Чуя в душе холодную злость, я прервал его:
— Если я вас правильно понял, Грегор был мифоманом, так, что ли?
Он отхлебнул глоток, сплюнул на пол.
— Не говорите мне громких слов. Грегор был такой, какой был, и это все, и еще он был моим другом. Ему хотелось поскорей смыться из этой чудной страны, и он смылся. И тут конец истории в том, что касается меня.
И начало моей. Теперь я был совершенно убежден, что все мои неприятности связаны с этим списком. Удалось ли Грегору завладеть им? Похоже, что да. Меня принимают за него и хотят вернуть этот список. Все они — Зильберман, Ланцманн, Марта…
Марта.
Я раздавил ногой окурок и аккуратно отпаснул его в угол. Марта стучала в моем сердце, точно так же, как боль в виски. Теперь я уже не мог остановиться. Решительно Грегор, которого я знал только маленьким ребенком, не изменился и сумел–таки втравить меня в гнуснейшую историю.
— Кто был у него начальником сектора?
— Вы что, такой же мудак, как он? Видать, у вас тяжелая наследственность, как говорят по телеку. Маркус. Профессор Маркус. Двести семьдесят, Бергаденштрассе. Управление военных архивов. Добавочный двадцать восемь. Узнать профессора легко — по ортопедическому башмаку на правой ноге. Со мной не пытайтесь больше встречаться. И ничего не сообщайте. Мне через полгода на пенсию, а я очень хочу смотаться на Балеары.
Я кивнул и протянул ему руку. С секунду он был в нерешительности, но потом крепко пожал ее.
— Непривычно как–то — пожимать руку мертвецу… Я улыбнулся:
— Спасибо. Я и впрямь не знаю, на каком я свете.
Он фаталистически пожал плечами, поднялся, поставил ящик к стене и уже собрался выйти в скрытую за штабелями дверь, но тут я ему задал последний вопрос:
— А почему вы велите называть себя Учителем?
— Потому что я неграмотный, только никому не рассказывайте, это тайна, которую я скрываю уже пятьдесят лет!
Он рассмеялся пронзительным смехом и исчез. А я остался в задумчивости стоять посреди крохотного склада.
Я оказался лицом к лицу со сворой невидимых врагов и не могу даже ни у кого попросить помощи. Но если сержант Бём не соврал мне, теперь я наконец знаю, что произошло.
Я вышел в студеную ночь. Падал снег, мелкий и сырой; он ложился на воротник куртки, таял на шее. Какой–то пьяный свалился на кучу отбросов и стал блевать. В холодном воздухе над блевотиной поднимался пар, как над телом раненого зверя.
В общем–то вся эта история никак не касается меня. Сейчас мне остается только добраться до аэропорта, ткнуть пальцем в карту мира и сделать ручкой всей этой шайке пережитков.
Но Марта…
Никогда больше не увидеть Марту — это выше моих сил. Найти ее и сыграть в открытую — вот чего я хотел, даже если я заплачу за это своей шкурой.
Четырнадцатый день — среда, 21 марта
В восемь утра я проснулся в унылом номере гостиницы, где нашел себе пристанище. Пластиковая мебель, холодная и безликая, не располагала к блаженному ничегонеделанью.
Полчаса спустя я уже стоял в телефонной кабинке рядышком с домом 270 по Бергаденштрассе и просил телефониста архива соединить меня с добавочным 28. После первого же гудка я услышал в трубке резкий голос, изрядно заглушённый шорохами и треском:
— Профессор Маркус слушает. С кем имею честь?
— Привет от Грегора фон Клаузена.
Мой собеседник промолчал, но было слышно, как он судорожно сглотнул слюну. Я усмехнулся и повесил трубку.
Военный архив располагался в старинном здании из серого камня, зажатом между двумя более современными, но такими же мрачными домами. Я спокойно ждал напротив металлических ворот. Вскоре дверь здания отворилась, и я затаил дыхание. Но оттуда вышла маленькая, сухонькая старая дама с венчиком седых волос вокруг сморщенного, как печеное яблоко, личика и подпрыгивающей походкой заторопилась по улице; даже плащ летел за нею по ветру. Я уж было отвернулся от нее, но тут меня ударило. Ортопедический башмак! Сержант Бём дал очень точное описание, забыв лишь одну крохотную деталь: пол профессора Маркус. Надо думать, это он так пошутил. Но у нас с сержантом Бёмом, видно, разное понимание чувства юмора.
Старая дама быстро шагала, и по всему ощущалось, что она обеспокоена. Я последовал за ней, надеясь, что отрастающая борода, черные очки и поднятый воротник куртки сделали меня неузнаваемым. К счастью, даже в такой холод на улицах было много людей, которые оживленно обсуждали новости и последние бурные события. Профессор Маркус время от времени бросала назад нервные взгляды, но, похоже, меня не вычислила.
Она вошла в просторный парк, где в небольшом пруду крякали утки, и замедлила шаг, пытаясь изобразить из себя мирную бабулю, вышедшую на прогулку. Я, держась на расстоянии, сделал то же самое, лавируя между закутанными мамашами и их краснощекими чадами. Может, у профессора Маркус здесь назначена встреча? Насколько я знаю по шпионским романам, городские парки — излюбленное место для подобного рода свиданий.
Но она села на мокрую скамейку, вытащила из кармана кусок хлеба и стала крошить его голубям. Я прождал добрых четверть часа, наблюдая, не подойдет ли к ней кто–нибудь, однако никого не было. Голуби ворковали, детвора вопила, а профессор Маркус, словно впав в идиотизм, похлопывала по колену свернутой газетой и чуть ли не каждую минуту нетерпеливо поглядывала на часы.
Я на секунду отвел от нее глаза, чтобы на всякий случай убедиться, не заходит ли мне кто–нибудь со спины, а когда вновь поднял их на нее, она смотрела на меня — ее младенчески синие глаза впились в мое лицо с таким напряжением ненависти, что я просто был потрясен.
В тот же миг я заметил, что свернутая газета направляется на меня и не раздумывая бросился на землю. Над ухом у меня почти беззвучно просвистела пуля. Я покатился в кусты. Утки продолжали радостно плескаться, перекрывая все звуки пронзительным кряканьем. Я рискнул выглянуть: милейшая профессор Маркус исчезла. Выходит, эта старая сука все время незаметно наблюдала за мной и только ждала, когда я на секунду отвлекусь от нее.
Я вынырнул из кустов под бесстрашным взглядом молодой матери, пытавшейся не дать своему отпрыску броситься в пруд к уткам. Никто ничего не слышал; прелесть глушителей в том, что не происходит никакого нарушения общественной тишины и порядка… Я быстро обвел взглядом парк, ища венчик седых волос, и обнаружил, что профессор Маркус стремительным шагом удаляется в противоположную сторону. Я побежал за ней, стараясь оставаться под прикрытием деревьев и не обращая внимания на болезненные протесты моего плеча. Решительно, в сравнении с жизнью солдат невидимого фронта жизнь банковского грабителя просто воскресный отдых. Заметив большой камень, я на бегу подобрал его. По убойной силе он уступает пистолету профессора Маркус, но зато такой же бесшумный.
Догнал я профессора Маркус, когда она своей подпрыгивающей походкой почти дошла до ворот. Видимо, она услышала, как я бегу, потому что обернулась, и ее лицо доброй феи исказилось от ненависти; я в тот же миг изо всех сил бросил в нее камень. Она пошатнулась, уже почти упала, но я, воспользовавшись ее замешательством, набросился на нее и крепко стиснул ей запястье. Профессор не пыталась сопротивляться, только смотрела на меня ненавидящими глазами. Из носа у нее текла кровь, и я надеялся, что он у нее сломан.
— Отпустите меня, вы с ума сошли! На нас смотрят!
— Незаметно отдайте мне пистолет. Иначе я сломаю вам руку.
— Вы не посмеете!
— Всему приходит конец, профессор Маркус, я считаю до трех: раз…
Она выпустила газету, укрывающую маленький пистолетик; я перехватил его, сунул в глубокий карман куртки и уже из кармана нацелил его прямо ей в живот.
— Вот так–то лучше. А теперь мы немного потолкуем.
— Не здесь. Идемте.
Она достала из кармана носовой платок и с видом оскорбленной леди принялась осторожно промокать разбитый нос, но на меня этот ее трюк не произвел ни малейшего впечатления. Мы вышли из ворот парка и пошли по широкой улице, застроенной серыми домами и обсаженной чахлыми деревьями. Прохожих было мало, и все они торопились, не обращая на нас внимания. Было холодно. Свинцовое небо выглядело сонным и унылым. Профессор Маркус вздохнула:
— Какого черта вы вернулись? Урока вам оказалось недостаточно?
Я понял, что она принимает меня за брата, и решил воспользоваться своим преимуществом.
— Я вернулся, чтобы поквитаться, профессор Маркус.
— Вы меня убьете?
— Возможно… Все будет зависеть от того, что вы мне скажете.
— Мне нечего вам сказать! Неужели вы думаете, что меня оставят в живых, если я хоть что–нибудь скажу вам?
— Они ничего не узнают. А когда узнают, будет поздно. Они уже получат свое.
Она скептически передернула плечами, и ее такое кроткое лицо сморщилось в недоверчивой гримасе. Быстро шагая чуть прихрамывающей походкой, она продолжала промокать разбитый нос. Ну ни дать ни взять, скаутская вожатая.
