Ознакомительная версия.
— Через пару часов ты сама все узнаешь.
Конни хихикнула.
Люси выпрямилась и, как школьница, аккуратно сложила руки на скатерти. Она выглядела так, будто похитила у новобрачной сокровище.
Америго Бонасера вошел в кабинет дона Корлеоне вслед за Хейгеном. Дон сидел за огромным письменным столом, Санни стоял у окна и смотрел в сад. Впервые за все утро дон держался прохладно, он не обнял гостя и не подал ему руки. Собственно, гробовщик и не получил бы приглашения, если бы его жена не ходила в подругах супруги Вито Корлеоне. Сам же Америго не вызывал у дона никаких симпатий.
Бонасера заговорил с присутствующими издалека, осторожно подбирая слова.
— Не сочтите за невежливость, что моя дочь, крестница вашей жены, не присутствует на свадебном торжестве. Не ее вина в этом, она все еще лежит в больнице, — он бросил смущенный взгляд на Санни и Тома Хейгена, ясно показывая, что предпочел бы говорить с доном наедине. Но Вито Корлеоне был безжалостен.
— Я в курсе несчастья, постигшего вашу дочь, — произнес он, — и готов помочь, если могу быть чем-то полезным. Все-таки моя жена приходится ей крестной матерью, и мы помним о чести, которую вы нам оказали, — в этих бесстрастных словах заключался упрек. Ведь гробовщик никогда не именовал Корлеоне Крестным отцом, как полагалось.
Бонасера, помертвевший от напряжения, не принял упрека и заговорил прямо:
— Нельзя ли мне побеседовать с вами наедине?
Дон Корлеоне покачал головой:
— Я доверяю этим людям свою жизнь. Каждый из них для меня — как правая рука. Я не могу оскорбить их, удалив отсюда.
Гробовщик на секунду прикрыл глаза, потом опять заговорил голосом ровным и печальным, каким он обычно утешал родственников усопших в похоронной конторе:
— Я вырастил свою дочь здесь, в Америке. Я уважаю американский образ жизни. Эта страна дала мне возможность встать на ноги. Я не навязывал дочери собственных правил, но учил ее уважать честь семьи. Она нашла себе приятеля. Я смирился с тем, что он не итальянец. Она не познакомила его с нами, но я старался не мешать ей жить, принимал все как должное. Это было моей ошибкой, я сам во всем виноват. Два месяца назад он повез ее покататься. С ними был еще один парень, постарше, его приятель. Они напоили мою девочку и хотели надругаться над ней. Как звери. Она не далась, не утратила чести. Тогда они избили ее, изуродовали. Когда я увидел свою дочь в больнице, глаз не было видно, нос перебит, челюсть сломана. Ей наложили скобы на лицо. Она плакала, хотя ей было больно даже плакать, и все спрашивала: «За что, папочка? Почему они так обошлись со мной?» И я плакал тоже.
Слезы и теперь мешали говорить гробовщику Бонасере. Но голос его оставался ровным, монотонным.
— Почему я плакал? Она была десницей моих очей, ласковой и преданной дочерью. Она была милой и доверчивой, а теперь никогда уже не сможет верить людям. И никогда не будет красивой, — Бонасера с трудом сдерживался, землистое лицо его побагровело.
— Как это положено по закону, я обратился в полицию. Обоих арестовали, потом судили. Хотя суд признал их виновными, им дали по три года условно. Они ушли свободными прямо из зала суда. Я, как дурак, ждал справедливости, а эти подонки смеялись мне в лицо. И тогда я сказал жене: «Правосудия надо искать у дона Корлеоне».
Дон слушал, не поднимая головы из уважения к горю Бонасеры. Но когда он заговорил, в голосе зазвучал металл отчужденности:
— Почему же вы сначала обратились в полицию? Почему сразу не пришли ко мне?
Бонасера отозвался еле слышно:
— Что вы от меня хотите за это? Я на все готов, только сделайте то, о чем я прошу, — он все-таки сорвался на крик отчаяния.
— А о чем же вы просите? — уточнил дон Корлеоне сурово.
Бонасера опять бросил взгляд на Хейгена и Санни и замотал головой. Дон, не поднимаясь с места, наклонился к гробовщику и тот, помедлив, тоже наклонился вперед и припал губы к волосатому уху дона. Дон выслушал его бесстрастно, как исповедник в исповедальне. Это длилось довольно долго, пока Бонасера не перестал шептать и не выпрямился. Дон посмотрел на него снизу вверх сосредоточенно и строго. Бонасера покраснел, но встретил взгляд дона, не дрогнув.
— Так не делается, — сказал наконец дон Корлеоне, — вы хотите невозможного.
— Я заплачу, — отозвался немедленно Бонасера. — Скажите, сколько это стоит? — он говорил теперь громко и отчетливо.
Хейген, услышав, нервно дернулся, а Санни, который все еще стоял у окна скрестив руки на груди, впервые обернулся и взглянул на то, что происходит в комнате, улыбнувшись сардонически.
Дон Корлеоне встал из-за стола. На его лице ничего не отразилось, но металл в голосе окреп и заледенел.
— Мы не первый день знакомы, — сказал он гробовщику, — и даже не первый год, но до сих пор дело не доходило до просьб или советов. Я не припомню уже, когда в последний раз был приглашен на чашку кофе в ваш дом, хотя вашу единственную дочь крестила моя жена. Если откровенно, то моей дружбой вы просто пренебрегли. Или боялись оказаться у меня в долгу?
Бонасера сказал глухо:
— Я старался не иметь лишних неприятностей.
Дон жестом прервал его.
— Нет, дело не в том. Вам казалось, что Америка — рай, мирная обитель, где можно почивать на лаврах в свое удовольствие, тем более, если дела складываются успешно и доллары стекаются в карман. Поддерживать дружеские отношения было ни к чему, раз есть полиция, которая охраняет, суд, который бдит, и закон, стоящий на страже твоей безопасности. К чему тогда дон Корлеоне? Все верно. Меня это задевало, но не в моем характере предлагать свою дружбу тем, кто ее не ценит. — Дон сделал паузу и посмотрел на гробовщика с улыбкой, таящей насмешку. — А теперь настал час, когда вы вынуждены идти ко мне, чтобы восстановить попранную справедливость. Но и в вашей просьбе нет уважения. Вы пришли не с тем, чтобы предложить мне свою дружбу и просить о моей. Вы явились в мой дом в день свадьбы моей дочери с предложением совершить убийство, за которое, — тут голос дона дрогнул от негодования, — готовы заплатить. Интересно получается. Предположим, я даже не обижен, но все-таки хотелось бы знать, чем я дал повод для подобного неуважения?
Бонасера воскликнул, терзаясь страхом и мукой:
— Америка была добра ко мне, и я хотел быть ей добрым гражданином. Я хотел, чтобы моя дочь стала родной в этой стране.
Дон похлопал в ладоши, всем своим видом выражая горячее одобрение.
— Прекрасно сказано, Просто замечательно. Раз так, то и не о чем горевать. Суд состоялся, правосудие свершилось. Теперь можете утешать свою дочку в больнице цветами и конфетами. А сами утешьтесь тем, что все не так уж страшно, ерунда. Ну, ребята молодые, головы горячие, выпили малость. Один из них к тому же сын видного политика. Нет, дорогой мой Америго, надо быть последовательным до конца. Я всегда считал, что вы человек порядочный, так что выкиньте из ума сумасшедшую идею отомстить. В Америке это не принято. Простите, забудьте. Мало ли что случается в жизни?
В словах дона ядовитая насмешка так густо была замешана на сдержанном гневе, что гробовщик задрожал каждым нервом, но все же заговорил мужественно:
— Я вас пришел просить о правосудии.
— Поздно. Правосудие уже совершилось на суде, — отрывисто сказал дон Корлеоне.
Бонасера упрямо замотал головой:
— Их суд — для тех мальчишек. Но не для меня.
Дон признал справедливость такого разграничения одобрительным кивком.
— А чего же хочешь ты? — спросил он.
— Око за око, — ответил Бонасера.
— Но просил ты большего. Твоя дочь жива.
— Тогда пусть они пострадают так же, как она, — согласился неохотно Бонасера.
Дон помолчал, ожидая продолжения речи гробовщика. Бонасера, собравшись с силами, спросил отчаянно:
— Сколько мне заплатить вам за это?
В ответ дон Корлеоне повернулся к нему спиной. Это был отказ. Больше разговаривать не о чем.
Бонасера не двинулся с места.
Тогда вздохнув и тем самым показывая, что по доброте сердечной не может сердиться долго, дон опять обернулся к Бонасере, бледному, как те покойники, с которыми он обычно имел дело. Теперь дон был почти ласков:
— Стоило ли бояться прийти ко мне со своей бедой в самом начале? Вы пошли в суд и ждали месяцы своей очереди. Вы потратили деньги на адвоката, который заранее знал, что будет не суд, а посмешище. Правосудие вершил судья, продажный, как последняя шлюха. Все эти годы в Америке за деньгами вы обращались в банк, которому платили непомерные проценты, и там стояли с протянутой рукой, будто нищий, пока они удостоверятся в кредитоспособности.
Дон остановился на миг, голос его построжал:
— А ведь достаточно было прийти ко мне, я с радостью раскрыл бы для вас свой кошелек. Подонки, унизившие вашу дочь, давно умывались бы горючими слезами, если бы справедливость вершил я. Враги и недруги, если бы они у вас оказались, имели бы дело со мной и тогда, — дон взмахнул рукой, указуя на Бонасеру, — вы уж поверьте мне, они боялись бы вас.
Ознакомительная версия.
