19.00
Поднимаясь на шестой этаж, Вика волновалась неизвестно почему. Наверное, все дело было в том, что она очень редко ссорилась с родителями. В мелочах она обычно уступала, а по крупным поводам до столкновений дело покамест не доходило.
Малоприятный разговор дома наслоился на не очень понятную перспективу «мужской попойки» и придал ей какую-то сомнительную окраску. «Ладно, — сказала себе Вика, — если что, я сразу уйду...»
Выходя из лифта, Вика услышала, как открылась дверь и навстречу ей легким спортивным шагом сбежал... высоченный белобрысый прибалт. Тот самый.
— Здравствуйте еще раз! — вежливо сказал он, забирая у нее сумку. — Вы ведь Вика? Проходите, пожалуйста. — Теперь он говорил по-русски, как коренной москвич, чудовищный акцент пропал без следа.
Вика явилась на «попойку» без опоздания (она вообще никуда и никогда не опаздывала), но, войдя в квартиру, обнаружила, что гости уже собрались. И что это были за гости!..
Почти десяток мужчин цветущего возраста, почти все такие же огромные, мощные и, черт возьми, красивые, как сам именинник, чисто физически заполнили восемнадцать метров комнаты, прихожую и коридор. Вика почувствовала себя сугубо мирным штатским человеком, неожиданно угодившим на парад танковой армии.
Вика решила, что все это были, по-видимому, прежние сослуживцы Дроздова. Ну ничего себе вневедомственная охрана. Сказали бы уж — отряд космонавтов. Или на худой конец, олимпийская сборная по вольной борьбе...
Из кухни появился Вадим, подпоясанный зелененьким фартуком.
— Вика! — обрадовался он. — Ребята, знакомиться! — И первым представил ей прибалта: — Это наш эстонский националист...
— Эйно, — поклонился «националист» и осторожно подержал ее руку в своей.
— А это потомок монгольских завоевателей...
Парень с физиономией и фигурой былинного русского богатыря расплылся в улыбке:
— Ваня... Иванов.
— А это,— вытолкнули вперед коротко стриженного квадратного парня, — чемпион по плаванию среди утюгов...
Снова поднялся хохот, и Вика поняла, что каждый прикол для дроздовских друзей был исполнен скрытого смысла. Так сказать, семейные шутки.
— Витя, — смутился «чемпион по плаванию».
— Наш бизнесмен и акула капитала. — Вадим взял за плечо красивого мужчину, примерно ровесника себе, то есть лет на пятнадцать постарше только что представленных. Бизнесмен пожал Вике руку:
— Антон.
У нее была неплохая зрительная память, и она вспомнила:
— Ой, а по-моему, я вас недавно по телевизору видела... «Компьютерные вести»? Нет?.. — И смутилась. — Вы вроде про «пентиум» еще говорили...
— Был грех, — сознался Антон.
— Так вы правда Меньшов?.. Антон Андреевич? Серьезно? Не может быть! — поразилась Вика. — А я ваш четыреста восемьдесят шестой в апреле купила!..
Антон сдержанно улыбнулся.
— Если памперсы не решат все ваши проблемы, то компьютеры фирмы «Василек»— уж точно,— торжественно подтвердил Дроздов. — Акула капитала. Воротила экономический.
Каким образом среди своеобразной компании оказался президент процветающей фирмы и почему он чувствовал себя в ней как рыба в воде, Вика задумается только потом.
Следующего гостя пришлось извлекать из-за спин. Изящный, тонкий в кости, он попросту терялся среди «танковой армии».
— Царь царей Ассаргадон! — провозгласил Вадим Дроздов. — Светоч апокрифической медицины.
— Сергей... — раскланялся «царь царей».
По мнению Вики, прозвище подходило молодому человеку как нельзя лучше. Было в его внешности восточного гипнотизера нечто, можно сказать, древнее. Наследнику тысячелетий не хватало только завитой кольцами бороды, парчи и золотых украшений, а так все было на месте.
Тут Вика заметила на диване подарки, почетное место среди которых занимала большая и, наверное, фантастически дорогая коробка с красками и художественными кистями. Кто мог ее подарить? Наверное, только Меньшов. Вике стало стыдно за дурацкий «Кэт-сан» (права была мама!), но все же она раскрыла свою сумку и смущенно произнесла:
— Вадим, я тебя поздравляю...
При виде трогательных кошачьих принадлежностей вневедомственная охрана застонала от восторга. Молодые ребята сейчас же распотрошили пластиковый пакет с «чесалкой угловой», сперва поскребли именинника, потом почесались сами и наконец принесли Фенечку, чтобы доходчиво объяснить кошке всю выгоду нового приспособления. По рукам уже шел пакет с «Кэт-саном». Ребята разбирали английскую надпись и слезно жаловались, что о них самих никто подобной заботы не проявлял.
— За стол! — распорядился Вадим.
Богатыри потянулись в комнату, на запах закусок. Из кухни раздались жалобные стенания, и выскочил еще один гость, по виду ровесник старшему поколению присутствовавших — Дроздову и Антону Андреевичу. Он шлепал босиком, игнорируя домашние тапочки. Обе руки у него были засунуты в широкогорлую стеклянную банку с мутным темным раствором: он держал ее на весу на растопыренных пальцах.
— Ассаргадон, задушу! — возмутился он, обращаясь к светочу целительства. — Все за стол, а я с твоей вонючей банкой сиди?.. Здравствуйте, Вика!
— Это Алексей, — просто представил его Дроздов. «Царь царей» посмотрел на часы, кивнул и увел Алексея обратно на кухню.
Сколько раз Вика бывала в гостях, столько же повторялось одно и то же: до застолья она исправно помогала хозяйке резать, мазать, накладывать и расставлять, а потом мыла посуду. Не было такого «гостевого» платья, с которого в результате не пришлось бы выводить жирные пятна. Просто прийти в дом и усесться казалось Вике делом неслыханным и вызывало угрызения совести, тем более в данном случае, ибо женщин, кроме нее самой, в квартире не было.
Нельзя сказать, чтобы стол так уж ломился от неслыханных яств; чувствовалось, что хозяину и гостям гораздо важнее было просто собраться вместе и посмотреть друг на друга, а выпивка и еда подразумевались уже во-вторых. «Мужская попойка» вообще оказалась представлена пятью банками томатного сока и парой бутылок «Синопской», кем-то привезенных из Питера и должным образом выдержанных в холодильнике. Для Вики выставили кагор.
Она почувствовала себя допущенной в странную большую семью, крепко связанную чем-то очень значительным. Она не знала, где сесть, чтобы не нарушить гармонию. Ее безапелляционно усадили в конце стола, напротив Дроздова. Рядом на табуретках поместились вернувшиеся из кухни Ассаргадон с Алексеем (этот последний так и не дал себе труда обуться), остальные со смехом и прибаутками устраивались на диване и в креслах. Фенечка разгуливала взад и вперед по спинке дивана, мурлыкала, щекотала стриженые затылки пышным, как плюмаж, хвостом.
Потом все разом поднялись. Вика ожидала веселых здравиц в честь новорожденного, но вместо этого последовало нечто вроде ритуала, печального и торжественного. Мужчины просто стояли молча, сосредоточенно наклонив головы.
— За Алену, — сказал кто-то. Не чокаясь, выпили.
Дальше праздничный обед пошел более-менее обычным порядком. С той только разницей, что не Вика за кем-то ухаживала, предлагая и передавая еду. Здесь ухаживали за ней. Это было ново и необыкновенно приятно. В какой-то момент с неизбежностью судьбы появилась гитара, Антон Меньшов взял ее в руки, опустил голову.
Давай я тебя согрею
И кровь оботру со лба.
Послушай, очнись скорее,
Затихла вдали стрельба.
Дождем закипают лужи,
Разбит на двери замок,
И пулю сожрал на ужин
Включавший электроток
Все вышло даже красиво,
Еще помогла гроза,
Все наши остались живы,
— Послушай, открой глаза!
Сейчас подоспеют крылья,
Ведь им не помеха дождь.
Мы так за тобой спешили,
Мы знали, что ты нас ждешь.
Мы скоро взлетаем, слышишь?
Винты в вышине гудят.
Послушай, очнись, дружище,
Не то подведешь ребят.
Держись! Не твоей породе
Да в пластиковый мешок
Ты видишь — солнце восходит,
Все кончилось хорошо.
Ты завтра напишешь маме,
Я сам отнесу конверт...
Послушай, останься с нами!
И так довольно потерь.
Еще впереди дорога
Длиною в целую жизнь
-Родной, потерпи немного!
Держись, братишка. Держись...
Стихи были вполне самопальные, но мужчины пели негромко и так, что было ясно: песня эта значила для них очень много.
Вика покинула дроздовскую квартиру ровно в десять часов, успев со всеми потанцевать, перейти на «ты» и исполниться настоящей мужской дружбы. Отпускать ее не хотели, пришлось сослаться на родительское постановление.
— Скажи, что тебя проводят, — начал обуваться эстонец Эйно, когда она позвонила домой доложить, что выходит, и в трубке послышался голос чуть не плачущей мамы. Мама считала, что в десять вечера по улице не ходит никто, кроме шпаны.
