Но этот день выдался необыкновенно жаркий — в тени за тридцать. Катя потрогала воду ладошкой, заулыбалась — и осмелилась.
— Тонуть так тонуть, — молвила отчаянно.
— Вместе утонем, — поддержал я.
Входили в теплую воду, как папа с дочкой. Я вел ее за руку, а она заранее на всякий случай слабо попискивала. В предобеденный час все отдыхающие собрались здесь, и все с любопытством наблюдали за нами. За исключением компании молодняка, которая резвилась на полянке с волейбольным мячом. Играли они в волейбол, но по дикой ржачке и истошным, сладострастным воплям можно было подумать, что нацелились на бесшабашную групповуху. От шума, который они издавали, половина окрестных птиц, надо полагать, попадала замертво.
Мы же с Катей, разумеется, представляли примечательную парочку: прелестная девушка в изумрудном купальнике, но в подозрительных пятнах по всему телу, и ее мрачноватый спутник с забинтованными плечами. Осторожно погрузившись по пояс, мы одновременно оттолкнулись от твердого песчаного дна и потихоньку поплыли на другой берег. Там вылезли из воды и, пройдя несколько шагов по колючей траве, уселись на толстую поваленную березу. Пока мы плыли, мне было хорошо, а теперь стало еще лучше. Озерная вода смыла с Катиного лица всякое напряжение, и сейчас она была такой, какой я встретил ее впервые: беспечной, с блестящим взглядом — девочка, ожидающая чуда. Как я был благодарен Гречанинову за то, что он послал нас сюда. Липецкая область на самом деле — это почти рай. Здесь можно забыть обо всем. Пронизанный солнцем лес усыпляет разум, а о чем еще может мечтать человек, превращенный в птеродактиля. Отсюда даже смерть отца казалась чем-то таким, чего в действительности не могло быть. Уверен, он сейчас радовался за меня где-то неподалеку.
— Ну вот, — сказал я глубокомысленно, — Видишь, не утонули. Выходит, зря боялась.
Катя зажмурила веки, подставляя лицо благодатным ультрафиолетовым лучам.
— Потому что они прозевали, — ответила она. — Спохватятся, когда поплывем обратно.
— Вернемся в Москву — и сразу распишемся.
Она открыла глаза.
— Ты о чем?
— О чем слышала, вот о чем.
Чем-то, видно, я ее поразил, потому что вскочила и опрометью кинулась в воду. Унырнула так далеко, что еле ее догнал на середине озера.
— Не хочешь, не надо, — сказал я примирительно, сдирая с морды тину. — Но все же обидно, когда предлагаешь любимой женщине руку и сердце, а она с воплем кидается в омут.
Катя не ответила, еле-еле скребла по воде ладошками. На берегу, не обтираясь, легла на расстеленное полотенце (прихватили из номера) и уткнулась щекой в песок. Мерцал лишь один ее неподвижный карий глаз.
— Все-таки объясни, что тебя так встревожило?
Катя перевернулась на спину и изрекла:
— Не смейся надо мной, пожалуйста!
— Как это?
— Я — калека. И никому больше не нужна. Я же не ропщу. Но неужели это так смешно?
Так проникновенно звучал ее голос, точно она обращалась прямо к небесам. Нежное лицо оросилось потоком беззвучных слез. Она страдала одиноко, как пичужка с оторванной лапкой. Ничего я не придумал, чтобы ее утешить, только наклонился и слизнул влагу со щеки. Как раз в отдалении показался Сергей Юрьевич, в модных расписных шортах, мускулистый и задумчивый. Я решил, что если подойдет к нам, то сразу его убью. Но он не подошел, устроился неподалеку, косо на меня взглянув.
Катя отплакалась и вроде бы даже уснула. Милый измученный комочек плоти, в которую заключена замордованная душа. Любовь к ней жгла мое сердце, и на мгновение почудилось, что вот-вот замрет и перестанет тикать.
На другой день, после очередного сеанса иглотерапии мы побеседовали с доктором Андреем Давидовичем. Катя ждала в коридоре. Выйдя из кабинета, она сообщила:
— Он меня уже всю проткнул. А несколько иголок оставил внутри, вот тут! — красноречиво постучала согнутым пальчиком по лбу.
Доктор, пуще обычного оживленный и как-то неприятно запотевший, встретил меня вопросом:
— Ну как? Замечаете перемены?
Я сказал, что замечаю, но только к худшему. Я был в отчаянии, в панике. Мне казалось, тайную пружину ее жизни, надломленную в бандитском логове, уже невозможно восстановить, потому что человек не рождается дважды. Я и до Кати встречал живых мертвецов, которые ходили, дышали, работали и даже смеялись, но от них за версту несло трупом. Да если внимательно приглядеться, из каждых пяти человек на улице один обязательно будет такой. Потому и Москва нынче смердит, как развороченное кладбище.
Доктор со мной не согласился. Он так энергично потирал пухлые ручки, словно вознамерился возжечь огонь первобытным способом.
— Батенька вы мой, как же вы обывательски заблуждаетесь. Да коли по-вашему рассуждать, человечество должно было исчахнуть еще в пятнадцатом веке, в период нашествия чумы. Компенсационные возможности безграничны, уверяю вас. Ваша Катенька — далеко не самый безнадежный случай. Я мог бы привести сотни примеров, когда людей поднимали буквально из могилы и через некоторое время они с удовольствием производили потомство.
— Вы, наверное, имеете в виду святого Лазаря? — уточнил я. — Но там лекарь был знаменитый.
— А вот это хорошо, что шутите… По совести говоря, наши сеансы — это так, подстраховка. Катя полностью сориентирована на вас, Александр, на вашу личность, значит, от вас зависит, как пойдет ее выздоровление.
— Не совсем понимаю.
— Никаких плохих настроений, никаких нотаций. Добрая мужская забота и веселая шутка. Но нельзя перебарщивать. Дурацкий смех ее уязвит. По возможности будьте интеллигентнее.
— Я и так на пределе.
— Кто вы по профессии?
— Архитектор, кажется.
— О-о! Хороший архитектор?
— Один из самых лучших.
Андрей Давыдович недоверчиво хмыкнул:
— Мне по душе ваша скромность. Возможно, когда поставим на ноги вашу милую супругу, я обращусь к вам с маленькой просьбой. Не возражаете?
— Весь к вашим услугам, — я помешкал и добавил: — Она мне дороже всего на свете, доктор.
— Это немудрено, — заметил он как о чем-то само собой разумеющемся.
Тем же вечером произошел роковой инцидент. Катя уже легла, а я, сидя под лампой, читал ей вслух занудный роман Тургенева «Дым». Книг мы накануне набрали в библиотеке, Тургенев оказался ее любимым автором. Под чтение она обычно засыпала быстро. Но тут постучали в дверь. Приперся Сергей Юрьевич. Он еле держался на ногах, и взгляд у него был лунатический. По привычке сказав: «Не прибрано!» я попытался захлопнуть дверь, но гость ухитрился вставить в щель ногу.
— Сашок, есть важный разговор. Не пожалеешь. Зайдем ко мне на минутку.
Странно, что в таком состоянии речь у него была связной, хотя и замедленной.
— Давай завтра, а?
— Завтра может быть поздно. Это касается Кати.
На этот крючок я не мог не попасться. Попросил подождать, вернулся в комнату, надел спортивные брюки и рубашку. На вопросительный Катин взгляд ответил:
— На пять минут отлучусь. Сама пока почитай.
— У меня буквы прыгают, ты же знаешь.
Номер Тамарискова был на том же этаже, в другом конце коридора. Там на диване сидел какой-то прилизанный типчик лет тридцати, из тех, которые вечно крутятся на оптовых рынках. Рожа злая, в глумливой ухмылке. Этот типчик, как и его генетические близнецы, был опасен. Он подтвердил это тем, что достал из-под диванной подушки пистолет и нацелил мне в лоб. Сергей Юрьевич захлопнул дверь и подтолкнул меня на середину комнаты.
— Ну вот, — сказал в ухо, — Вы там в столице зарвались. Думаете, одни вы крутые. Придется тебя, Сашок, маленько поучить… Это Миша, знакомься. Учти, каратист и стреляет без промаха. Вы тут погутарьте часок, а я пока пойду потолкую с Катенькой. Только без глупостей, понял? Это не Москва, это Липецк.
Я обернулся и увидел пустые пьяные глаза. Недавний кошмар повторялся, но в каком-то пародийном варианте. Смеяться не хотелось.
— Не посмеешь, — сказал я.
Сергей Юрьевич гулко загоготал, хлопая себя по бокам:
— Ты так думаешь? А зачем грозил?.. Миша, угости его водочкой. Будет шебуршиться, мочи.
— Будь спок, хозяин!
Остались мы с Мишей одни. На столе было богато: бутылки, закуска, фрукты. Я надеялся, что минут десять у меня есть в запасе. Вряд ли Катя сразу откроет непрошеному визитеру дверь. Но что-нибудь он, конечно, придумает, как-нибудь да обманет. Я сел к столу, налил водки в бокал. Как можно беззаботнее обратился к Мише:
— Примешь за компанию?
Глядел на меня в раздумье, пистолет опустил на колени.
— А давай. Только не шали, ладно?
Потянулся, не вставая, левой рукой принял бокал. Выпили вместе.
— Не понимаю, — сказал я, занюхав водку хлебушком, — чего он так из-за бабы взбеленился?
— Не из-за бабы. У него самолюбие. Телок он тебе завтра целый фургон пришлет.
