Сразу за этим описанием в папке лежали четыре рисунка карандашом — на листках, вырванных из блокнота. Рисунки эти наверняка были сделаны Лешкой. И без буквенных пометок в углах можно было понять, что на них изображены Рыжий, Длинный, Маленький и Шофер — так, как их описали свидетели, а затем представил себе Лешка Евстифеев. Все рисунки были выполнены по железному правилу составления фотороботов — на каждом тщательно прорисованы верхняя, средняя и нижняя части, с выделением контуров и расстановки бровей, глаз, носа, ушей, губ и подбородка. Как и следовало ожидать, среди четырех рисунков наиболее удачным выглядел тот, на котором был изображен Маленький — единственный бывший без головного убора и стоявший к тому же у мостовой. На Ровнина глядело схваченное довольно живо лопоухое, пытливое и одновременно злое лицо.
После того как Ровнин просмотрел описание и рисунки, ему стало легче. Теперь он отлично понимал, что стояло за всем этим. За всеми этими «Рыжий», «Длинный», «Маленький», «Шофер» — зарисовками на листках из блокнота. За всем этим стоял Лешка. Стоял его труд. И Ровнин отлично понимал, какой это был каторжный, скучный и нудный труд. Он знал, чего могло стоить хотя бы просто найти стольких свидетелей. Хотя бы просто откопать всех этих людей, которые сейчас прозаически внесены в протокол как «гр. Губин», «гр. Кастельман», «гр. Требилова». Людей, которые случайно, бог весть по какой причине увидели нападение на инкассаторов из окон своих квартир. Ровнин прекрасно знал, что только для одного этого надо было не просто осторожно, или, как выражался Лешка, «нежно», обойти все квартиры в доме N 27а, судя по всему, стоящем как раз напротив заводской проходной. Эти квартиры надо было обойти грамотно, обойти не один, не два, а несколько раз. Надо было преодолеть осторожность, страх и бог весть еще какие чувства людей, живущих в этом доме. Людей, каждый из которых наверняка слышал что-то о налете с самыми невероятными добавлениями и преувеличениями. И к тому же еще наверняка с этими же преувеличениями обсудил все возможные и невозможные детали налета. И вот среди таких людей надо было не только найти и определить тех, кто действительно, а не в собственном воображении, видел налет. Надо было, найдя таких людей, разговорить их и правильно выслушать их показания. А выслушав, отобрать из этих показаний то, что действительно могло иметь ценность. То есть отобрать то, что в любом случае должно было не вызывать или почти не вызывать сомнений. Все это в не меньшей степени касалось и вахтера, и случайной прохожей, и кассира, и бойца ВОХР. И все это было выполнено. Выполнено Лешкой.
Ровнин стал просматривать протокол осмотра места второго налета. Лешки уже не было в живых. Собственно, это описание, как и первое, было вполне квалифицированным и приемлемым. Даже составлено оно было примерно так же и в тех же выражениях. И все-таки Ровнин сразу увидел, что в нем чего-то не хватает. При всем своем уважении к Южинскому УВД Ровнин отметил, что в этом втором описании совершенно четко проглядывается неучастие Лешки. Оно было правильным повторением, и не более того. Без особых находок. И все-таки в нем было то, на что можно опираться. Во-первых, второе описание подтверждало, что налет на торговый центр был совершен теми же людьми, которые «брали» сумку у проходной завода «Знамя труда». Второе, и это уже Ровнин отметил только для себя: выстрелы, зверские выстрелы в упор, оборвавшие Лешкину жизнь, выпустил не кто иной, как «Рыжий». Это было подтверждено всеми свидетелями.
Пролистав до конца вторую папку и не найдя в ней больше ничего особенно интересного, Ровнин взял третью, на которой было написано: «Дополнительные материалы». Развязал тесемки, открыл папку. Вошел Бодров.
— Я полностью в вашем распоряжении. Можете располагать мной хоть до конца дня. Ну что? — Бодров улыбнулся. — Спрашивайте, я буду отвечать.
Конечно, у Ровнина были вопросы к Бодрову. Прежде всего он понимал, что Бодров наверняка еще с августа в курсе всех дел, связанных с Южинском. А значит, сможет объяснить все, чего нет в бумагах. Потом, все-таки Бодров голова и может посоветовать немало дельного. Но главное заключалось сейчас для Ровнина в том, что наверняка Бодров, именно Бодров отправлял в Южинск Лешку.
— Сергей Григорьевич, Евстифеева отправляли вы?
Полковник отлично понял смысл вопроса.
— Я, — сказал он.
Выработанным навыком в этом «я» Ровнин прочитал сейчас почти все о грустном завершении Лешкиной миссии. Все, что, в общем-то, уже было понятно ему самому. Во-первых, то, что Лешке, как, впрочем, и всему ОУРу Южинского УВД, не удалось реально напасть хоть на какой-то след преступной группы. Второе в этом «я» касалось этической оценки полковником, а значит, всем ГУУР этого факта. Никто даже намеком не собирался винить Лешку за то, что преступная группа до сих пор не раскрыта. Потому что раскрыть ее должны в совокупности все сотрудники Южинского ОУРа. Все понимали, что Лешка был придан Южинскому отделу именно для усиления и геройски погиб на своем посту.
— Скажите, а Евстифеев так ничего и не успел узнать?
Полковник усмехнулся. Вопрос был лишним. Но в то же время этот вопрос был очень важен для Ровнина.
— Ничего, — сказал Бодров, бесстрастно разглядывая стол. — Ничего если не считать, что он все-таки вышел на преступную группу. — Бодров посмотрел на Ровнина — опять с легкой улыбкой.
— А как он на нее вышел, Сергей Григорьевич?
Ровнин понимал, что и этот его вопрос был лишним. Потому что и дураку ясно: Лешка вышел на налетчиков случайно. Иначе он подумал бы о засаде.
— Не знаю, — сказал Бодров. — Не знаю, Андрей Александрович. Думаю, совпадение.
— Южинцы — они тоже так думают?
— Южинцы… — Бодров покачал головой. — Евстифеев делал так несколько раз. Несколько раз он переодевался в форму ВОХР, чтобы грабители не догадались, кто он. Включался в группы по перевозке.
«Ладно, — подумал Ровнин. — Если нет фактов, надо переходить к лирике».
— Словесное описание первого налета он составлял?
— Конечно, — сказал Бодров. — Ну, само собой, вместе с отделом.
— Других прохожих не было? Только одна женщина?
Бодров вздохнул:
— Только одна женщина. Улица эта тихая. Фактически непроезжая. И не ходит по ней никто, магазинов нет.
— А с завода?
— С завода в этот час никто не выходил. Смена еще не кончилась, и кроме того — зарплаты ждали.
«Тихая улица, — подумал Ровнин. — Конечно, такая осторожная четверка должна была выбрать именно тихую улицу. И все-таки. Неужели после Лешки так ничего и не осталось? Только фотография, на которой он лежит рядом с упавшим пистолетом?» Ровнин поднял глаза и встретился со взглядом Бодрова. В глазах полковника было участие и желание помочь.
— Неужели Евстифеев даже предположений никаких не высказал?
— Предположений? А что, описания налета и участников преступной группы вам мало? — кажется, Бодров по-своему тоже защищал Лешку.
— Мало.
— Хорошо. У Евстифеева было предположение, что у налетчиков есть свой человек в банке, который и сообщает им о перемещении крупных партий денег.
«Свой человек в банке, — подумал Ровнин. — Ну, для этого не надо быть гением».
— Вам и этого мало? — сказал Бодров.
— Мало. Мне — мало. Понимаете, Сергей Григорьевич! Понимаете: не мог такой человек, как Евстифеев, ничего не раскопать.
В комнате наступила тишина, и, верней всего, потому, что такой разговор не входил в программу.
Бодров поднял брови:
— Вы что — хорошо его знали?
— Да, — сказал Ровнин. — Он…
Ровнин остановился. Не нужно деклараций. Не нужно объяснять Бодрову, кем был для него Лешка. Собственно, что он может ему сказать? Что Евстифеев был для него другом? Но сказать это Бодрову — значило вообще ничего не сказать. Во-первых, Алексей Евстифеев был для него больше чем другом. А во-вторых. Во-вторых, Лешка был Лешкой. Но объяснить это кому-то невозможно. И говорить сейчас об этом — лишнее.
— Ну, как? — спросил Бодров. — Вижу: знали его больше чем просто по службе?
— Да. Я… Я его очень хорошо знал.
Бодров тронул первую папку:
— Вы как — все здесь просмотрели?
— Все. Но третью и четвертую папку я не смотрел.
— Третью и четвертую, — Бодров усмехнулся. — Так вы тогда самого главного не видели, Андрей Александрович. Записей.
— Записей?
— Да, — Бодров раскрыл третью папку. Порывшись, достал небольшой листок. Пробежал наспех и протянул Ровнину.
Ровнин всмотрелся. Листок был нелинованным, маленьким, вырванным из самого простого карманного блокнота. Такие блокноты, стоящие копейки, с картонной обложкой, покупают обычно «на раз». Чтобы, использовав, потом без всякой жалости выбросить. Записей на листке было немного. Первый листок был исписан примерно наполовину мелким и неразборчивым Лешкиным почерком.
