порта Касабланки.
Вооруженные охранники у подножия трапа делали проникновение на судно невозможным. И начальнику станции оставалось лишь беспомощно наблюдать, как мужчину в бессознательном состоянии втащили на борт «Звезды Шанхая». Он сразу же позвонил в Лэнгли. Его подозрения подтвердились. Пьяный американец, вероятнее всего, был человеком, который должен был уехать из Китая неделю назад и которого считали погибшим.
Алекс Хок почувствовал, что его душевное равновесие чудесным образом восстановилось всего лишь через час пути — да, езда на высокой скорости творила чудеса! Крепко и уверенно сжимая руль, Хок немного посмаковал мысль о том, что он снова в игре.
Мимо промелькнул указатель: Сан-Тропе. Всего несколько часов до места, куда он ехал — старого курортного местечка в Каннах. Резко, по-гоночному, переключив скорость, Хок в приличном темпе вписался в крутой поворот и глубоко вздохнул.
Каким же прекрасным был Прованс в июне! Просто восхитительным!
Какое чувство необузданной мощи охватывает, когда вжимаешь педаль в пол и слышишь рев заведенного на полную катушку шестицилиндрового двигателя, который с готовностью отзывается.
Алекс добрался до Канн и снял в легендарном «Карлтоне» апартаменты с видом на море.
Эмброуз Конгрив щедро намазал теплый тост клубничным джемом и поднес к глазам, чтобы получше рассмотреть. Удовлетворенный увиденным, он уставился на два сваренных всмятку яйца в красивых голубых фарфоровых подставках, не сдерживая накатившей на него волны удовольствия. За залитыми солнцем окнами раздавались трели птиц, чайник что-то весело насвистывал. Сказать, что Эмброуз был доволен ранним завтраком в солнечной оранжерее своего нового дома, значило ничего не сказать.
Он испытывал неподдельное наслаждение.
Именно о таких мгновениях, подумал прославленный криминалист из Скотланд-Ярда, он так сильно мечтал все эти месяцы.
А ведь он столько лет трясся от холода и сырости в дрянной крохотной квартирке, не смея даже и помыслить о том, что в его жилищных условиях когда-нибудь произойдут столь разительные и приятные перемены.
А сейчас он жил в симпатичном кирпичном коттедже в Хэмпстедской пустоши, куда недавно переехал. Все это принадлежало раньше его тетушке Августе, отошедшей в мир иной на девяносто восьмом году жизни. Августа мирно испустила дух во сне. Эмброуз, стоя у ее могилы, очень надеялся, что этот способ перехода в царствие небесное был семейной традицией.
На оглашении последней воли миссис Буллинг в обшарпанном офисе ее поверенного к угрызениям совести, которые испытывал Эмброуз, примешивалась тщетная надежда что-то унаследовать. В конце концов ведь был же фарфоровый сервиз, который она обещала ему еще несколько десятилетий назад. Он сидел, притворяясь спокойным, надеясь, что она его не забыла.
И она не забыла.
Скорее наоборот. Из своей холодной могилы тетушка Августа умудрилась шокировать всех присутствующих, завещав коттедж с милым названием «Душевный покой» и все его содержимое своему дорогому племяннику Эмброузу Конгриву, вместо того чтобы оставить все это своему единственному сыну, Генри Буллингу. В кабинете адвоката воцарилось недоуменное молчание. Генри Буллинг, предполагаемый наследник, служивший мелким дипломатом, несколько секунд сидел в ступоре, вытаращив глаза и хватая ртом воздух. Он бросил на Конгрива взгляд, в котором можно было прочесть все, что он о нем думал, причем мысли были весьма нелестные для Эмброуза. Потом немного неуверенно поднялся и на трясущихся ногах прошествовал к двери.
Поверенный, некий мистер Ридинг, пару раз кашлянул в кулак и пошелестел бумагами на огромном столе.
Этот инцидент был последним звеном в длинной цепочке разочарований в жизни Генри. Эмброуз знал его с самого рождения. Мальчик, казалось, был обречен на неудачи с самого начала.
Единственный сын Августы был одним из тех прирожденных неудачников, которые время от времени появляются на нашей планете, с тусклой копной рыжих волос на голове. Природа не наградила его хорошо очерченной нижней челюстью и выдающимся подбородком, которыми отличались большинство мужчин из рода Буллингов. Он мучился в разных частных школах, а из Кембриджа его выставили за аморалку. В те дни именно так называли ситуацию, когда студента застают с женой преподавателя в весьма пикантном положении.
Перебравшись в Париж, Генри несколько лет проболтался в Сорбонне, а потом вообразил себя живописцем. Установив мольберт на набережной, у воспетой поэтами грязной Сены, он намалевал несколько огромных полотен, которые, на взгляд искушенного в живописи Эмброуза, были подобны сценам бессмысленного насилия.
В восьмидесятые годы Генри потерял немалую долю состояния матери, сделав, мягко говоря, неудачное вложение капитала. Без гроша в кармане, поджав хвост, он вернулся в отчий дом и поселился в маленькой квартирке над домиком садовника. А через какое-то время переехал в довольно неприятный район города. В глазах Эмброуза он оставался все тем же избалованным снобом. Его притворный французский акцент не улучшал характера. Равно как и привезенные из Парижа розовые рубашки, по сто долларов каждая, которые он вряд ли мог себе позволить на зарплату клерка французского посольства.
Генри Буллинг был шпионом. Он зарабатывал пару лишних шиллингов, присматривая за тем, как обстоят дела во французском посольстве, и регулярно докладывая о своих наблюдениях в Скотланд-Ярд. Так как Эмброуз приходился Генри кузеном, именно ему приходилось выслушивать сплетни, собранные за всю неделю, и изучать тайком сделанные копии по большей части бесполезных документов, которые Буллинг запихивал в свой чемодан, перед тем как отправиться на обел. У Эмброуза вошло в привычку встречаться с кузеном на скамейках в парке Сейнт-Джеймс.
Новая экономка Конгрива Мэй Первис, крепкая симпатичная шотландка, хлопотала на кухне за стеной. После завтрака она начнет заниматься ежедневными делами, будет взбивать подушки, вытирать пыль и наводить порядок в коттедже «Душевный покой». В данный момент миссис Первис старательно вырезала куски тонких китайских обоев с цветочными узорами и укладывала их на дно ящиков и шкафов в новой кухонной мебели.
У Мэй была привычка насвистывать во время работы, и Эмброуз находил это весьма забавным. Она начинала с середины какой-нибудь мелодии, насвистывала ее с час или около того, а потом переходила к следующему номеру своего, казалось, не имеющего границ репертуара. Он каждое утро смотрел, как она суетится по хозяйству, и раздумывал, является ли это точным отображением семейной жизни. Уютно, спокойно, умиротворяюще. Прямо идиллия! Даже застенчивая улыбка, игравшая на лице миссис Первис, когда она напевала себе под нос и занималась домоводством, была — ну, в общем, он даже начинал подумывать, нет ли в мире кого-то и для него… Его второй половины.
И приходил к выводу, что, нет, пожалуй, ведь если бы была, он наверняка уже нашел бы ее. В конце концов ему уже перевалило за пятьдесят.
Счастливый детектив впился
