Сорок первый осколок. Можно примерно рассчитать траекторию. Баллистический анализ не требуется, потому что мне это ничего нового не дает. А вот осмотреть сарай, что в конце огорода, взлелеянного Худур…
— Вы у этого окошка были?
— Я не видела никого!
— И это было прямо в тот момент, когда взорвалось?
— Ну! Я же говорю, я тут стояла.
— Но ведь видно весь участок, что под окнами!
Она обозлилась, даже покраснела:
— Да ты что?! Я-то чего говорю! Никого не видала я! Я и этим сказала!
— Откуда же взялось, что им гранату кинули? Отсюда вам улицу не видно, но улицу видел Борис. Они уже подъезжали.
— Я-то почем знаю! Да никто ничего не кидал! У них в доме взорвалось! Чего ко мне ходить?! Ты лучше у Борьки этого спроси, чего он там своей жене-супруге подложил! А я не знаю ничего! Никого не видела! И нечего ко мне ходить!
Я вышел на улицу, потом на участок Худур. Теперь мне следовало искать сорок второй осколок. Хоть бы один. Конечно, трудно допустить, что сорок второй, прошибив опять же две стены, чудом сохранен третьей, или каким-нибудь кочаном на огороде, или стволом яблони. Как будто у меня уже не достаточно доказательств, что взрыв был чисто «эндогенного» характера.
Димкина теща в своем доме переходила от окна к окну, словно мое отражение в стеклах, не отводя от меня враждебного взора.
Да, в стене, обращенной к огороду, все-таки две дырки были. Как-то не отмеченные, не замеченные… но ведь как раз на этом уровне вырвано лицо обнаженной танцовщицы на холсте Кости Иванова. Крупный, солидный, вполне весомый осколок. Надо было зайти в соседнюю с гостиной комнату. И куда же он потом? Но ведь я знал, где искать. Едва ли от краткого контакта с танцовщицей, дощатой стеной и десятисантиметровым брусом солидный осколок мог сильно изменить направление. Он по радиусу от точки взрыва стремился выполнить проектное задание — приземлиться в двухстах метрах.
Я нашел его на пороге двери в сарай, в тот, где лет семь назад была сауна. Да, сауна, в которой мы с покойным Романом пели весь репертуар Высоцкого, начиная с «Пр-ротопи мине баньку по-черному», где в пару и дыму голая Худур обварила знакомой училке обе руки… я хорошо помню, как тогда предсказал, к дикому возмущению гостей, что от этой дачи добра не будет: в тот раз все мы по дороге к станции извалялись в жидкой грязи, теперь вот обварили до пузырей училку… через семь лет пророчество сбылось.
Кусок темного металла. Три сантиметра на, два. Он воткнулся острым краем в порог. Он не мог быть случайным. Он остался незамеченным, потому что было не до него.
И я мысленно восстановил траекторию: сомнений не стало. Если были. Взрыв произошел на метр как минимум правее, чем его обозначили имбецилы. Взорвался именно рояль. Я не забыл, конечно, какую дополнительную версию предложила мне Димкина теща. Борис смотрел на меня из-за нижнего угла рамы, стоять он, скорее всего, не мог, но смотрел пристально, вроде бы не моргая. Я бы мог подумать, что он внезапно помер или некие темные личности прикончили его, пока я брожу по тещам и по огородам. Да тут вообще возможны всякие варианты. Кто имел доступ к роялю? Какого черта понадобилось убивать Худур тому же Борису?.. Вероятно, если, следуя заветам Генки, я прослежу остальные смерти, только тогда что-то станет яснее. Борису же сейчас что-либо доказывать не имело смысла. Даже опасно. Если это в самом деле он срежиссировал ее смерть или знает о ее смерти больше, чем говорит мне.
Я сунул осколок в карман и пошел по меже к дому. Следовало, может быть, уехать прямо сейчас, а Боря проспится и уедет завтра. Призраки в таком его статусе едва ли его обеспокоят.
Борис оказался на террасе и вовсе не настолько уж невменяемый.
— Ну чего? Я здорово клюкнул. Сблевнул. По… методу Худур. Она все жрет, жрет, пьет на уровне, а потом шмыг в сортир — и вроде не пила…
— Я знаю.
Это я знал. Мне стало казаться, что вообще без Худур и дом этот, и та нагруженная драгоценной мебелью и утварью квартира пойдут-таки прахом. Борис гляделся беспомощным, особенно в этом доме. И — безумной смотрелась мысль соседки-тещи об убийце-муже. Конечно, мужик не слишком состоятельный как мужик, но убивать-то> вышибать из-под себя свою опору…
— Чего не пьешь? — вдруг спросил меня Борис с оттенком подозрения в недостаточном соучастии в скорбной ситуации. И тут же вполне трезво оценил возникший в окне призрак. То была подозрительная теща.
— Чего ко мне ходить? — начала она с вопроса. — кто их вообще-то видел? Гранатометчиков!
— Следователь, — сказал Борис, — а к тебе больше никто не придет, мотай отсюда!
— Я-то умотаю… — со зловещим обещанием в голосе не закончила речь соседка и провалилась за подоконник.
— Я-то умотаю! — послышалось уже где-то за .забором.
Вероятно, предполагалось появление вместо нее кого-то. Вроде всадника на «коне блед» для расстановки акцентов и покарания убийцы.
Сомнений у меня насчет эпицентра уже быть не могло. Уверенная, бескомпромиссная прямая — из центра рояля до морды Костиной русалки. Потом — до стены боковой комнаты…
— Ты нашел осколок?
— На пороге сарая. Вон, где сауна была.
— Да я давно все понял. И насчет стекол. Окна были закрыты. Створки? Прикрыты. Это я точно издаля видел. Граната бы наверняка втащила куски стекла вот сюда хотя бы. А на натуре все стекла выбило на траву, а в комнате — ни кусочка.
— Что же ты следователю…
— Да пошел он! Худур не воскресишь. А взорвалось внутри рояля. Вот тут. Вот весь бок разорван. С правой стороны.
С правой стороны я нашел странную, вроде бы не совсем «рояльного» происхождения дощечку. Треснувшую, обкусанную взрывом.
— Да, — подошел Борис, — очень может быть. Такой ящичек поставили с гранатой. Вот сюда могли прилепить, тут крышка была.
— И?
— Я не знаю. Думаешь, радиоуправляемый? А как они могли знать, что Худур в этой комнате? Тут и не подсмотришь! Вон, глянь.
Из обоих окон, за сиренью и рабицей, ниспадал от дороги голый склон, поле опускалось в долину речки, обозначенной редкими ветлами. Противоположный склон был совершенно нецивилизован и почти лишен деревьев. Над голым бугром до рези в глазах сияло бледно-голубое небо.
— Откуда зырить?! На две версты простор! От речки не увидишь, а от того бугра не разглядишь. Так что, Адик, может, твой Генка и прав. Надо бы с бумажкой и карандашиком подумать и расчислить.
Он показался мне вовсе трезвым. Он все понимал. Мне показалось, что он все стал понимать параллельно со мной, если не раньше меня: насчет взрыва в рояле и…
— Они подложили гранату загодя! Это аксиома. Согласен?
Я согласился. Мы сели за стол у камина (почти не тронутый взрывом), и у нас уже был под руками блокнот и две авторучки.
— Тут, может, и не радиоуправляемый взрыв. Вот представь, кроссвордист, что, предположим, они знали, что Худур рояль только по праздникам отпирает.
— А так и было?
— А так и было. Она его на ключе держала! Это же был коллекционный! Как там она его звала… хрен с ним, теперь он уже никакой, так вот! Ты Улавливаешь?
— Граната взорваться должна была, когда открывают крышку?
Борис зримо задумался. Он стал похож на следователя Васю Зворыкина, которого я знал когда-то. Только Борис очень широк и… маленькая такая головка.
— Нет, — решил Борис, — не когда крышку, а когда клавиши.
С этим можно было согласиться. Граната, судя по уж совсем точно определенному эпицентру, висела над правой частью клавиатуры, над «высокими нотами», и какой-нибудь из молоточков запросто дернул за чеку.
— Значит, она играла? Алкашу-плиточнику?
— Значит. Ему, может, хотела ту песню сыграть? Похвалиться. На другой же день — день рождения должен быть. Одиннадцатого. Она плохо играла. Только ту песню.
— «Розы белую и красную на столе забыла ты»?
— На эту похожа мелодию: «Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем». Это из какого-то старого фильма. Похожая. Сам мотив. «Я тоскую по соседству и на расстоянии…»
— «И лежат они, напрасные, обманувшие цветы».
Я подумал, что со стороны мы с Борисом напоминаем сейчас собравшихся на поминки полоумных. Поем. Девять дней Худур уже было. Но душа еще здесь…
— Все, — сказал я, — когда последний раз и при ком открывали рояль?
Борис оглянулся на рояль. В блокноте он успел начертать что-то специфическое, кажется, тюремную решетку, но сказал он, что чертит «сетку», чтобы определить, когда и кто из прежних друзей посещал дачу. Это было, по-моему, очень разумно,
— Ты же утверждаешь, что Генка подозревал всех нас. Тех, что гудели у Гиви в Гаграх.
— Генка уверен, что тот маньяк был тогда среди нас. Но ведь трое из двенадцати… теперь четверо, умерли.
— Минус мы двое и Генка? Так?
Я был не очень уверен, но кивнул.
— Остаются пятеро, — Борис решительно перевернул листок, прихлопнул его ладонью, — и трое нас по-се-щали! Вот эти трое!
