Впрочем, проучиться на сельскохозяйственном факультете долго Ивану не пришлось. Через месяц он получил из Федосьина от мачехи телеграмму, что отец его убит.
Мачеха надеялась, что сын приедет на похороны отца, но сын не успел. Телеграмма шла долго, да и добраться из Петрограда в Москву было дело не простое и не быстрое. Приехал Иван в Федосьино, когда Василия Егоровича уже похоронили. В деревне было по-прежнему тихо, пустынно, голодно.
Здесь революция чувствовалась мало. Тишина, нищета и грязь. Мачеха растерянная, несчастная, и дети смотрели испуганно, худые, истощенные дети. Сходили на могилу, потом мачеха рассказала, при каких обстоятельствах погиб отец. Болел Василий Егорович тифом, кое-как выкарабкался, выздоровел. За время болезни семья совсем обнищала. Единственно, что лошадь сохранилась, гнедая лошадь.
Василий Егорович всегда любил лошадей и за этой хорошо ухаживал. Из последних сил выбивался, а лошадь была сыта. И вот в снежный ветреный вечер постучался человек, угрюмый такой, как будто косоватый. Смотрел исподлобья. Пришел и говорит: «У вас лошадь хорошая, свезите меня в Москву, мне кой-какой товар надо доставить». Отец сперва было отказался, слаб еще, да и деньги ничего не стоят. А пришедший говорит: «Свезите— заплачу сахаром». Ну, тут, конечно, отказываться было нельзя. Шутка ли — сахар! Дети уже забыли, когда его видели.
Попили чаю, договорились выехать в шесть утра, когда рассветет, и легли спать. Ночью пришелец вставал по нужде и выходил во двор. Мачеха слышала, что ходит, да не обратила внимания. Потом уже поняла, что он, когда ходил, часы вперед перевел и топор положил в сани.
Показали ходики шесть часов. Гость проснулся и всех разбудил. Все удивлялись, что так темно, ну, да зимой, когда пасмурно, бывает, и позже светлеет. Потом уже мачеха сверила ходики и поняла, что на самом деле было только четыре часа. Это, значит, бандит перевел, чтобы выехать ночью: и темно, и никого на дороге не встретишь. Ему полная воля.
Снарядились. А что топор в санях, не увидели — он его соломой прикрыл. Сани потом уже нашли, не доезжая деревни Терешково, проезжие люди. В санях лежал топор, весь в крови, и труп отца. Отец сидел впереди, а бандит, видно, топор из соломы вынул и с одного удара зарубил. Все из-за лошади. Лошадь и угнал.
— Как же не поймали? — спросил Иван.— Лошадь известна, снегу кругом навалило. Следы должны быть.
Мачеха только рукой махнула. Ходила она по начальству в милицию, так там ее чуть не на смех подняли. У нас-де поважней дела, и некому заниматься. Нечего было, мол, на сахар льститься, а теперь уж пиши пропало.
Иван даже зубами заскрипел. Только подумать: трудящегося человека зарубили, ограбили — и никакой защиты!
Когда он уезжал из Петрограда, Игнатьев, начальник рабоче-крестьянского университета, велел ему дать наган.
— Раз,— говорит,— такое несчастье, мало ли что может быть. Может, даже и сам с бандитом встретишься. Только зря в дело наган не пускай.
Милиция помещалась в Кунцеве. Тогда были волости. Федосьино входило в Кунцевскую волость. Дошел до Кунцева. Все честь честью, вывеска висит: «Волостная милиция». Вошел. Дощечка: «Начальник милиции». Вошел. Пустая комната. Стол для секретарши, и дальше уже дверь в кабинет к самому начальнику. Из-за двери доносился веселый смех. Иван открыл дверь в кабинет. Смеялись двое. Начальник волостной милиции и его секретарша.
Начальник решил, что посетитель поступил очень невежливо, прервав его веселый разговор с секретаршей. Поэтому он посетителя встретил хмуро, хмуро выслушал рассказ об убийстве отца и хмуро объяснил, что милиция тут ничего сделать не может, потому что неизвестно, где убийцу ловить, да и людей свободных в распоряжении начальника милиции сейчас нет. Был этот начальник, несмотря на голодное время, отлично накормлен, розовощек, с прилизанными, чем-то смазанными волосами. Наверно, до революции служил он писарем или приказчиком в лавке, а сейчас пошел на работу, на которой надеялся получить наибольшую выгоду. Может быть, можно было пойти на него жаловаться к высокому начальству, но Васильев понимал, что ни к чему это не приведет. Высокое начальство, наверно, и так знает, что в кунцевской волостной милиции сидит примазавшийся прохвост, но что будешь делать, если людей нет и негде взять. Выгонишь этого, и хоть милицию закрывай. Ох, как хотелось Васильеву вынуть наган и хотя бы помахать им перед носом этого прохвоста, поглядеть, как с его розовощекого лица сползет наглая, самоуверенная улыбка! Но Иван уже твердо знал, что обнажать оружие можно только в случае крайней необходимости. Он уже ясно понимал, что, как бы он ни был внутренне прав, как бы он ни был возмущен, все равно, размахивая наганом, делу не поможешь.
Он встал и вышел.
Шел он по заснеженному лесу назад в Федосьино, вспоминал отца и думал о том, какую несчастливую жизнь прожил Василий Егорович. Всю жизнь бедность, да долги, да волнения о завтрашнем дне. Сейчас вот, может, все бы наладилось и землю бы получил, было бы к чему приложить руки, да вот какой-то зверюга, бандит тут-то и обрубил его жизнь.
Заснеженный лес был тих. Ни одного человека не было видно ни на дороге, ни в лесу. И, ясно представляя себе, как на такой же лесной дороге сверкнул топор, опускаясь на голову отца, так же ясно представил себе Иван Васильевич бесконечные глухие леса, пустынные дороги, городские дворы и улицы и людей с топорами, с ножами, с револьверами, прячущихся за деревьями, в подворотнях и в глухих переулках, готовых зверски убить человека, чтоб отнять у него то, что он заработал долгим и тяжелым трудом.
И впервые работа следователя и сыщика представилась ему совсем в другом свете. Не эффектные подвиги Пинкертона, Картера или Руланда, не бешеные погони, не удивительные приключения, а упорная борьба день за днем, месяц за месяцем, год за годом против этих людей с топором, с ножом или револьвером, в защиту жизни и имущества честных работающих людей...
И снова долгая дорога в Петроград в набитом до отказа вагоне. Снова медленно плывущие за окном деревья, полустанки, деревянные перроны. Снег, снег и снег. Будто замерла, укрывшись снегом, страна,— страна, где разруха, запустение, голод, страна, в которой впервые выковываются формы государственности, формы общества, которых еще не знала история.
И снова идет он пешком по пустынному, заснеженному Петрограду к Таврическому дворцу. Заколочены досками витрины магазинов, навалены снежные сугробы, тропинки протоптаны по улицам, как в поле или в лесу.
Таврический дворец. Уже родной дом. Иван, доложившись по начальству, просит разрешения войти к Игнатьеву. У него просьба: он хочет перейти с сельскохозяйственного факультета на факультет следственно-розыскных работников и судей. Он, Васильев, хочет быть следователем. Он хочет быть сыщиком.
Это нарушение правил. Государство зря проучило его на сельскохозяйственном факультете целый месяц. Целый месяц государство его хоть и скудно, но кормило. Может быть, у Васильева это случайное увлечение, которое скоро пройдет?
Нет, это не случайное увлечение. Может быть, его толкнули на это случайные обстоятельства — убийство отца, очевидная беспомощность следственных органов? Но для тысячи человек обстоятельства эти остаются лишь эпизодом, может быть, поводом для размышлений, для горести, для раздражения. А для тысяча первого это повод для коренного решения. Обстоятельства толкают на тот же путь, на который толкает природная склонность. И тогда, значит, профессия выбрана правильно.
Игнатьев смотрит на парня, стоящего перед ним. Совсем молодой парень. Сдержанный, немногословный. Наверное, чувствует больше, чем говорит.
Игнатьев думает и соглашается. Васильев переведен на другой факультет.
Глава вторая. ЧЕЛОВЕК ИЗУЧАЕТ ПРОФЕССИЮ
Состав преподавателей на новом факультете был отличный. Уголовное право читал профессор Ворт, преподавали профессор Косоротое, Шидловский, бывший начальник регистрационно-сыскного отделения Петербурга
Сальков, начальник речного угрозыска Аркадий Аркадьевич Кирпичников. Все это были люди серьезные, знающие, обладающие огромным опытом. Трудно сказать — может быть, не все они были целиком на стороне Советской власти, но учили, во всяком случае, добросовестно. Молодым людям, не имевшим даже отдаленного представления о будущей своей работе, они старались передать и передавали весь свой опыт, все свое практическое умение раскрывать преступления. Это было очень интересно, и Васильев до сих пор с благодарностью вспоминает своих учителей, но, по совести говоря, к практическим задачам, стоявшим тогда перед студентами, лекции имели отдаленное отношение. Да, учителя знали все о том, как повить преступников. Ученики с жадностью слушали каждое их слово. Но вот беда — преступники были совсем другие. Старые мастера розыска рассказывали интереснейшие случаи о том, как были раскрыты загадочные убийства, подделки завещаний, ограбления банков, как были пойманы международные воры, элегантнейшие люди, вращавшиеся в высшем свете, а теперь, в Петрограде, вооруженные банды с пулеметами и револьверами осаждали дома, отстреливаясь от малочисленных работников только что созданной и еще не окрепшей милиции. Совсем были не похожи преступления, совершавшиеся в девятнадцатом году в переворошенной, голодной стране, на те преступления, которые старые мастера розыска помнили и с которыми умели бороться.
