Блас кивком подтвердил слова Гортензии, а Плиний сделал вид, что до него не дошел смысл последних слов, сказанных домработницей.
– Где его спальня?
Вопрос Мануэля застал Гортензию в ту минуту, когда она зевала, широко разинув рот. И Плиний заметил, что в ее глазах уже нет прежнего испуга.
– Спальня, сеньор? Вот здесь.
И она повела их по коридору в своем сереньком халатике и в туфлях на низких каблуках. На стенах в коридоре висели гравюры в рамках, пол был устлан ковровой дорожкой. Почти всю спальню занимала ультрасовременная двуспальная кровать. У кровати стоял журнальный столик с несколькими книгами по медицине, в стенном платяном шкафу был полный порядок. В углу имелась полочка для обуви. Вот и вся мебель. За спальней следовала очень опрятная ванная комната, а за нею – та самая небольшая гостиная в английском стиле: с ломберным столиком, книжными полками и софой, на которой спала Гортензия, когда они пришли.
– Ну что ж, давайте присядем и поговорим… А куда подевался Браулио?
– Какое-нибудь очередное чудачество, – задумчиво проговорил привратник.
– Скажи, Гортензия, чем занимался дон Антонио в свободное от работы время?
Свет от торшера падал на ее грудь и сложенные на животе руки, оставляя в тени лицо. Покой, царивший вокруг, клонил всех ко сну. Только Плиний казался несколько бодрее остальных. Привратник громко зевнул.
– Дело в том, Мануэль, – ответила комиссару Гортензия, – что я приходила сюда в девять утра, когда дон Антонио уже был на ногах, хотя довольно долгое время слонялся по квартире в халате как неприкаянный. И явно не держал во рту и маковой росинки.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что я слышала, как у него урчит в животе.
Плиний и дон Лотарио переглянулись, слегка улыбаясь.
– А дальше?
– В десять утра, уже при полном параде, он садился завтракать. Говорил мне, что приготовить на обед, давал деньги и уезжал на машине в клинику социального обеспечения.
– А вызовы на дом записывала ты?
– В очень редких случаях. Обычно ему звонили либо в клинику – по утрам, либо сюда – днем… Я делала необходимые покупки, прибирала в квартире, стряпала, а в два часа он приезжал обедать. За обедом он смотрел телевизор, затем немного отдыхал, удобно развалясь в кресле. А потом шел в казино выпить чашечку кофе, снова возвращался домой, принимал больных и в шесть или половине седьмого, как я уже говорила, мы уходили. Он – с визитами к больным, а я – к себе домой.
– Ты замужем?
– Упаси бог! Что вы!
– Все вы, женщины, твердите одно и то же.
– Что нам еще остается, раз пошли такие мужчины.
– Ну а дальше?
– Что дальше?
– К больным он ездил на своей машине или ходил пешком?
– Когда как. Если вызовов было много и больные жили далеко друг от друга, тогда на машине. Но вообще-то он предпочитал ходить пешком и никогда не уставал.
– Как же он успевал прочесть столько книг?
– Воскресные дни он любил проводить дома и редко куда-нибудь уходил.
– А когда ты видела его в последний раз?
– Я уже говорила Бласу. В среду, в седьмом часу, он отправился с визитами к больным, мы распрощались с ним у дома, и с тех пор… На следующее утро я, как обычно, пришла сюда, но кровать его стояла неразобранной.
– Что же, по-твоему, с ним могло случиться?
– Понятия не имею.
– Ты ведь единственная в нашем городе, кто хорошо знал его.
– Да, конечно. Но сами понимаете, он не делился со мной, а я ни о чем его не расспрашивала, кроме того, что касалось хозяйства. Он самый обыкновенный человек. И знаете, Плиний… ой простите, я хотела сказать Мануэль!.. Его самым большим другом был нотариус.
– Но хоть какое-то предположение у тебя есть?
– Есть одно, но оно покажется вам смешным.
– Какое же?
– Просто ему все осточертело, и он удрал. – Удрал? Пешком?
– Может, пешком, а может, уехал куда-нибудь на рейсовом автобусе. Я так подумала, потому что он часто повторял: «Эта холостяцкая жизнь стоит у меня поперек горла».
– Так, может быть, у него была какая-нибудь сердечная привязанность?
– Вряд ли. Многие думают, что между нами что-то есть, но они ошибаются. Дон Антонио ни разу не оскорбил меня ни словом, ни жестом. Да, честно говоря, я хоть и не замужем, но он тоже не привлекает меня как мужчина. Доктор всегда хорошо относился ко мне, ничего не могу сказать о нем дурного, но слишком уж он пресный.
При этом она игриво, со значением посмотрела на Мануэля, давая ему понять, что в ее вкусе такие мужчины, как он.
__ Куда же все-таки запропастился Браулио?… – спросил вдруг привратник.
– Черт подери! Верно… – удивился дон Лотарио. – Пойду взгляну.
– Вот был бы номер, если бы он тоже исчез! – засмеялась Гортензия.
– Идите сюда скорее! – позвал их доя Лотарио, появляясь в дверях. – Вы только посмотрите на этого типа!
На кровати доктора, широко раскинувшись и надвинув на глаза берет, крепко спал Браулио, храпя на все лады.
– Хорош, нечего сказать! – воскликнул Плиний. – Ну да ладно, пусть поспит, пока мы разговариваем.
Они стояли в коридоре рядом со спальней.
Плиний снова принялся расспрашивать Гортензию, но уже не с таким рвением.
– А прежде дон Антонио никогда не исчезал? Может быть, не так надолго?
– Что вы, Мануэль! Если он куда-нибудь уезжал, даже ненадолго, то тщательно готовился к отъезду. И всегда точно называл мне день своего возвращения.
– Блас, кто-нибудь засиживался у него до поздней ночи?
– По-моему, нет, Мануэль. Правда, я всегда засыпаю в десять вечера, но, мне кажется, такого не бывало.
– Я тоже никогда не замечала каких-либо следов вечеринок, – добавила Гортензия.
– Ну что ж, завтра утром обязательно постарайтесь выкроить свободную минутку и зайти в жандармерию, чтобы сообщить о случившемся. А о нашем с вами разговоре никому ни слова… Впрочем, если у вас вдруг появится желание еще раз повидать меня или рассказать что-нибудь новенькое… это уж ваше дело.
– Ясно, Мануэль, будьте покойны, – ответил Блас, подмигивая.
Плиний взглянул на сонную Гортензию. В глазах ее уже не было испуга, и натянутая улыбка исчезла с ее губ. Гортензия казалась совершенно отрешенной.
– Ты слышишь меня, Гортензия?
– Да, сеньор, обещаю вам.
С величайшим трудом растолкали они спящего Браулио. Несколько секунд философ озирался по сторонам, не понимая, где он находится.
– Пора, маэстро, уже светает, – сказал ему Плиний.
– Знаешь, Мануэль, – устало произнес он, – баранья голова окончательно доконала меня.
– Проклятая баранья голова! Она заняла в твоем брюхе слишком много места. А ну-ка, вставай!
Сначала они завезли домой Гортензию, потом – Браулио. Подъехав к дому Плиния, дон Лотарио задал ему обычный в таких случаях вопрос:
– Что скажешь насчет всего этого?
– Не знаю даже, с какой стороны подступиться.
– Не виляй, Мануэль. У тебя наверняка уже есть какие-нибудь соображения.
– Уверяю вас, дон Лотарио, ничего подобного… Я не вижу ни малейшей зацепки. Хорошо бы поговорить с нотариусом, возможно, беседа с ним что-нибудь прояснит.
– Я это устрою.
– И будет лучше, если он примет нас у себя дома.
– Хорошо. Я позвоню тебе завтра по телефону.
– Да, пожалуйста, дон Лотарио, потому что утром я вряд ли приду пить кофе в кондитерскую Росио. Ба, сколько уже времени!
– Спокойной ночи, Мануэль. До завтра.
Несмотря на свою привычку рано вставать, Плиний проспал в то утро до десяти часов. Жена и дочь, занятые приготовлениями к свадьбе, тоже забыли разбудить его.
Когда Мануэль вышел из ванной комнаты, аккуратно причесанный, уже в мундире, правда не выглаженном после вчерашней ночи, никто не подал ему кофе.
– Ты еще здесь? – искренне удивилась жена.
– Бедненький папочка! Мы тебя совсем забросили! – воскликнула дочь, неся в руках ворох одежды.
– Подожди минутку, Мануэль, я мигом сварю кофе, – сказала Грегория.
– И дай мне несколько пончиков, сегодня я не успею зайти в кондитерскую Росио.
Сквозь распахнутые настежь двери комнат виднелись чемоданы, пакеты, горы одежды и белья.
Особенно суетилась и хлопотала жена.
«Матери выходят замуж столько раз, сколько выдают замуж своих дочерей, – подумал Мануэль. – И готовятся к свадьбе, к переезду на новую квартиру, к первой брачной ночи так, будто это выдают замуж их самих. Отцы болезненно переживают замужество своих дочерей, а матери заново переживают то, что испытали в молодости».
Едва Грегория поставила кофе на плиту, кто-то позвонил с улицы. Забыв обо всем на свете, она опрометью выскочила из кухни открывать входные двери. Явились соседки со свадебными подарками, изнывая от нетерпения посмотреть на беспорядок, царивший в доме, и на взволнованную перед свадьбой невесту. Они вошли в дом, выставляя напоказ свои подарки, и, бросив косой взгляд на Мануэля, поздоровались. Тотчас же примчалась Альфонса. Принесенные подарки разложили на столе, и о Мануэле снова забыли.
