Ознакомительная версия.
— Цыц, женщина! — отмахнулся от бабенки бородатый отвязный Гавриил. — Душа ее была девственна, вот оно что! О горе, горе!..
Чтобы не дать заявленному с такой помпой горю овладеть им окончательно, хрыч снова припал к живительной влаге. Но последняя доза оказалась чрезмерной и едва не свела его в могилу. В самом прямом смысле — не удержавшись на ногах, пропойца рухнул на кучу разрыхленного кладбищенского суглинка. И спустя мгновение принялся шарить по нему руками. А потом поднял голову и обвел спутников безумным взглядом. Таким безумным, что Гурий забеспокоился, как бы впечатлительный пьянчужка не сиганул в яму вместо Афины Филипаки.
— Увы, бедный Йорик! — неожиданно продекламировал Гавриил, поднося к глазам выковырянный из земли обломок кирпича. — Я знал его, Горацио!.. Здесь были эти губы, которые я целовал не знаю сколько раз!.. Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышк…
— Ну, не идиот ли?! — Крашеная спутница Гавриила ринулась поднимать бедолагу-декламатора. — Надо же, как водка мозги засрала! Встань, не позорься!..
На помощь бабенке поспешил брюнет.
— Не та реплика, мэтр, — заявил он. — Вставайте.
— Не та? — озадачился хрыч, послушно поднимаясь.
Сказанное, видимо, произвело на него сильное впечатление. Он затих и больше не пытался вырваться из рук брюнета. И оживился только тогда, когда на заколоченный гроб полетели первые комья земли.
— ..Опускайте гроб! — взревел Гавриил, пугая вздыбившейся бородой двух опухших кладбищенских могильщиков.
— Опомнился, — меланхолично заметила бабенка. — Опустили уже.
— И пусть из этой непорочной плоти взрастут фиалки!.. — не унимался пропойца. — Слушай, черствый пастырь!..
— Как же ты всех заколебал! Заткни его, Гжесь, или я за себя не ручаюсь…
Бабенка с проклятьями отошла от могилы и примкнула к василиску Еленочке, а обладатель странного имени «Гжесь» вытащил из кармана брюк жестяную баночку водки «Клюковка». При виде «Клюковки» хрыч задергал кадыком и пустил скупую слезу.
— Vexilla regis prodeunt! [17] — пробормотал он. — Помянем Афиночку, земля ей пухом…
Все последующее действо мягко перешло из разряда фарса в разряд аляповатой пасторали. При помощи волшебной жестяной баночки бородатого Гавриила удалось отлучить от могилы и на время устроить за столиком, принадлежащим ритуальному участку Татьяны Николаевны Морозовой, 1949 — 1999. Именно в тылу этого участка и находился сейчас Гурий, который мучительно соображал, к кому бы из бывших сослуживцев Афины Филипаки обратиться, От имени органов правопорядка.
Справедливости ради, наиболее достойной из всей шоблы выглядела василиск Еленочка. Она не устраивала свистопляски у места последнего упокоения потерпевшей. Она вообще не проронила ни одного слова. Она не набрасывалась на гроб, как на недопитый стакан с мадерой (подобно бородатому Гавриилу), она не поджимала презрительно губы и не отпускала порционные ругательства (подобно бабенке с макияжем), она не портила воздух сомнительными хохмами (подобно парню со странным именем Гжесь). Она была единственной, кого смерть Афины Филипаки задела по-настоящему. Впрочем, в эту — ничем с первого взгляда не разбавленную — скорбь примешивалось что-то еще. Так и не поняв, что именно, Гурий сосредоточился на лилиях, которые Еленочка положила на свежий холмик. Но даже они не смягчили сердце лейтенанта: рыжая так и осталась для него фурией, гарпией и василиском. И он скорее дал бы себя кастрировать, чем приблизился бы к Еленочке.
Другое дело — спутница василиска: присутствующие называли ее Светаней. Нужно только выждать момент, когда она останется одна.
Но момент никак не наступал — крашеная не хотела отрываться от коллектива.
Просвет возник минут через семь: рыжая неожиданно покинула всю компанию и исчезла среди могил. Гурий тотчас же выдвинулся из своего укрытия.
Появление человека в милицейской форме произвело на крашеную не самое радостное впечатление.
— Лейтенант Ягодников, — представился Гурий.
— Сама вижу, что не подполковник, — крашеная Светаня за словом в карман не лезла. — И что дальше?
— Как вас зовут, простите?
— Это еще зачем?
— Видите ли… В деле вашей знакомой…
Афины Филипаки.., появились новые обстоятельства, и я хотел бы вас с ними, ознакомить.
— А почему именно меня? Я тут человек случайный. Вон к мужикам обращайтесь. Они вас внимательно выслушают.
Гурий с сомнением посмотрел на присоседившихся к чужому столику коллег покойной: Гавриил время от времени прикладывался к жестянке с «Клюковкой», как к материнской груди, и в перерывах отчаянно размахивал бородищей. А парень по имени Гжесь пялился на старого хрыча, как на икону священномученика митрополита Петра Александрийского.
— Я бы все-таки хотел побеседовать с вами… Дело в том, что…
Ввести в курс крашеную бабенку так и не удалось: за спиной Гурия послышались шаги. И по тому, как засаднила рассеченная бровь и заныл ушибленный лоб, лейтенант понял, что это Еленочка.
Василиск обманул бдительность Гурия Ягодникова и вернулся.
— Слушай, возьми у Гжеся ключи от машины… — бросила рыжая, приближаясь к Гурию и несговорчивой бабенке. — Не хочу подходить к этим скотам…
— Думаешь, я горю желанием? — Бабенка перевела взгляд с Гурия на Еленочку и моментально оценила обстановку. — Ладно, сейчас схожу. А ты поговори пока с представителем власти. У него для нас имеется информация… Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной Афины. Ей будет интересно все, что вы скажете.
Представив Еленочку напрягшейся спине Ягодникова, крашеная ходко затрусила к распивочному столику.
— Я вас слушаю. — Василиск пощелкал погремушками на конце раздвоенного хвоста, призывая Гурия к общению.
Придется оборачиваться, даже под страхом кастрации. Стоять к женщине (пусть фурии, пусть гарпии, пусть Медузе-горгоне) спиной — невежливо. А лейтенант Ягодников был вежливым милиционером. Натянув фуражку поглубже на лоб. Гурий развернулся на сто восемьдесят градусов, за чем последовала немая сцена. Сцена продлилась дольше, чем он предполагал.
— Вы?! — Она даже зажмурилась в детской надежде, что Гурий растворится в воздухе. — Это вы!.. Какого черта… Я так и знала, что добром не кончится.
— Лейтенант Ягодников, — второй раз за сегодня пробубнил Гурий.
— Черт! Только со мной могло это случиться…
Она вдруг засмеялась. Это был нервный истерический смех — такой неуместный в кладбищенской тишине, что казалось, что он развалит сейчас все памятники, ограды и обелиски. Но с памятниками и обелисками все было в порядке.
— Что же вы от меня хотите? — бросила рыжая, с трудом приходя в себя. — Арестовать? Посадить в кутузку за наезд?
— Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки.
— Вы?! Вы-то к Афе каким боком?
— Как вы сказали? — удивился Гурий.
— Какое вы имеете отношение к Афине? — сразу же поправилась Еленочка.
— Я веду ее дело.
— Только не это! — вырвалось у нее, и Гурий уловил в тоне василиска что-то оскорбительное. Для себя лично.
Посмотри на себя, трепетали ноздри Еленочки, посмотри на себя, суконное рыло, фанат реликтовой попсы, — какие дела ты можешь вести? О краже двух ливрей из костюмерной киностудии «Ленфильм»?
О порче кресельной обивки в БКЗ «Октябрьский»? О мелком хулиганстве у служебного входа Ледового дворца?..
— Я веду ее дело, — упрямо повторил Гурий.
— Есть подвижки?
— Кое-какие, — Гурию хотелось поскорее отвязаться от Еленочки, и потому он перешел на телеграфный стиль дятла-вертишейки.
— Нашли убийцу?
— Нет. Но дело в том, что убийства не было.
— Как это — не было?
— Произошел несчастный случай. Вы знали, что у нее было больное сердце?
— Понятия не имела. Впервые слышу — от вас. Она что, умерла от сердечного приступа?
— Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно, у нее просто прихватило сердце, и она вышла в тамбур — подышать. — Гурий по собственной инициативе несколько приукрасил официальный бред капитана Целищева. — Сорвалась с подножки электрички, упала очень неудачно, в результате чего оказался пробитым висок.
«Оказался пробитым висок!» — неужели подобное чудовищное словообразование родилось в недрах его горла, воспитанного на безупречных и почти хрестоматийных текстах венценосной Эдиты?
— Значит, оказался пробитым висок, — эхом откликнулась рыжая. — Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь, значит?
— Да, — прошептал окончательно сбитый с толку Гурий.
— И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричках открываются и закрываются автоматически. Это даже дети знают.
— Что вы хотите этим сказать?
Она больше не смотрела на него, — впрочем, она и до этого особенно на него не смотрела, — но теперь в этом игнорировании было гораздо больше смысла, чем секунду назад. Секунду назад Гурий все еще пребывал в своем милицейском статусе — пусть и незавидном, пусть и для кресельной обивки концертного зала «Октябрьский».
Ознакомительная версия.
