Ознакомительная версия.
– Илья, где мои таблетки, скажи, пусть вернут их мне, я должен принять свое лекарство, – глухо пробубнил Шубин.
– Ты должен объяснить мне – прокурору, а не Илье, – Костоглазов скрипнул зубами. – Объяснить мне факт того, что на твоем сотовом зафиксирован исходящий звонок на номер мобильного телефона Куприяновой. Хотя до сих пор нами не обнаружен этот самый ее мобильный, однако номер-то его мы выяснили, причем сразу же. А на твоем телефоне обозначена дата – день убийства 19 августа и время: 23 часа 12 минут. Получается, что ты звонил Куприяновой примерно за час до ее гибели. Ты должен объяснить, чем обусловлены были все эти ваши телефонные переговоры, и в частности – этот твой последний поздний звонок.
– Я не буду ничего говорить, пока мне не отдадут мои таблетки, – Шубин закрыл глаза. – Ты что, не видишь, что мне совсем плохо?
– Я вижу, что ты увиливаешь от разговора, не желаешь идти навстречу следствию. Ты что же, предпочитаешь объясняться там, на площади? – Костоглазов повысил голос. – Там, с ними предпочитаешь объясняться? Тебе мало того, что случилось в городе? Мало тебе этого, мало?!
И в ответ с улицы донесся грохот разбитой вдребезги магазинной витрины, крики, топот, свистки.
– Дело зашло слишком далеко, – прокурор Костоглазов и все в зале для совещаний тревожно насторожились. – И ситуация будет только ухудшаться, если не будут приняты кардинальные меры. Беспорядки были спровоцированы убийствами и общей нездоровой атмосферой. По делу гражданки Киры Гореловой у нас, слава богу, имеется подозреваемая, задержанная практически с поличным. Но до тех пор, пока не будет раскрыто и расследовано убийство Куприяновой, город не успокоится. На какое-то время – на день, на два – все, может, и утихнет. А потом взорвется снова с еще большими негативными последствиями. И я как прокурор этого не допущу. Я доведу это дело до конца, слышишь ты? – голос Костоглазова сорвался. – Я не знаю пока, что там у вас произошло с ней… с Наташкой, то есть с гражданкой Куприяновой, но ведь всему же городу известно, что вы с ней были… В общем, ты, Всеволод, должен все рассказать. Это нужно, это необходимо для города. И ты как мэр, как человек государственный обязан это понять. Итак, я повторно спрашиваю тебя: по какому поводу накануне убийства Куприянова связывалась с тобой, а ты звонил ей – последний зафиксированный звонок в 23 часа 12 минут?
– Это я с ней разговаривала, а вовсе не он! – послышался со стороны двери женский голос.
Мещерский увидел в дверях за спинами омоновцев Юлию Аркадьевну Шубину, с которой некогда провел такую полезную, такую познавательную экскурсию в целях развития туристического бизнеса (об этом самом «развитии» теперь, после ночного побоища и гноища, жутко было даже думать).
– Пропустите меня к мужу. Я все знаю – про этот кошмар на площади, про беспорядки. Сева, я была бы с тобой намного раньше, если бы смогла. На улицах черт-те что творилось и до сих пор творится, я добиралась сюда какими-то задворками. Пустите же меня! Сева, как ты, ты не ранен? У тебя лицо разбито, господи боже, тебя били, да? – Юлия Аркадьевна попыталась силой отстранить со своего пути ОМОН.
Она была мало похожа на ту прежнюю «мэршу» – аккуратную и подтянутую. Кое-как одетая, непричесанная, со странным лихорадочным блеском в глазах, она тоже напоминала больную, как и Вера Захаровна – ее прежняя товарка по «кругу» в комнате без окон, ныне разгромленной и загаженной.
– Юля, уйди отсюда! – Шубин так и вскинулся при виде жены. – Я прошу тебя. Юля, молчи, не говори им ничего, не смей!
– Если я буду молчать, пострадаешь ты.
Прокурор Костоглазов кивнул, и двое милиционеров, схватив Шубина под руки, поволокли из зала через боковую дверь в коридор. Он что-то кричал – нечленораздельно, однако отчаянно.
– Так что вы хотели нам сказать? – жестко спросил Костоглазов Юлию.
Она стояла посреди просторного зала для совещаний. Мещерскому показалось, что она похожа на студентку, сдающую самый последний, самый главный экзамен: страх, тревога, решимость читались в ее глазах, жестах, позе.
– Это я, а не он, звонила Куприяновой в тот вечер, – сказала она.
– По какому поводу?
– Я сообщила ей, что мы согласны ей заплатить.
– То есть? – Костоглазов аж приподнялся со своего места.
– Она шантажировала моего мужа. Она была грязной шантажисткой, неужели вы не понимаете? – Юлия всплеснула руками. – Она добилась от мужа получения новой квартиры, но ей было этого мало. Она… она потребовала с нас денег – тридцать тысяч долларов. Позвонила мужу в тот самый день из салона, потом звонила еще раз – диктовала свои условия: мы должны заплатить немедленно, иначе… В общем, она угрожала мужу. Сначала я ничего об этом шантаже не знала. Сева все скрывал. Но в тот день… в тот день он во всем мне признался, все мне рассказал. Всю правду.
Мещерский смотрел на нее, еще не понимая толком ничего из того, что слышали его уши. «Он во всем мне признался» – эти слова гудели в его мозгу, как новый набат. Рядом сопел Иван Самолетов, тоже все порывался подняться со своего стула, но затем опускался на место.
– Я решила отнести Куприяновой деньги сама, – Юлия продолжала говорить сбивчиво, однако решительно. – Я не хотела, чтобы моего мужа видели там, у нее в магазине, ночью. Муж стал звонить ей с мобильного, но я забрала у него телефон и разговаривала с Куприяновой сама. Куприянова сказала, что она в магазине и ждет, и что если я не принесу деньги, то… В общем, она снова нам угрожала. И я пошла к ней. Она была в магазине одна. Спросила, со мной ли деньги… У нее был такой победоносный, торжествующий вид… Я поняла, что если ей даже и заплатить на этот раз, то получится, как с квартирой. Она не оставит нас в покое, а будет продолжать шантажировать и дальше. Я поняла, что в конце концов она, эта пиявка, погубит Севу, и я решила этого не допустить. Я сказала: «Вот деньги, забирай». Когда она подошла ко мне, я ударила ее ножом. Вот сюда, – Юлия Аркадьевна изящным жестом показала на горло. – Она вцепилась в мою руку, но я вырвалась и ударила ее снова. А потом еще раз.
– Ножом? – переспросил потрясенный прокурор Костоглазов. – Юля? Вы? Ножом? Вы что же – принесли нож с собой в магазин?
– Я взяла его для самообороны на всякий случай. Мой муж ничего про это не знал. Это самый обычный нож – наш, кухонный. Я просто сунула его в сумку.
– В сумку? Это правда? Это действительно вы убили потерпевшую Куприянову?
– Я же говорю вам, Илья, она шантажировала Севу! Он все рассказал мне в тот самый день, это был крик о помощи, поймите же. Этот шантаж длился с тех пор, как он стал городским мэром, и аппетиты этой женщины только росли. Она угрожала погубить мужа, его жизнь, его карьеру, и он долгое время, скрывая все от меня, шел у нее на поводу. А в тот день я все узнала – он сам рассказал мне все. Всю правду. А я сказала, что ему нечего бояться ее угроз, я сказала, что я все понимаю и прощаю, что я его жена и буду с ним в этом до конца. Я не могла допустить, чтобы она… эта гадина, эта проститутка, сгубила его…
– Когда-то она была любовницей вашего мужа. Вы это знали?
– Он мне сам сказал об этом, еще раньше. У нас нет тайн друг от друга, – Юлия выпрямилась. – Но я убила ее вовсе не потому, что она когда-то была с ним… я хотела прекратить этот подлый шантаж. Я обязана была защитить Севу от нее!
Мещерский смотрел из своего угла на Юлию Шубину, а видел перед собой Киру – там, на ресепшен, когда она пересказывала тот подслушанный разговор Куприяновой, как теперь выяснилось, с Шубиным: «Надо встретиться, теперь все по другому. Они оба здесь, думаешь, им не интересно будет узнать то, что знаем я и ты?»
– А почему вдруг Куприянова позвонила вашему мужу в тот самый день? Ни днем раньше, ни днем позже, а именно тогда, когда она узнала о возвращении в город Германа Либлинга и Фомы Черкасса? – воскликнул он.
– Тихо! Не мешать следствию, – Костоглазов снова стукнул кулаком по столу и приказал охране: – Проводите свидетеля Мещерского пока что в коридор.
– Илья, погоди, пусть он останется тут, – властно возразил Иван Самолетов, лицо которого то ли от избытка алкоголя, то ли от волнения пошло красными пятнами.
– Да, почему Куприянова потребовала у вашего мужа денег именно в этот день? – прокурор Костоглазов тут же послушно переиначил вопрос Мещерского.
– Я не понимаю, простите, – ответила Юлия Аркадьевна.
– Вы все отлично понимаете, – возразил Самолетов. – Больше того, дорогая, вы знаете. Он сам все сказал вам.
– Нет, то есть…
– Картина, которую вы нам здесь нарисовали, не будет правдивой и убедительной для следствия и суда без одной важной детали, – поддержал Костоглазов. – И вы, как умный человек, это, конечно, понимаете. Эта картина не будет убедительной и достоверной без объяснения – правдивого и исчерпывающего, – в чем же именно состоял предмет шантажа покойной Куприяновой. Чем она угрожала вашему мужу? Каких таких ее разоблачений он боялся?
Ознакомительная версия.
