Ознакомительная версия.
– Вадим Андреевич, я задерживаю Харина, Зайкина и Фелофьянова по подозрению в совершении преступления. Необходимо организовать раздельную рассадку данных лиц в камерах следственного изолятора.
Определить, кто был изумлен сильнее, оказалось невозможно. Единственный вопрос, на который можно было ответить с уверенностью, это вопрос о том, кто быстрее пришел в себя.
Пащенко быстро дотянулся до телефона, стоящего на столе, и уверенно набрал номер. На Кряжина он не смотрел, но по скулам его бегали желваки и щеки оттенились легким румянцем.
– Иван Дмитриевич, – дрожа голосом, забормотал Харин, – вы совершаете огромную ошибку...
– Пустое, – отмахнулся Кряжин. – О стране подумайте.
– Вы поставили крест на своей биографии, – добавил начинающий соображать, что произошло, финансовый директор. Его лицо светилось ужасом, и он уже стал соображать, какие ответы ему давать на вопросы, которые прозвучат в ближайшие несколько часов.
Пащенко вызвал Пермякова и троих оперов из райотдела. По подсчетам будущих жильцов следственного изолятора, до приезда конвоя оставалось около двадцати минут, и это время они решили потратить с пользой для дела. Для их дела, а не для Кряжина.
– Иван Дмитриевич, вы хоть понимаете, на что себя обрекаете? – говорили они по очереди, сменяя друг друга каждый раз, когда у предыдущего ритора заканчивался воздух. – Вам все равно ничего не доказать, и единственное, чего вы в этой ситуации добьетесь, это позора для себя?
– Переживем, – ворчал Кряжин, морщась от дыма сигареты, зажатой в зубах. – В первый раз, что ли? Господа, все мобильные телефоны на стол, пожалуйста. Вы, Владимир Павлович, еще и диктофон, будьте добры.
Заметив, что Фелофьянов пытается заблокировать доступ к клавиатуре своего мобильника, Пащенко выхватил трубку из его рук.
– Сказали же: на стол! Не сказали же – выключить.
Кряжин снова стал ему нравиться, хоть прокурор и совершенно не понимал, что тот делает.
«Может, в цене не сошлись?» – скользнула неприятная мысль, но он тут же ее от себя отогнал.
В зале царил молчаливый переполох. Харин уже проклинал тот момент, когда «зарядил» себя цифровым диктофоном, который он сейчас готов был разбить о паркетный пол. После ускоренной прокрутки в голове записи разговора Владимир Павлович вспомнил несколько моментов, и у него снова заныло сердце, пересохли губы и похолодели ладони. Выходит, Кряжин все это время видел зажим микрофона в рукаве его пиджака? И, если он так смело наговаривал на себя компромат, значит, имеет план? Значит, он, Харин, в руках человека, который имеет какой-то план?! Боже... Оксана два раза проверяла шнур, и его два раза в рукаве не было видно... Этот же гад увидел... Ну, Кряжин, сука прокурорская!.. Будет тебе видеоролик рекламы японских презервативов!..
– Вадим Андреевич, – попросил Кряжин, развернувшись к Пащенко, – пусть люди заскочат на адрес главбуха завода, Жирова. И сразу в изолятор.
– Поздно, Кряжин, – злорадно вспыхнул Харин. – Пленка уже в Москве. Как только там станет известно о моем аресте, она будет направлена в Генеральную прокуратуру и на Охотный ряд!
– Срок за распространение продукции порнографического характера не боитесь схлопотать? В камере за такие дела по голове не погладят.
В зал зашли четверо, и Кряжин распорядился:
– В изолятор, по разным камерам, общение исключить. Поехали, Вадим Андреевич...
За их спинами раздавались сочный треск наручников, скрип стульев и крик Харина о том, что ему срочно необходима медицинская помощь. Ничего из этого Кряжин не слышал. На ходу выдернув из кармана телефон, чертыхнувшись, он по памяти быстро набрал номер.
– Виктор Кузьмич, это Кряжин, – на этот раз приветливый следователь оказался бестактен. Он не желал слушать ни приветственных речей, ни рассказывать о погоде в Тернове и своем здоровье. – Все потом, Виктор Кузьмич, потом! А сейчас немедленно задержи Смайлова и изолируй его от оружия и всех средств связи.
– Все-таки Смайлов? – глухо пробормотал начальник МУРа.
– Поторопись, Виктор Кузьмич...
Человек в серебристой «Тойоте-Камри» у входа в заводоуправление откровенно скучал. Все газеты, имеющиеся в салоне, были им прочитаны, все стекла протерты, и теперь оставалось лишь сетовать на то, что начальство так долго общается с прокурорским из Москвы. Первые три часа он сидел спокойно, потом стал выходить из машины для разминки все чаще, а к обеду встревожился. К крыльцу завода подкатила черная «Волга», белая «шестерка», и из них стали быстро высаживаться люди, по взглядам которых можно было со стопроцентной точностью определить их социальную принадлежность. Они были в пиджаках, но т а к выходить из машины, придерживая правыми руками левые подмышки, могут только менты.
Обратив внимание, что в машинах остались лишь водители, молодой человек в черном джинсовом костюме включил коробку-автомат и медленно заехал за угол здания. Встал так, чтобы было видно лишь крыльцо. Удовлетворенный тем, что его маневр не привлек внимания водителей «Волги» и «Жигулей», он стал ждать.
Прошло около десяти минут, и его худшие опасения подтвердились. Сначала с крыльца спустился московский гость с терновским прокурором. Они прошли мимо машин и остановились рядом с другой «Волгой», стоявшей на стоянке за крыльцом.
Следом появилась процессия, которая заставила человека в джинсах глухо, но яростно выругаться. Все трое – Фелофьянов, Харин и Зайкин – отсвечивали бледным цветом лиц, причем Владимир Павлович был бледнее других, и все трое вид имели весьма униженный и малообещающий. Сначала водитель «Тойоты» ничего не понял: его босс Харин и остальные директора передвигались в каких-то застенчивых позах – держали руки впереди и сжимали в кулаках пиджаки. Потом такое однообразие заставило «джинсового» понять простую вещь: менты надели на директорат «браслеты», а на наручники накинули пиджаки. Старый милицейский трюк, направленный на непривлечение внимания окружающих. Однако это срабатывает, когда арестованный один. А когда трое идут в рубашках, с пиджаками в руках...
Он не отрывал взгляда от Харина. Тот должен, должен был его увидеть. И увидел. Владимир Павлович нашел серебристую машину глазами, в ней – своего человека и резко стрельнул зрачками в сторону «Волги». Не в сторону той, в которую его усаживали, положив ладонь на затылок, а туда, где курили и о чем-то переговаривались терновский прокурор и приезжий из Москвы.
Парень понял и откинулся на спинку. Понятно, что прокурор Пащенко интересовать Владимира Павловича не может. Кряжин его волновал – так, кажется, называл его Харин...
В номере гостиницы, где Иван Дмитриевич собирался провести последние часы перед отъездом, веяло той чистотой, какая бывает в убранном помещении. Постель Кряжин утром заправил сам, но горничные в этой гостинице были, по всей видимости, привередливы. Одеяло было натянуто, подушка взбита и поставлена на попа. Так нарядней. В захолустном отеле так горничные не работают. На них администрации хоть зажалуйся – толку не будет ни на грош. Эту выгонишь, где другую возьмешь? Здесь же работу уважают и берегут. Пол вымыт, комната проветрена, кран в умывальнике блестит. И когда успевают?
Ответы на все свои вопросы Пащенко получил еще в машине. И теперь, когда между ними снова образовалась паутина доверия и уважения, Вадиму Андреевичу было немного неловко за свою утреннюю скоропалительную реакцию. Непонятным для него оставалось лишь одно.
– О какой кассете говорил Харин, Иван Дмитриевич?
Они сидели у окна и курили. Пепельница была не просто вымыта, она была еще и насухо протерта. Сияла хрустальным блеском и наталкивала на такие же откровения.
– Они меня в этом номере с женщиной сняли.
– Ну, и что? Хотя... С проституткой, что ли?
– Отнюдь. Женщина оказалась дочерью Владимира Павловича, дай бог ему здоровья.
– Харина?!
– Если бы я знал об этом в самолете, – усмехнулся Кряжин. – Билет видел на регистрации, на нем, понятно, фамилия. Шевальская Оксана Владимировна. Поди догадайся... В самолете попросила сесть рядом, с ней дядька какой-то, пахнущий луком и первачом, летел. Там и познакомились. Здесь пару раз встретились, ну, и, как водится... Не удержался, словом. А кто удержится? А они меня вот в это зеркало и подловили.
Пащенко посмотрел на огромное настенное зеркало.
– Проверял комнату?
Кряжин кивнул.
– Проверял. Мне их бухгалтер Жиров как продемонстрировал запись, я сразу ракурс поймал. Вечерком нагрянул, а там тренога стоит. Причем пол пыльный, а под ножками пол чистый.
– Стационар? – предположил Пащенко.
– Точно. И ночь бурная могла раньше случиться, я даму приглашал, но она сослалась на болезнь папы и отказалась. А потом вдруг сама пришла. Я же в другом номере до того дня жил. Но надо мной потоп случился, и меня сюда перевели. Я из администратора после душу вытряс, он мне сказал, что какие-то люди приезжали, велели в этот номер переселить. Тебе, кстати, на заметку. Я уеду, ты этих гостиничных самодельщиков прихвати и порасспрашивай. Сдается мне, не я первый через эту процедуру прохожу. Кстати, помогло это мне, честное слово. Можно было Харина сразу ломать и не бояться ничего, однако я поиграл немного, чем и заслужил твое презрение.
Ознакомительная версия.
