы не нарваться на глупые ответы. Но мысли о неудачном сне еще не окончательно его покинули – он украдкой себя пощипывал, закусывал губу. Потом повернул голову и потряс за плечо полулежащего рядом мужчину, похожего на Паганеля – длинного, нескладного, с удлиненным «конским» лицом. Долговязый вздрогнул и предпочел не открывать глаза.
– Арнольд Генрихович решил еще немного понежиться, – презрительно вымолвил полковник и, перегнувшись через спинку дивана, бестактно тряхнул мужчину.
Судя по всему, тот давно уже очнулся. Глубоко вздохнул, распахнул выпуклые глаза, угрюмо глянул на человека, покусившегося на его покой. Сполз с дивана и как-то вприсядку, словно на пружинках, побрел к столу, заваленному посудой. Там его взору открылась початая бутылка третьесортного коньяка, которой он немедленно вооружился, плеснул дрожащей рукой в немытую чашку и залпом выпил. После этого лицо его, стянутое мукой и судорогой, немного расслабилось, и он от души выругался, проигнорировав присутствующих дам.
– Молодец, Арнольд Генрихович, – тихо похвалил оживающий прокурор. – Мыслите противоречиво, но действуете целенаправленно. Так держать.
– Я слышал, что вы кодировались, – недоверчиво проворчал Буревич. – Недостоверные слухи, Арнольд Генрихович? Или код взломали?
