— Едва ли, — сказал Стивен. — Ваша машинка с утра трещит не умолкая. Вы творите, как видно, в трансе.
— Но, я по крайней мере, хоть что–то пишу, — парировала она с приторной улыбкой — напрасной, ибо Стивен на нее не смотрел.
Эта перепалка удивила Найджела. Она звучала как ссора старых супругов, у которых оружие от долгого употребления уже притупилось. Правда, Протеру — капризный чудак, от него трудно ждать вежливости и светского обхождения.
— Вы, я вижу, давно знакомы? — спросил он.
Оба ответили почти разом:
— Даже чересчур!
— С июня, когда я стала пользоваться этой комнатой, мы сделались соседями. И я уже привыкаю к странностям мистера Протеру. Как говорится, не бойся собаки, которая лает…
Найджел улыбнулся:
— Я согласен с Кристофером Фраем: для меня лай пострашней укуса.
Мисс Майлз разразилась громким, трескучим смехом:
— Это надо записать.
— Не преминет вставить в книгу, — пробормотал Стивен, — причем без ссылки на источник.
— Зайдите, поболтаем, мистер Стрейнджуэйз. Я на утро работу закончила. А разговаривать, согнувшись пополам, не очень удобно.
Найджел вопросительно поглядел на Стивена, который всем своим видом выражал крайнее отвращение, и, захватив верстку, вышел в коридор. Он заметил, что в дверь мисс Майлз врезан новенький замок. Комната ее была просторнее, чем у Стивена, но обставлена скупо. Посредине, на коврике, стоял стол и канцелярский стул спинкой к двери. Кроме кресла, электрического камина, вазы с цветами на подоконнике и пишущей машинки, больше ничего не было. Рядом с машинкой аккуратной стопкой лежала напечатанная рукопись. В глаза Найджелу бросился квадратный листок бумаги, приколотый к стене.
— Рабочий график, — пояснила мисс Майлз. — Каждый день я удлиняю эту линию, чтобы видеть, сколько я написала. Это меня дисциплинирует.
— Сразу виден профессионал.
— Что ж, писать — моя профессия. Меня бесит интеллектуальное кокетство. У меня есть товар. И я хочу продать его как можно выгоднее. Поэтому мне нельзя снижать производительность. — Она опять завращала глазами. — Вас это шокирует?
Найджел вежливо, но неопределенно хмыкнул:
— А вы давно в издательском деле? Я что–то не припомню…
— Время от времени я беру специальную редактуру. Специализация — бич нашей эпохи. — Мисс Майлз произнесла эту банальность с таким жаром, будто воткнула флаг в землю, куда не ступала нога человека. — Эге, — продолжала она, — да у вас, я вижу, книга Тора?
— Вы его знаете?
— Я слишком многих знаю. Это жестокая расплата за литературный успех — никуда не денешься от своих читателей. Лекции, приемы, письма поклонников, интервью журналистам… Иногда я жалею, что взяла перо в руки. — Мисс Майлз театрально вздохнула.
— Но такая жизнь вам все же нравится? Ведь это пища для вашей автобиографии.
Популярная романистка одарила его по–детски наивным взглядом:
— Вы согласны со мной, что автобиография должна быть до конца и безоглядно откровенной?
— Да — когда пишешь о самом себе. Но если начнешь кидаться на других… — Найджел поднял верстку.
— Да, да. Кажется, с книгой Тора были какие–то неприятности…
— Кому–кому, а вам это известно! — послышалась злобная реплика из соседней комнаты. — И какие именно — известно.
Миллисент Майлз поднялась и захлопнула окно.
— Гадкий карлик, — проворчала она. — Но в своем деле — гений. Приходится терпеть.
В разговоре с эгоистом нетрудно направить беседу в нужное русло так, чтобы он этого даже не заметил; труднее не дать ему уклониться в сторону. В эгоизме Миллисент Майлз, по мнению Найджела, было много ребячьего: неспособность умственно повзрослеть и принесла такой успех этой плодовитой романистке. Она не уклонялась от разговора на занимавшую его тему и явно была уверена, что Найджел просто видный мужчина, которому лестно поговорить с Миллисент Майлз. Найджел, естественно, предоставлял ей в этой беседе ведущую роль. Такая писательница, как она, простодушно заявил Найджел, должна обладать особой наблюдательностью и уметь разгадывать характеры. Будь он одним из хозяев издательства, он сразу бы пришел к ней за советом, тем более что она работала рядом с той комнатой, где нафокусничали с версткой. Она, конечно, целиком погружена в свое творчество, но часто подсознание, особенно у такой чувствительной натуры, как мисс Майлз, воспринимает явления, которые сознание не сразу отмечает. Однако, может быть, ее вообще не было тут двадцать третьего и двадцать четвертого июля?
Вопрос разрешился при первом же взгляде на график. Линия была сплошной в те дни, когда миссис Майлз здесь работала, и намечена пунктиром, когда отсутствовала. Двадцать третьего и двадцать четвертого линия была сплошной. Но что касается тайных посещений соседней комнаты, она ничего припомнить не могла. Она пожаловалась, что люди тут то и дело бегают друг к другу, поэтому она и попросила мистера Джералдайна врезать в дверь замок. Так как отношение Миллисент Майлз к исправленной верстке ограничивалось только ее соседством с местом преступления, Найджелу пришлось оставить эту тему, чтобы не выйти из роли временного редактора. Он попытался подойти к вопросу с другого конца:
— Когда вы заглянули в комнату Протеру, вы сказали: надеюсь, вы меня поддержите…
— Да, об этом нам и надо поговорить с глазу на глаз. — Она понизила голос, кинув предостерегающий взгляд на перегородку между своей комнатой и конурой Протеру. — Когда мистер Райл попросил меня отдать фирме мою автобиографию, мы условились, что «Уэнхем и Джералдайн» переиздадут кое–какие из моих ранних и уже давно распроданных романов. Я убеждена… — В ее зеленых глазах появилось нечто отрешенное, словно она благоговейно взирала на знамение свыше. — Я убеждена, что они дадут духовную пищу молодому поколению. Поэтому позиция Стивена Протеру мне кажется возмутительной!
— Вы говорите, что у вас с мистером Райлом об этом была договоренность? Но в договоре такого пункта нет?
— Джентльменское соглашение. А оно всякой солидной фирмой обычно выполняется.
— Но вряд ли влияние Протеру так велико.
— Что вы, тут его просто боготворят. — В ее манерной речи вдруг зазвучали простонародные нотки. — И мисс Уэнхем почему–то на меня взъелась. Вот кикимора! А если они вдвоем насядут на Артура Джералдайна — он ведь человек слабый…
Найджел предоставил ей трещать дальше и перебирать свои обиды с поистине женской дотошностью. Сохраняя почтительную, но ни к чему не обязывающую мину, как и подобало новому сотруднику фирмы, который не имеет права обсуждать ее действия и в то же время противоречить одному из ее доходных авторов, Найджел под прикрытием футляра от пишущей машинки листал верстку «Времени воевать», пока не дошел до конца главы, вызвавшей весь скандал. Последний абзац был восстановлен: «Надо!» В глаза ему бросилось слово «гекатомба».
Когда Миллисент Майлз замолчала, дабы перевести дух, Найджел поднялся и пообещал ей сделать все, что в его слабых силах. На ходу он будто нечаянно смахнул рукой на пол несколько верхних листков лежавшей лицом вниз на столе рукописи. С пространными извинениями он собрал их с пола и положил на место, успев, однако, пробежать глазами последние фразы, напечатанные мисс Майлз перед тем, как она открыла окно в комнату Протеру. Там не было слова «гекатомба», и при всей высокопарной причудливости ее стиля оно никак не ложилось в контекст.
Через полчаса Найджел Стрейнджуэйз ел бутерброды и пил шотландское пиво в трактире возле Стрэнда. Это заведение посещали главным образом мелкие дельцы и чиновники — последних выдавали большие черные котелки, надвинутые на уши, и чванная манера разговаривать, а первых — жалкое наигранное благодушие, усвоенное из руководства для коммивояжеров — из главы, где советуют, как завоевать доверие покупателя. Но те и другие были неотличимы в одном: в своей небрежной, уродливой речи; несмотря на отмирание кокни, она свидетельствовала о полном падении языковой культуры. Нет ничего удивительного, подумал Найджел, что народ жадно глотает немыслимые сочинения Миллисент Майлз, — реальность ведь так неприглядна. Но если посмотреть вокруг в таком месте, как это, и сама реальность покажется нереальной. Чиновники и разбитные парни («Наш представитель мистер Смит посетит вас…») жмутся друг к другу, защищаясь от собственной неполноценности, нервно нахальничают в век Простого Человека, — что их может поддержать, кроме этого абстрактного и лишенного всякого смысла социального статуса? «Призрачный город, — подумал Найджел. — Лондонский мост на веку повидал столь многих. Я и не думал, что смерть унесла столь многих».
Правда, издательство тоже не слишком совмещается с чувством реальности. Да и может ли оно, питаясь такой эфемерной пищей, как слова? Живя на авторах, чьи вороватые самовлюбленные тени плетут паутину слов, чтобы скрыть свой позор, свое бессилие, свою роковую призрачность? Мисс Майлз, которая пишет так много; Стивен Протеру, который, видимо, иссяк; генерал Торсби… Нет, генерал — это совсем другое дело, это человек, который стреляет словами как пулями, чтобы поразить врага.
