головой и горячая пища.
Анчутку мучил голод, но каждый глоток давался бродяжке с трудом. Он буквально впихивал в себя ложку за ложкой. А сам каждую секунду спиной и затылком ждал окрика милиционера. Как это он раньше не замечал, как много в темноте шорохов, стуков и непонятных звуков? В густом тумане, в нескольких метрах от всполохов костра, возможно, затаилась сейчас беда. Привычные очертания, крики сонных птиц, шелест деревьев – все пугало Анчутку, вызывало один приступ страха за другим.
Пельмень со вздохом посмотрел на своего напарника по бродяжничеству, который сморщился, сидя на огромном камне потрепанным, оробевшим комочком. Встал и сгреб холщовый мешок с их скромным добром.
– Ну что, идем? Надо место для ночевки найти, пока не озябли.
Яшка вспыхнул от внутренней благодарности, что друг его не бросил. С готовностью подхватил второй уголок мешка.
– Андрюшка, мы ненадолго. Поищут они нас, поищут и отстанут. Мы сейчас с тобой такое место найдем! Там и зимовать можно будет, как в избе настоящей!
Они ухватились за тяжелую поклажу и пошли прочь с обжитого места. Юные бездомные, понуро тащились они в никуда по предрассветной хмари, надеясь найти в огромном чужом городе хоть немного тепла и еды на сегодняшний день.
* * *
По улице в Марьиной Роще так же уныло тащилась груженая подвода, где между укутанными в одеяла сервизами и мешками с ювелиркой и деньгами восседал Владимир Иванович Черепанов. После ухода Давилки на дело он поспешно нанял извозчика и до самого утра мотался на скрипучей телеге по городу, перевозя свои сокровища на новое место обитания. Внутреннее чутье подсказало главарю, что пришел конец его прежней спокойной жизни, вот-вот в скромный домик в Марьиной Роще явятся оперативники. Поэтому телега везла его в новую жизнь, где хитроумный Череп приготовил для себя теплое уютное гнездышко, обустроенное с привычной роскошью.
Даже не догадывались ни беспризорники, ни бывший белый офицер, что скоро сведет их вместе судьба лицом к лицу, смешает их в своей новой задумке при неожиданных обстоятельствах. И встреча бродяжек с Черепом будет полна горьких слез, кровавых клятв и сожалений об ошибках.
Колька, дописав признание, выдохнул. Как же легко дышится, когда не надо ничего скрывать! Будто на бумагу вылилась вся грязь, что скопилась внутри за то время, пока лазил он по чужим домам через форточки. Парень подвинул исписанные листы Акимову, сам послушно сложил руки перед собой на столе. Солнце, наливающееся жаром в окне, ласково пробежалось теплыми лучами по перемазанным чернилами и кровью пальцам. Колька улыбнулся. Нежное тепло напомнило ему руку Оли Гладковой, ему показалось на секунду, что это она снова с осторожностью коснулась его своей шелковой ладонью.
Снова это прикосновение он почувствовал только через неделю, после того как его выпустили из СИЗО.
Лейтенанта Акимова наконец похвалили, да еще как! При всех, на общем собрании, генерал пожал руку новому оперативнику в благодарность за поимку членов банды Черепанова, что так долго терроризировала столицу.
Сергей понимал, что без чистосердечных признаний Пожарского не случилось бы его победы, так бы и пришлось ему вернуться в участковые. Колька без утайки рассказал о каждом ограблении, которые совершила банда.
Вместе с Олей Гладковой Сергей целую неделю ходил по соседям, в школу, к одноклассникам, собирая пухлую пачку положительных характеристик. Запершись в кабинете, долго беседовал с отцом Кольки и следователем, который вел дело банды Черепа. Усилия его дали результат, следователь согласился выпустить мальчика под подписку о невыезде и на поруки родителям. Сергей лично привез документы в изолятор, где после того как Пожарский поставил последнюю подпись на документах, предупредил:
– Послушай-ка меня, Николай Пожарский. Я про твою бандитскую жизнь нотации читать не буду, думаю, ты за неделю за решеткой обо всем подумать успел. Вижу, не хочешь ты стать уркаганом без совести и семьи. И у тебя есть все шансы. Со следователем я переговорил, суд должен учесть, что ты сотрудничал со следствием, написал повинную сам, да и родители, учителя, соседи хвалят тебя. Судья, надеюсь, даст условный срок, и ты сможешь вернуться обратно к своей прежней жизни. Не все еще потеряно, вовремя ты одумался. Есть ради чего стараться, у тебя родители, сестра, девочка хорошая. – При упоминании Оли Колькины кулаки сжались в две тугие связки. Но опер смягчил тон. – Просто прошу тебя по-человечески, не возвращайся ты назад, на бандитскую дорожку. Ничего там хорошего не будет: тюрьма и одиночество. Ведь так просто быть хорошим человеком, ты не бери чужого и не ври. Хочешь жить по-честному, веди себя как человек. Будешь жить как преступник – окажешься там, где и должен, – в тюрьме.
Парень, осунувшийся в неволе, повзрослевший на глазах, кивнул в ответ:
– Обещаю, я все понял. Никогда сюда не вернусь. Спасибо, что помогли вылезти из этого болота.
Через час Николай стоял на залитой весенним солнцем улице, втягивал полной грудью свежий воздух и осторожно держал в ладони кончики тонких пальцев Оли. Он прижал ее руку к груди.
– Оля, я тебе хотел спасибо сказать. – Он в смущении опустил глаза. – Ну что ты остановила меня, поверила, что я исправлюсь. Я не буду больше никогда врать. Ни тебе, ни кому другому! Обещаю.
Колька замер. Он боялся, что сейчас Оля вспомнит, как он ее прогонял, и выдернет свою руку из его руки. Боялся поднять глаза и увидеть расстроенное лицо девушки. Но она тихо рассмеялась:
– Совсем никогда-никогда не будешь врать?
– Никогда! – с жаром подтвердил Колька.
– Я тебе верю, Коля, – провела она ласково ладошкой по его запавшей щеке. – А я обещаю, что всегда буду с тобой.
Легкость после признания накрыла его, внутри росло и ширилось мягкое теплое облако нежности. Он обнял девушку одной рукой и закружил ее в танце от переполняющей радости.
