Сначала Нина не поверила. Засиженный народ горазд на выдумку, порой бомжи выдают себя за детей бизнесменов и министров. Но серые, холодные, глаза Мери не лгали. Кроме того, эта волевая женщина была из Санкт-Петербурга — города, который всегда славился невероятными событиями. Ужасающие тайны этого города могли разве что сравниться по хитросплетению событий с такими мегаполисами, как Гонконг или Лос-Анджелес, где человек былинка в безбрежном океане хаоса.
— Картины были украдены в Москве у кремлевского завхоза Павла Космакова. Позже, когда мой брат решил завязать с воровством и скупкой краденных полотен, мы общались с этим человеком. Он не догадывался, что пять украденных у него полотен — дело наших рук. По-моему, старик большего значения краже не придал — настолько он богат. Три картины мой брат продал — Тициана и Пикассо. У меня остались два полотна Рембрандта. Примерная их стоимость около 3-х миллионов долларов. У совсем не бедной Золотоножки от упоминания такой суммы перехватило дыхание.
— И ты, имея такие деньги, пошла на следующее преступление? На них можно прожить безбедно жизнь в любой, самой классной, стране.
Мери посмотрела на нее грустным взглядом.
— Все произошло в последний момент. Я приехала на встречу к покупателю с фотографиями картин. На Выборгском вокзале меня опознала какая-то сука! Снимки я сжевала, но от ментов уйти не удалось.
— Извини за любопытство, а как с полотнами? — спросила Нина. — Они в надежном месте?
— Думаю, что в надежном…У моего школьного товарища есть дача под Гатчиной. Домик старый, там годами никто не живет. Нарисую тебе план усадьбы — найдешь.
Глаза Мери увлажнились. Золотоножка всем сердцем ее пожалела и поняла до чего ей хочется на свободу. Впрочем, всем в этой камере хотелось на волю, за исключением двух бомжевок, которые здесь нашли кров и пищу.
— Но ведь, Мери, я ведь тоже могу освободиться не скоро. Если они мне вмажут четвертую часть этой статьи, я здесь устроюсь на семилетку.
Мери сделала пренебрежительный жест.
— Брось, Нинка! Тебе еще Инга сказала, что твое дело шито белыми нитками. Они годишник побесятся, а затем успокоятся. Ведь менты понимают, что ты про них даже очень много можешь рассказать. Ведь ты сама рассказывала, как они подвыпившие плакались тебе в жилетку.
Нина согласно кивнула.
— Они на шару ох как вокзальную печеночку и коньячок любят. А когда напьются и жен своих обсирают и начальников… не все, конечно, есть и нормальные.
Этих слов Золотоножке при засиженном народе говорить не следовало.
— Ты че, подруга, где ты видела нормальных ментов?!! Все они твари!
Нине спорить не хотелось. Каждый здравомыслящий человек знает — все люди разные. Плохие люди как и плохие национальности “изобретение” людоненавистников, которые тянут во все времена за человечеством шлейф нескончаемых бед. Что касается уголовного контингента, заключенных можно понять. Анализируя свою изломанную жизнь, они приходят в ужас и хоть как-то пытаются себя оправдать, сваливая собственные ошибки на плечи других. На реплику Мери Нина не ответила.
— Адвокат утверждает, что меня выпустят через пару месяцев. Тем не менее, Мери, подумай: кто я тебе, чтоб доверить такие деньги? Потом загрызут сомнения, будешь мучиться.
— Женщина посмотрела на нее стальным, проникающим в самую глубину взглядом.
Золотоножке даже стало не по себе.
— Я в людях разбираюсь, — ответила немного подумав. — Кроме того, ты по гороскопу львица, а львы преданны в дружбе и не корыстолюбивы. Они больше хотят делать добро другим.
— Может и львы есть разные, как люди, — улыбнулась Золотоножка, не забыв мысленные рассуждения на тему “хороший мент — плохой мент”.
Может, — коротко ответила Мери. — Но на тебя я надеюсь!
* * *
Возле тюрьмы выла собака. Она плакала день и ночь вот уже третьи сутки. Солдатам на вышках становилось страшно. Ведь у каждого из людей кто-то есть. В камеры вой проникал приглушенный толстыми стенами. Тем не менее, суетливые прапорщики также были в смятении. Они понимали: где-то в тюрьме за стальной дверью сидит хозяин собаки.
Голос Грея Нинка Золотоножка узнала сразу. Ее и без того измученное тоской по сыну мужу и свободе сердце готово было разорваться. В момент, когда кормушку на двери открыли она позвала охранницу.
— Посмотри какой породы и масти воющая собака, я тебя отблагодарю. И еще — окликни ее по кличке Грей.
Охранница заинтересованно на нее посмотрела. Весть о необычном животном уже разошлась по всему централу.
Через час кормушка опять открылась. У безэмоциональной, ко всему привыкшей прапорщицы в глазах стояли слезы.
— Это ваша собака, Нина, огромный мышиной масти дог сразу отозвался на кличку Грей.
Выставка изобразительного искусства в Киеве была поистине грандиозной. Люминесцентное освещение подхватывали огромные зеркальные шары и весь этот ослепительный свет отражался от покрытых мозаикой стен, находил пристанище на чудесных полотнах.
Время плакатного сюрреализма кануло в историю. Неотъемлемые атрибуты революции — буденовки, увешанные орденами мундиры самодовольных лидеров теперь можно было встретить только в определенном зале, отражающем “великую эпоху”. Впрочем, Франц, талант которого эта “великая эпоха” все — же покалечила, зла на нее не держал. Как подобное в душе его произошло? Кто его знает. Возможно, по незлобивости натуры, а, возможно и от того, что это самое прошлое было прошлым его родителей и частично его самого. Ну, а если брать по большому счету, у славянских народов всегда происходят всевозможные катаклизмы. Что касается России, Беларуси и Украины, — эти народы всегда метались между кнутом и пряником, всегда были многострадальными, везде им недоставало земного равновесия.
Когда Франц и Наташа увидели картину “Украинские Афины”, потрясенные они долго не могли обмолвиться словом. Неизвестный дизайнер поместил картину в раму удивительную по замыслу и воплощению. Упоминание об античных Афинах здесь нашло прямое отражение. Тонкая рама была изготовлена из скрепленных между собой в ажурном узоре хлыстов. Рабовладельческая эпоха как бы накладывала отпечаток на современный быт, а десятки напряженных страдальческих лиц усиливали это впечатление, вынуждали глубоко замыслиться. Затемненную нишу, в которой находилась картина, освещали две лампы, источая струи голубого и красного света.
Когда многочисленная толпа узнала кто автор, произошел взрыв. Люди, перебивая друг друга, высказывали Францу свое восхищение, старые и молодые, домохозяйки и директора, художники и актеры.
После того, как толпа поклонников и желающих взять автограф схлынула, подошла очередь агентов, желающих приобрести картину.
Наташа была ошеломлена. Огненно-рыжий англичанин с рыбьими глазами предложил за “Украинские Афины” пятьдесят тысяч долларов. Два вкрадчивых японца бережно взяли Франца под руки и увели в сторону.
— Даем васа картина восемьдесят тысяч долларов.
Сыпались другие предложения. Вскоре цена достигла ста тысяч долларов.
Это было выше ее сил. Ее дыхание обжигало ему шею, ухо.
— Франек, не теряй шанс!.. За такие деньги мы купим квартиру здесь, в Киеве. Еще останется на машину, мебель и все остальное.
Она не была жадной. Нет, это была не жадность. Просто подобная сумма, да еще в долларах, плохо укладывалась в мозгах, привыкших к убожеской жизни. Так бы повели себя девяносто процентов наших женщин, да и мужчин тоже.
— Наташа, дорогая, — шептал Франц, сжимая руку любимой женщины, — прошу, подожди. Выставка еще не завершена. Теперь продать картину мы всегда успеем.
Опьяненный славой, он долго не мог прийти в себя. После дикого унижения в Черновцах, где на выставке его картина “Революция на земле глазами марсиан” была признана крамольной, после стольких лет забвения слава все же его нашла. Всего одна картина — и он признанный художник! Мелькнула мысль: “Тогда тоже была всего одна картина, затем — клеймо “диссидент”!.. Враг, по которому плачет тюрьма. Но тогда было другое время… На каждом шагу требовался сюр… Необходимо взять себя в руки, вытравить комплекс страха, который все же гнездится в тайниках души”.
Они с Наташей вышли на улицу и ему сразу стало легче. Свежий воздух, неповторяющиеся лица вытолкнули навязчивый комплекс, который уже много лет мешает ему жить. Поистине прав был тот человек, который в глубине прошлых веков изрек слова, ставшие народной пословицей: “На миру и смерть красна”. Действительно, в калейдоскопе меняющихся лиц, пейзажей, в объятиях солнечных лучей, ветра мерзкие комплексы растворились.
На Киевский главпочтамт они приехали вечером. Крещатик сверкал огнями. В помещении почтамта стоял рабочий гул.
