— Кого-нибудь подозреваете? — спросил Рябинин.
— Нет… За сотрудников ручаюсь.
— Как же постороннее лицо сумело усыпить сторожа?
— Охранник приходит часа за два и шатается по универмагу. Его будка открыта…
Вот так шли и допросы продавщиц: ничего не знали, никого не подозревали и ручались друг за друга.
— А как вы объясните, что кража совершена именно в тот день, когда вы не сдали деньги?
— Не знаю, — растерянно ответил директор и добавил скороговоркой: — Кассирше я верю, как себе.
Кассирше верил и Рябинин: маленькая, испуганная старушка, готовая идти под суд за свою даже финансовую ошибку — несдачу денег в банк. Оставалось совпадение, которое возможно при столь частой практике торговых работников выполнять план деньгами прошлого месяца. Преступник мог об этом знать.
— Вы некурящий? — спросил директор.
— Закуривайте-закуривайте, — буркнул Рябинин, который уже знал, зачем спрашивают.
Пепельница была на столе — большая медная жаба с распахнутой пастью, — и всё-таки люди всегда узнавали, что он некурящий. По воздуху в кабинете или по пальцам без желтизны? Или по букетику? По очкам?
Герман Степанович нагнулся. Достал с пола коричневый, в цвет костюма, портфель и начал расстёгивать, как-то неумело сунув его под руку. Когда щёлкнул второй замок, портфель прыгнул вниз, но директор успел схватить его за нижние углы, отчего тот внутри глухо ухнул, распахнулся и выбросил на стол содержимое, которое оказалось прямо перед Рябининым, и ему ничего не оставалось, как взять в руки, посмотреть и передать владельцу.
Потрёпанная книга в тёмной, без названия, обложке. Рябинин раскрыл её где-то в середине и прочёл строчку наугад: «23. И посмотрев вокруг, Иисус говорит ученикам своим: как трудно имеющим богатство войти в царство Божие!».
— Это «Евангелие», — смущённо заметил Герман Степанович.
— Вы что — верующий?
Директор рассмеялся:
— Хобби. Интересуюсь историей религии, собираю иконы и езжу по церквам и монастырям.
— Теперь это модно, — вздохнул Рябинин.
Иконка: медный оклад, хорошее письмо, свежесть лика… Вряд ли старинная.
— Никола-угодник? — попытался угадать Рябинин.
— Да, девятнадцатый век.
Пачка сигарет и спички. И всё. Если бы Рябинин вот так же опрокинул свой портфель, то чего бы только ни посыпалось: скрепки, бумажки, карандаши, старые газеты, надкусанный на дежурстве бутерброд… Не зря директор имел пилку для ногтей.
— А вы знаете, откуда у меня такое хобби? — спросил, улыбаясь, Герман Степанович. — Окно моего кабинета выходит на озеро, на остров. И вот целые дни я вижу этот прекрасный монастырь. И, знаете, проникся красотой.
Почти напротив универмага посреди широкой воды лежал островок, на котором высился монастырь. Говорили, что одиннадцатый век. В последние годы туда зачастили туристы, и нарочно для них пустили паром.
— Много у вас икон?
— Что вы, я молодой, если так можно выразиться, хоббист.
Рябинин едва не пошутил — хобботист. Стоило, потому что вопросов о краже к директору больше не было. Их не было к продавщицам, кассирам и сторожу-те ничего не знали. Не было вопросов к экспертам, которых бесполезно спрашивать, не добыв материала для исследований. Не было вопросов и к свидетелям, потому что не было самих свидетелей. Вопросы были только к преступнику, но вот он-то и отсутствовал. Да и к преступнику имелось всего три вопроса: как украл, зачем украл и где украденное? Впрочем, два вопроса — как украл и зачем — известны. Вернее, один вопрос, потому что зачем воруют, Рябинин знал.
— В Новгороде были? — спросил Рябинин (он сам провёл там неделю).
— А как же! — воспрял Герман Степанович, ступив на любимую стезю. — Древнейший город!
— Что скажете о новгородской Софии?
— Великолепно!
Когда Рябинин к ней шёл, то вдруг понял, что сейчас в воздухе, высоко над головой, что-то произойдёт, и там произошло — полыхнул солнцем купол, поднятый строгими бедными стенами к богу, но так поднятый, чтобы радовался этому человек.
— Юрьев монастырь видели? — интересовался Рябинин.
— Видел.
— Георгиевский собор в нём помните?
— Помню.
Правда, Рябинину больше понравились деревянные церквушки, что были свезены к стенам Юрьева монастыря: маленькие, резные, изящные, стояли они посреди сосен и трав, как прянички. И запах дерева в них был такой щемяще-смолистый, что почему-то наплывало детство, слегка затуманивая глаза.
— А как вам Спас Преображения на Ильине улице?
— Понравился… Там фрески Феофана Грека!
Церковь стояла на такой тихой улице, что простые травы и цветы касались своими стеблями её многовековой каменной кладки.
— А помните?…
— А в ресторане «Детинец» были? — перебил Герман Степанович.
— Был.
Перед рестораном продавали прославленную медовуху, которую стоило попробовать, коли приехал в Новгород. Рябинин выпил натощак стакан жёлтой сладковатой жидкости, и уже в душном ресторане услышал в голове невнятный гул.
— Уху по-монастырски брали? — спросил директор.
— Вроде брал.
— А мясо в квасе?
— Не помню.
— А мясо по-новгородски?
— Я ел что-то из горшочка.
— Ну, а борщ боярский, курица по-преображенски, блины «не всё коту масленица», сбитень?
— Вот сбитень пил, — обрадовался Рябинин.
Помнил, что пил душистый горячий напиток, ибо после него в голове пропал тот медовущный гул.
— Я даже фирменное меню на память прихватил, — улыбнулся Герман Степанович, намекая, что это всё-таки кражонка.
— Я ничего не прихватил, — суровым тоном согласился Рябинин, что это-таки кражонка, ибо помнил слёзные просьбы официанток не растаскивать меню.
— С вами интересно беседовать, — потускнел директор.
— С вами тоже, — наоборот, улыбнулся Рябинин. — Мы, видимо, ещё встретимся и тогда поговорим подробнее.
— О Новгороде? — серьёзно спросил Герман Степанович.
— Почему ж только о Новгороде?… О том, что вас интересует. О религии, о монастырях… Ну, и о Новгороде.
Когда Герман Степанович ушёл, Рябинин подумал… Вернее, он об этом думал раньше, ещё до его ухода: из универмага украли на тридцать с лишним тысяч, а директор беседует о мясе в квасе и блинах «не всё коту масленица»…
Так мелочь ли, когда мужчина носит пилки для ногтей и закрывается зонтиком от капель дождя?
Из дневника следователя.
Анализирую — уже дома, после ужина, — допрос директора, пытаясь извлечь полезную информацию для дела. И всё думаю: а понимаю ли в полной мере, что такое допрос? Я всегда исходил из логики, которую почитаю за атомы ума. Человек говорит правду или обманывает. Ну, и среднее состояние — полуправда, которая тоже логична. Но следователь, видимо, должен допускать существование нелогичных поступков и нелогичных ответов. По крайней мере, не связанных логикой напрямую.
Вот на допросе директор бурно искал сигареты, а, вытряхнув их, забыл закурить. Нелогично. Впрочем, мог смутиться из-за обронённых религиозных предметов. Тогда всё логично. А разве я сам всегда логичен?
Иду сегодня с работы пешочком. От бара, где обычно толчётся мужичка два-три-четыре, отделяется фигура, лишённая каких-либо индивидуальных признаков, кроме застарелого духа разливных вин, и спрашивает:
— Друг, закурить не найдётся?
— Не, я непьющий.
Петельников оторвал голову от подушки, силясь определить, что звонит — будильник или телефон. Звонил, слава богу, будильник; слава богу потому, что телефонный звонок в шесть утра мог означать только вызов на место происшествия. Но вставать нужно так и так.
Он вскочил рывком, чтобы спугнуть сон, и пошёл по квартире, тоже вспугивая его со всех углов. Понажимал на все выключатели, чтобы серенькое утро залить электричеством. Распахнул оба окна, в комнате и на кухне, сразу ощутив запах политого асфальта и печёного хлеба — едва заметный, потому что хлебозавод был в соседнем квартале. Включил приёмник, угадав к последним известиям. И взялся за гирю.
Работа на автобазах пока ничего не дала. Они продолжали её, уверенные, что товары вывезли на автомашине. На всякий случай отработали легковушки, мотоциклы с коляской и даже четырёх лошадей, ещё влачивших своё транспортное существование. Последняя версия рассмешила следователя Рябинина: он представил, как по ночному городу медленно цокает лошадь; сидит возница с кнутом, свесив ноги; а в телегу навалены телевизоры, рубашки, хрустальные вазы… Эти его усмешки почему-то действовали сильнее, чем замечание или даже грубое слово. Поэтому версию «телевизионные мастера» Петельников решил отработать потихоньку от следователя: будет результат — доложит, а не будет… Через два часа, ровно в восемь, специально для инспектора соберут всех телевизионных мастеров, пока они не разошлись по вызовам.
