Ознакомительная версия.
— Я старался, — ответил гость.
«Генерал» мгновенно узнал голос. И испугался по-настоящему.
— Теперь с тобой можно серьезно работать, — сдержав сердечный трепет, сказал Благовидов. — Ты доказал свою ценность.
— Хотите что-то предложить?
— Да. Ты мне очень нужен. Я хочу сыграть по-крупному. Но это возможно только на пару с человеком твоего калибра. Дурашев приказал мне тебя убрать. Ты всех нас перехитрил. Теперь мы можем перехитрить Дурашева. Ты понимаешь, что это значит?
Беланов не понимал. У него сильно болела рука, начали сказываться недосыпание и нервные перенапряги. Теперь его приглашали куда-то в сложные, требующие размышлений мероприятия. А ему не надо. Тем более что в конце кто-нибудь снова устроит ему сюрпризец. Только при этом будет внимательнее и не порвет «сигнальную» бумажку.
Нет, ему надо совсем другое. Прикончить Благовидова и директора «Беора», стряхнуть весь этот прах со своих ног и начать жизнь заново. Он должен отомстить за себя. И за Чижова. И за того маленького мента. Обезумевший Беланов на секунду забыл, что его никто не заставлял никого убивать. Что это были его собственные решения. Черная пелена ярости обволокла его заболевший мозг.
Благовидов тем временем приободрился. Если Беланов не выстрелил сразу, то теперь вряд ли выстрелит, не поговорив. А в положении Павла Анатольевича любая договоренность — победа. Тем более что он не собирается их выполнять. Павел Анатольевич даже улыбнулся.
…Так его и нашли, улыбающимся. Примерно через час зашел повар, спросить, что готовить на ужин. Благовидов по-прежнему сидел в кресле, во лбу была едва заметна маленькая рана. Опытный глаз увидел бы входные отверстия от двух пуль, выпущенных очень тренированный рукой: вошли почти след в след. Менее опытные вообще сначала не замечали кровь на лбу убитого, потому что их взгляд сразу останавливался на топоре, с невероятной силой всаженном в грудь «генерала». Затылка у него вовсе не было, но это уже было следствием не безумной ярости убийцы, а работы мощных пуль «Глока».
Уже потом, через долгое время, вспоминая эту трагедию, все сходились только в одном: счастье, что труп обнаружила не Милочка. Она и так, узнав о смерти «генерала», пыталась покончить с собой. Хотя ее специально готовили и печальное известие преподнесли с максимальной деликатностью.
Если б Благовидова нашла она, теплоход привез бы в Москву не два трупа, а три.
Труп Чижова обнаружили перед самым портом. Проявив пленку из его фотоаппарата, сразу установили имя убийцы: экспертизу не обмануть наклеенной бородой.
Но Беланов исчез бесследно.
Как только проснулся, Ефим, не вставая с постели, позвонил Насте. Она, как всегда, оказалась на высоте. Студенты их вуза, а также еще двух институтов, где у нее на похожих должностях работали подруги, за два с небольшим дня набрали почти половину требуемого количества подписей. Количество самих студентов в трех вузах было без малого десять тысяч… Но это была ненаказуемая хитрость.
В ходе сбора подписей Насте пришлось столкнуться и с противодействием конкурентов. Студенты, собиравшие подписи у станций метро, рассказывали о странных случаях, когда к ним подходили особо активные граждане и буквально навязывали свои автографы и паспортные данные.
Устроив выборочную проверку, Настя выяснила, что люди намеренно фальсифицировали подписные листы, чтобы потом поставить под сомнение результаты кампании. Она внимательно просмотрела листы и выкинула сомнительные.
— Так что не беспокойся, — подытожила Настя. — К концу недели отвезем в избирком.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Береславский. — С меня причитается.
— Что? — волнующим голосом спросила Настя.
— Что захочешь, — ответил Ефим.
На том и расстались. Настин голос был необычным. Неужели и эта крепость падет? Он был бы очень рад.
Береславский посмотрел на еще спящую Наталью и почувствовал легкий укор совести. Но, в конце концов, она же знала, на что шла! Он теперь ее по гроб жизни не бросит. По крайней мере Ефим так искренне считает. Но обет верности он Наташке не давал.
Береславский вспомнил анекдот, герой которого ненавидел женщин. Потому что их много и успеть со всеми — невозможно. Ефим в чем-то понимал этого героя. Он вовсе не был секс-спортсменом. Например, за всю жизнь не имел ни одного контакта с проститутками (правда, никогда не относился к этим девчонкам с презрением, скорее, жалел их и им сочувствовал).
Он просто искренне восхищался многими женщинами. Они были очень разными, но все — восхитительными. И никогда — похожими друг на друга. Каждая обещала совершенно особые впечатления. А пройти мимо чего-то необычайного так сложно!
Устыдившись собственной неугомонности, Ефим не стал будить Наталью. Он прошел на кухню, сам приготовил себе скромный завтрак. Поев, рванул на работу.
Здесь тоже все было в норме. Марина Ивановна положила перед ним собственноручно Ефимом же написанный перечень дел. Значительная часть из них была выкрашена красным маркером, то есть — выполнена.
— Тащите макеты, — распорядился Береславский.
С макетами, точнее, компьютерными эскизами предполагаемых рекламных материалов, пришел главный художник, Семен Тригубов, печальный герой компьютерной революции. Он одним из первых промграфиков в стране, еще в середине 80-х, сел за компьютерную графическую станцию. Она тогда его чрезвычайно возбудила. Однако по прошествии десяти лет Семен окончательно уверился в том, что именно поголовная компьютеризация дизайна привела нашу державу к той безумной визуальной действительности, которая сегодня нас окружает.
Тригубов активно публиковал в специальной прессе статьи, в которых прослеживлась одна идея: «Компьютер — убийца дизайна».
Его аргументы не были лишены логики.
Компьютер дает художнику возможность вариативности. То, на что раньше уходила неделя, можно сделать за два часа. Например, можно сколько угодно варьировать композицию, сепарировав «послойно» ее элементы: скажем, человек — один слой, его шляпа или авто — другой, его дама — третий. В принципе, для современных быстродействующих компьютеров число используемых слоев практически неограниченно. Работая с отдельными слоями, можно за десять минут создать полсотни вариантов одного и того же изображения. В одном дама будет в шляпе и слева от кавалера. В другом — рядом с автомобилем, но без шляпы и кавалера. И так далее.
Компьютер позволил буквально любому работать и с собственно изображением. Отсканировал «фотку» или слайд, — а то и просто картинку из журнала, — и давай ее обрабатывать!
Различные фильтры, спецэффекты, приемы буквально пьянили молодых «дизигнеров» (как их презрительно называл Семен), как правило, пришедших в рекламные агентства и дизайн-студии из технических вузов.
По мнению же Тригубова, художнику вариативность не только не нужна, но даже вредна. Он перестает думать, когда есть возможность просто перебирать и сравнивать.
Ефим предпочитал не спорить с Семеном, чтоб не заводить долгие разговоры. Кроме того, Тригубов немножечко презирал Ефима за то, что он, человек, умеющий писать стихи, вместо них писал рекламные слоганы*, продав свой талант Мамоне.
Береславский все это понимал и даже в чем-то с Семеном соглашался. Его и самого иной раз покалывало, когда он перед очередным днем рождения подводил итоги прожитого года. Нетленного от его творчества, откровенно говоря, оставалось маловато…
Но день рожденья проходил, и, как правило, бурно. Жизнь наваливалась по новой, а все продолжалось по-старому. И, если честно говорить, то продолжалось не так уж плохо. А главное — совсем не скучно.
Что касается Ефимова отношения к Семену, то Тригубов «Беору» был очень полезен. В агентстве постоянно работали три-четыре «дизигнера», среди которых были и талантливые ребята. Но полиграфически и художественно образованных, тонко чувствующих пластику и эстетику произведения промышленной графики, кроме Семена, не было никого.
А еще Ефим знал, что Семен, демонстративно не прикасавшийся в «Беоре» к клавиатуре и лишь отдающий указания «дизигнерам», с первой же крупной премии (по случаю победы на рекламном фестивале) приобрел себе домой не самый скверный компьютер.
Что ж, у каждого из нас есть свои маленькие слабости.
— Ну показывай, — предложил Ефим.
Тригубов расстелил на большом столе цветные наброски.
— Это — листовка А4, это — плакат А1. Здесь — биллборд* 3 на 6 метров, «наружка». Все «четыре плюс четыре», кроме биллборда, разумеется.
— Что? — не поняла подъехавшая в «Беор» Настя.
— Четыре краски с одной поверхности. Четыре с другой.
— Не морочь ей голову, — перебил Семена Ефим. И, обращаясь к Насте, объяснил: — Чтобы получить полноцветное изображение, нужно на бумагу положить три краски: голубую — циан, красную — мадженту и желтую — йеллоу. Последний проход — черный. Модель цветосложения называется CMYK. Циан, маджента, йеллоу. Буквой "К" обозначили черный, чтобы не путать с другой моделью, в которой черный — "В", от «black». Этих четырех красок достаточно, чтобы изобразить все цвета, которые мы видим.
Ознакомительная версия.
