Из постановления о производстве розыска: «… объявить розыск Макова Федора Васильевича, 1939 года рождения, уроженца… При обнаружении разыскиваемого избрать ему меру пресечения в виде содержания под стражей».
Из телефонограммы: «… взять под наблюдение места проживания родственников Макова по адресам… а также следующие места возможного появления разыскиваемого… организовать патрулирование на вокзалах, пристанях, аэропортах, снабдив патрульные группы фотографией разыскиваемого… Опрашивать лиц, задержанных за бродяжничество, на предмет получения информации о местонахождении Макова…»
Дальше все было просто. Эти документы включили огромный, сложный и четко отлаженный механизм розыска, действующий по всей стране. Деваться Макову было попросту некуда, как говорят опытные рецидивисты: дальше границы не убежишь.
Макова арестовали на глухом сибирском полустанке, и не помог ему купленный у случайного попутчика паспорт с переклеенной фотографией: направленная в Москву дактокарта вернулась с лиловым штемпелем «Всесоюзный розыск».
Чтобы ускорить дело, его не стали этапировать общим порядком, а командировали спецконвой, и сутки спустя не успевший опомниться от самолетного гула, смены событий, городов, климатических зон и впечатлений Маков уже сидел в нашей дежурной части.
Когда его привели к Зайцеву, Маков никакого беспокойства не проявил, и это свидетельствовало о хорошей выдержке: тешить себя мыслью, что всплыло какое-то давно забытое мелкое дело, он не мог — из-за пустяков не станут объявлять всесоюзный розыск и везти самолетом через всю страну. Это, как говорится, «и ежику понятно». Очень спокойно он выслушал постановление о привлечении в качестве обвиняемого и категорически не признал себя виновным.
Зайцев не спорил, не пытался переубедить и не склонял его к признанию. Он тщательно записывал ответы подследственного в протокол и тут же, диктуя вслух сам себе, включал в план расследования перечень следственных действий, результаты которых должны были опровергнуть все, что только что сказал обвиняемый.
И эта бесстрастная деловитость следователя, уверенность, с которой он планировал, как и когда изобличить допрашиваемого во лжи, заставили Макова задуматься. Он не был новичком и знал, что признание вины и раскаяние могут смягчить ответственность. И одновременно боялся признаться преждевременно, хотел вначале убедиться в осведомленности следователя.
И Зайцев предоставил ему такую возможность: в деталях описал всю предыдущую жизнь Макова, рассказал даже, как в одной станице тот вырыл одинокой старушке погреб, взяв за это 25 рублей и бутылку водки.
Такая осведомленность следователя произвела на обвиняемого ошеломляющее впечатление. А когда Зайцев рассказал и о мотивах убийства, подследственный заговорил…
— Все раскопали! — с горечью сказал он, подписывая протокол. — Это потому, что ножик у меня приметный. Зря выбросил его. Тогда не сидел бы сейчас здесь…
Мы могли бы сказать убийце, что нож — это только одно звено в системе доказательств, что не будь его, была бы другая улика, ибо преступник всегда оставляет следы и все его так называемые «ошибки» являются логическим следствием самого факта совершения преступления, который неизбежно обусловливает и встречу с правосудием, но он все равно бы этому не поверил. Да и убеждать его не было никакой необходимости.
Сюжет второй
ПИСЬМО ИЗ ОДЕССЫ
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Не полагаясь на память, я заглянул в записную книжку. Все правильно, улица Окружная, 96. Я еще раз осмотрелся по сторонам и толкнул тугую калитку. В глубине двора, под навесом, укутавшись клетчатым пледом, горбилась на невысокой скамеечке старушка в коричневом платке. По ее насиженной позе и экипировке было видно, что здесь она проводит все свое время, с утра до вечера, если, разумеется, этому не препятствует погода. Развлечений ей явно не хватало, и она с выжидающим любопытством устремила взгляд на незнакомого человека.
— Где у вас уполномоченная проживает? — спросил я, подойдя поближе.
— А вы по какому вопросу? — оживилась старушка, приглашая к разговору.
— По делу, — и, чтобы столь краткий ответ не разочаровал ее, туманно добавил:
— Насчет переписи.
— Поднимитесь по лестнице и направо — пятая квартира.
Дверь открыла дородная пожилая женщина с крупными чертами лица и властным голосом. Она так тщательно изучала мое удостоверение, что, наверное, запомнила даже его номер, после чего впустила меня в прихожую.
— Чем интересуетесь? — несколько покровительственно спросила она.
— Тунеядцами, пьяницами, скандалистами, хулиганами. Кто, так сказать, мешает нормально жить трудящемуся человеку.
— Есть и пьяницы, и скандалисты. Иногда и во двор вечером не выйдешь. Совсем милиция их распустила. Творят что хотят, вот давеча на пустыре женщину убили.
Слыхали небось?
— Нет, не слыхал. Я больше мелкими делами занимаюсь. Давайте-ка списки жильцов посмотрим.
Уполномоченная, сразу же потеряв ко мне интерес, принесла списки. Несмотря на преамбулу, она не смогла назвать ни одного конкретного пьяницу и дебошира, но несколько фамилий я все же выписал в свой блокнот.
Вернувшись во двор, я поговорил со скучающей старушкой, обсудив волнующую ее проблему о влиянии запусков космических ракет на мировую погоду. Потом я еще провел много различных бесед с жильцами этого и соседних дворов. Темы разговоров были самыми различными: с пятнадцатилетним Колькой Макеевым мы поговорили о борьбе самбо, пограничной службе и способах запуска змея, с дворником дядей Ваней — о слухах по поводу повышения цен на водку, а между этими полярными темами поместились десятки других: о футболе, хоккее, семейной жизни, вреде пьянства, последнем фильме и множестве других житейских дел. И, конечно, мои собеседники не догадывались, что, обсуждая различные обыденные вопросы, большие и маленькие, я получал и другую, нужную мне информацию или, по крайней мере, убеждался, что таковой они не располагают.
Закончив обход дворов, я вышел на узенькую кривую немощеную улицу, к развалинам сносимого дома, возле которого десять часов назад собака потеряла след. Почему это произошло, оставалось только догадываться, и даже проводник, или, как их теперь называют, инспектор-кинолог, в недоумении разводил руками. Земля была сухой, а канавы и груды строительного мусора обычно не могут обмануть чутье ищейки…
Но Буран беспомощно вертелся на месте, неуверенно обнюхивая камни и куски бетона с торчащими штырями арматуры. Н-да, запах — дело тонкое. Даже ученые до сих пор не пришли к единому мнению о его природе и характере происхождения, сторонники молекулярной и волновой теорий ломают копья на страницах многочисленных статей и монографий, на научных конференциях и симпозиумах. Так что упрекать пса в том, что он без видимых причин потерял след, было бы просто несправедливо.
Хотя если бы не эта осечка, все, что сейчас делал я и мои товарищи, возможно, было бы ненужным. Такое тоже бывает, однако это слишком хорошо для того, чтобы повторяться часто, собака, даже самая хорошая, редко выполняет, человеческую часть работы.
Улица вилась между низенькими обветшалыми домами, доживающими свои последние годы: город разрастался, и новостройки подступали вплотную к окраине. Через несколько сотен метров, за поворотом, начинался пустырь, точнее, нечто среднее между пустырем и законсервированной несколько лет назад стройплощадкой. Сейчас, при солнечном освещении, он выглядел иначе, чем в рассветных сумерках: обычная, поросшая травой пустошь с наваленными кое-где грудами бетонных блоков и успевших заржаветь металлоконструкций.
Скопление наших машин и белый фургон ненужной, вызванной впопыхах «скорой помощи», высвечиваемый фарами круг, в KOTODOM работали сотрудники оперативной группы, вспышки блицев, неизбежная суета первых минут следствия — все это ушло в прошлое, оставшись там — в десяти часах позади. Сейчас пустырь внешне снова был обычным пустырем, хотя в наших документах он теперь именуется местом происшествия, и дюжина скрепленных печатями фотографий сохранит на несколько десятков лет ту обстановку, что находилась в освещенном круге.
Чтобы спрямить дорогу, я пошел через пустырь наискосок и в нескольких метрах миновал место, где лежал труп. По предварительной оценке эксперта, смерть наступила от множественных переломов ребер и внутреннего кровоизлияния, причиненных ударами тупым твердым предметом. Попросту говоря, Коровину забили насмерть ногами — способ, характерный для такого механизма образования телесных повреждений.
Собственно, этот конец был закономерным завершением образа жизни, который вела потерпевшая. Она постоянно пьянствовала, занималась мелкой спекуляцией и поэтому была частой гостьей в райотделе, неоднократно получала предостережения об изменении образа жизни, но, «продержавшись» некоторое время, вновь принималась за старое. Как она оказалась на этом пустыре, довольно далеко от своего дома, кто, за что и почему жестоко избивал ее, мы пока не знали.
