Ознакомительная версия.
— Что с родителями Нади?
— Все плохо, Вадим. Оба живы, но такие тяжелые… Алевтина Валентиновна в себя не приходит, возможно, и не придет — у нее две пули из живота удалили. Валерий Леонидович в сознании, но говорить не может — пуля пробила позвоночник, он парализован…
Она ревела так, что Вадиму приходилось ее успокаивать. У множества людей сломалась жизнь после этой проклятой свадьбы…
— Ты ведь голодный, — вспомнила девушка и вытерла глаза. — Ты хоть что-нибудь ел за эти дни?
— Нет, Настя… — отозвался Вадим.
— Я сейчас соображу покушать…
— Не надо, — он схватил ее за руку. — Не могу я есть, Настюха, кусок в горло не лезет, не переводи добро.
— Но как же так? — Она растерялась.
— Нормально все. Ты же не хочешь, чтобы меня тут стошнило на пол? Лучше водички принеси…
— Да, да, я сейчас. — Она засуетилась. — Заодно звоночек один сделаю…
Девушка вернулась через пару минут. Вадим уже поднялся, сидел на кровати, сжимая голову. Она загрузила ему в рот горсть таблеток, сунула ковшик с колодезной водой. Он жадно пил, давился, вода стекала на колени.
— В ментуру звонила? — пошутил Вадим.
— Спасибо, дорогой, — обиделась Настя. — И это за то добро, что я…
— Шучу я, Настеныш… Прости, это даже не шутка, это тупость какая-то…
— Я Шершню звонила. Сейчас примчится.
— С Шершнем все в порядке? — встрепенулся Вадим.
— Да чего с ним сделается, — отмахнулась Фрикаделька. — Живой он, по башке прикладом получил, небольшое сотрясение мозга, только на пользу. Люди рассказывали, — она пыталась улыбнуться, — что Шершень успел в кого-то камнем засадить, а потом ему так засадили, что он под скалу брыкнулся…
Шершень примчался минут через пять — влез в окно, наспех одетый, бледный, с трясущейся губой. Кинулся к Вадиму, тоже стал его щупать, словно тот был каким-то раритетом, способным принести удачу.
— Фу, живой… — в изнеможении опустился рядом. — Ну, ни хрена себе кунштюк, жили не тужили, называется… Слушай, Вадим, ну, это трэш какой-то, до сих пор не могу это дело в башку затолкать.
— Ты в курсе, что творится? — спросил Вадим.
— Весь Карагол, блин, в курсе… — зачастил Шершень. — Трижды на допрос приглашали — дважды по беглым зэкам, а в третий — по тебе и местам, где изволит отсиживаться ваше высочество. Могут за домом наблюдать, но я как будто проверился, огородами шел, на рожон не лез. Здесь глухо, Вадим, тебе отсюда надо ноги делать. Знаю, что все у тебя хреново, но ты помни, приятель, что выхода нет только из гроба. Зэки драпанули с зоны под Клюевкой — на шару ломанулись, внаглую, воспользовались внезапностью и неурочным временем. Полдень ведь — какие, на хрен, побеги? Напали на караулку, когда там только четверо было, забрали оружие, двоих прирезали, двоих — с собой, типа заложники, грузовиком пробили ворота, и в бега… Цирики аж облезли от такого нахальства. Снарядили погоню, а те в лесу машину бросили, заложников прикончили и давай пешим порядком на запад пробиваться… Их бы в натуре взяли, Вадим, кабы не наша «Чайка». Уплыли из-под самого носа. Мимо Карагола пролетели — эта посудина такая быстрая… А дальше — куча извилин… тьфу, излучин, места глухие, только туристы изредка. Их гнали на полном серьезе — с вертолетами, с катерами, вояк согнали сотни три. Бесполезно. Как корова языком слизала. Сегодня днем нашли нашу «Чайку» — стоит, пришвартованная в бухточке, с вертолета не видно, потому что скала нависает, на судне только труп капитана Черняги — хомут на беднягу надели… Это километрах в сорока от Карагола. Дальше по течению — палаточный лагерь и восемь трупов… Студенты из Барнаула отдохнуть приехали. Всех постреляли, а девчонок еще и снасильничали перед этим. Парней раздели — так что теперь они в гражданской одежде щеголяют. Это звери какие-то, Вадим. Просто звери — убивают, что водку пьют… Еще и умные звери, головы у них работают. Помяни мое слово, Вадим, — разгоряченно шептал Шершень, — если их сразу не поймали, то теперь уж точно не поймают. Растворятся на просторах, уйдут на дно, отсидятся у вольных корешей, ищи их теперь, свищи… Может, они здесь в соседнем районе, а может, уже в Белокаменной, или в Н-ске, например. Слушай, Вадим, я понимаю, что эти зверюги натворили и что ты к ним испытываешь… — как-то оробел приятель. — Блин, у тебя такая рожа, ты бы видел свои глаза… Забудь о мести, дружище — это не ты, это ТЕБЯ сейчас с собаками по всей России искать будут. Да что нашло на тебя, на фига ты стал пулять по тем воякам? Нет, я понимаю… — сокрушенно вздохнул Шершень. — Мне Дуська с кассы рассказала — подружка Надина, она сбежала при первых выстрелах, из кустов все видела, что это солдаты твою Надю… — Шершень напрягся и замолчал.
Несколько минут стояла тоскливая тишина. Всхлипывала Фрикаделька. Шершень не знал, куда деть свои руки. Вадим тоскливо проницал пространство вблизи занавешенного простыней зеркала.
— Послезавтра всех погибших хоронить будут… — потрясенно прошептала Настя. — Восемь человек, боже мой… А ведь их больше станет, не выживут многие… По-хорошему надо завтра хоронить, на третий день, но там какие-то следственные действия, экспертиза, еще какая-то хрень… В общем, послезавтра всем городом будем ныть и в истерике биться.
— Ты, главное, не высовывайся, Вадим, — начал убеждать Шершень. — Ну, я имею в виду похороны, все такое… От этого ведь ничего не изменится, верно? Спрячься, не лезь на люди, я шепну тебе адресок — охотник знакомый, у него заимка в Чуруханском бору, там отсидишься, пока не утрясется. Сейчас помойся, Фрикаделька тебя переоденет, у ее отца примерно твой размер, не обидится человек. Я дам тебе телефон для связи… Настюха, пожрать собери человеку. Не хочет сейчас — потом пожрет. А я начну вентилировать проблему, ведь должны быть какие-то решения.
Неожиданно раздался громкий стук в дверь, все трое вздрогнули, со страхом уставились друг на друга. Вернее, Фрикаделька и Шершень уставились на Вадима, а ему приходилось смотреть то на Фрикадельку, то на Шершня…
— Горбунова Анастасия, откройте дверь, мы знаем, что вы дома! — прогремел командный голос. — Открывайте живее, это милиция!
— Твою дивизию… — убитым голосом поведал Шершень и побледнел. Нервно дернулся, зашептал: — Слушай, Вадим, это не я, зуб даю, мамой клянусь, памятью друзей, ты же знаешь меня… Я никогда на такое западло…
— И не я… — спотыкаясь, бормотала Фрикаделька. — Вадимчик, я же не такая подлая стерва!
— Горбунова, открывайте, сколько можно ждать? — в дверь долбили со всего размаху.
— Успокойтесь, ребята, — устало улыбнулся Вадим, поднимаясь с кровати, ноги практически не держали. — Все в порядке, я знаю, что это не вы. Вы просто лажанулись — либо телефоны на прослушке, либо Шершню хвост подпалили, когда он из дома линял. Открывай, Настюха. Они не знают, что я здесь, могут только догадываться… Шершень, а ты раздевайся догола и ныряй в койку — пусть прикалываются хоть до посинения. А заметут меня — вы не виноваты, я сам пришел, угрожал, требовал достать деньги…
Вадим шагнул к окну, а Настя уже орала на весь дом, что сейчас она откроет. Она бы и рада это сделать быстро, но не может, поскольку немного не одета, и вообще, она не одна. А дверь уже тряслась, выступал хор из прокуренных голосов. Вадим ударил по выключателю настольной лампы, погрузив комнату в темноту, поволок на себя фрамугу окна. Но разум у обложивших его ментов, к сожалению, имелся. Распахнулась вторая створка, и с улицы на подоконник с хриплым лаем: «На месте, урод, стрелять буду!» — обрушилось грузное тело в милицейской форме.
Но спрыгнуть в комнату оно не успело. Адреналин плеснул в изможденный организм, конечности наполнились силой. Вадим схватил за спинку стоящий рядом стул, обвешанный различной одеждой, и треснул этим стулом мента по морде, нанеся ему непоправимые «физиономические» увечья. На улицу спустя мгновение вывалились трое — мент, остатки стула и Вадим. Служитель правопорядка что-то блеял, хватаясь за лицо, сучил ногами, обломки мебели полетели в куст, третий «предмет» покатился за ними, круша ни в чем не повинную вишню, на которой уже наливались мелкие розовые ягодки. Все вокруг пришло в движение, взорвалась округа, послышались вопли, выстрелы. Верещала Фрикаделька, которую чуть не затоптали бегущие по дому милиционеры. Сипло хлопали «макаровы» — уму непостижимо, в кого они стреляли… Виновник торжества пробежал лишь несколько метров, после чего подкосились ноги, он повалился между клумбами. И очень кстати, в этот момент в сад нагрянули люди в форме, они подбадривали себя матерными словами, светили вокруг, метались туда-сюда. Но никому из них не пришло в голову посветить у себя под ногами. Вадим полз между грядками, ему едва не оттоптали ноги! Они промчались мимо, а парень благополучно заполз за сарай, втиснулся в крапиву и начал выламывать штакетник. Не судьба ему сегодня помыться, переодеться, запастись провизией и обрести адресок верного человека. Ну, что ж, эта «не судьба» вполне тянула на конкретную судьбу. Дом сотрясался от топота и матюгов, тряслись кусты в саду, загорались окна в окрестных домах, граждане едва уснули, пришлось просыпаться. Вадим вывалился в переулок, заросший лопушиными листьями, куда-то брел, держась за заборы и примыкающие к ним гаражи. Организм отдал последнее, чтобы провести рывок. Теперь он чувствовал себя деревцем, способным упасть от любого дуновения. В эту ночь ему сияла счастливая звезда. Он добрел до ближайшего переулка, залез в кусты за колодцем и не меньше часа лежал на холодной земле. Вдалеке еще кричали, гудели машины. Мимо колодца пробежали несколько взбудораженных мужчин. Он ни на что не реагировал, силы иссякли. Настала тишина, он выполз из кустов, потащился по переулку к околице. Вадим брел к опушке по зеленому лугу, заросшему одуванчиками, глядя на луну, озарившую округу мертвенно-бледным сиянием. В самые дебри он не полез. Рухнул на траву за первыми деревьями, завыл, стиснув зубы, он переживал такую душевную ломку, по сравнению с которой ломка наркомана была ничем. Затравленный, загнанный, он вновь не видел смысла в своих попытках пережить случившееся…
Ознакомительная версия.
