— Слово-то какое — виновников! Еще скажи — преступников! — рассердился Колобок. — А я вот сейчас пойду и сразу две скамейки в дровишки превращу! Из принципа!
— Сегодня опасно, — оглянулся из-за плеча на лесной массив Цапля. — Могут поймать и всыпать по первое число.
— А я никого не боюсь! — покраснел Колобок, невольно все же бросив настороженный взгляд на близкие сосны и кусты. — Ну, да черт с ними! Отложим возмездие на завтра. Кстати, сообразим что-нибудь получше, чтоб подперчить пресную жизнь мушкетерам!
Домой я возвращался в сумерках. Уже почти полгода я жил у своего дяди-пенсионера. Мама отправила меня к одинокому родственнику, уехав в годовую командировку в Чехословакию преподавать русский язык и литературу.
Дядя Юра не проявил особого восторга, узнав о планах сестры, но встретил меня довольно гостеприимно — родная кровь как-никак.
Ему не пришлось раскаиваться. Много хлопот я не доставлял. Без лишних слов ходил по магазинам, прибирался по дому. Глаза не мозолил — то в школе, то на улице где-то пропадал. Львиную долю присылаемых мамой денег я расходовал на куртки, рубашки и джинсы. Дядя был старой закваски. Почти несменяемой одеждой до выхода на пенсию у него была замасленная спецовка, в которой он всю сознательную жизнь простоял у кузнечного молота, выковывая узлы к тракторам, а во время войны — к легендарным танкам «Т-34». В период восстановления народного хозяйства снова вернулся к тракторам.
Привыкший воздержание принимать за принцип, он малейшее излишество считал чуть ли не нарушением общественного порядка.
— Но пойми, дядя, — во время одного из дебатов заметил я. — Все, особенно молодежь, хотят выглядеть не серой массой, а индивидуумами, заметными личностями, в конце концов. Кому нравится подойти под стих поэта: «Серые и мелкие людишки бегают и прячутся от жизни»?
— Вон у меня в шкафу висит спецовка и черная пара. В них я проходил больше десятка лет и не был серым людишком, — обиженно поджал губы дядя Юра.
— Был! — усмехнулся я. — Потому-то и замуж, наверно, за тебя ни одна не пошла.
— Просто с жиру все вы беситесь, вот что! — резонно, как ему казалось, сказал дядя, отступая из гостиной в спальню. Тему о своем холостячестве он всегда старательно избегал, и я, давно приметив дядину слабость, нередко пользовался этой темой, как беспроигрышным козырем в разгар словесной баталии.
Вот и двор моего дома. С сожалением взглянув на уже пустующие скамейки под тополями, на свет уличных фонарей, я шагнул в полутемный подъезд. Дома скучно, но все ребята разошлись, и ничего не поделаешь. Почему-то вспомнились мальчишки на поляне. Что они сейчас делают? Может, все еще в лесу? Ночью, наверно, там сейчас жутковато…
Поднявшись на третий этаж, позвонил. Послышалось шарканье шлепанцев, щелкнул английский замок, и показалась лысоватая голова дяди Юры.
— Поздно, племяш, гуляешь. Ужин-то остыл давно. Сам подогревай.
Я лежал на диване, натянув одеяло до подбородка. В комнате не было холодно; просто, укутавшись, я легче засыпал. А спать, как всегда, не хотелось. Я где-то читал, что в Польше есть чудак, который обходится без сна уже более десяти лет — и ничего. Чем же он занимается? Мне бы так не удалось. Если бы не увлекательные сны, жить было бы еще скучнее. Наверно, и я найду когда-то свою «точку преткновения», дело, которое займет все мои силы и разум; но пока — торичеллиева пустота.
Мысли обратились к школе. Даже зависть берет — такое множество «правильных» одноклассников. Они твердо знают свою дорогу после получения аттестата и уже сейчас заранее готовятся к ней, расчищают дорогу от острых камней, ставят предупреждающие знаки на поворотах, чтобы потом катить на высшей скорости без аварий и задержек к намеченной цели…
Взять хотя бы Лешку, что сидит на первой парте перед столом учителя. Непредставительный из себя: невысокого, даже прямо скажем — маленького роста, голова, как репка, с острым носом и черными чудными глазами. Эти глаза чуть ли не завораживали собеседника. В их глубине бьша заискивающая теплота и одновременно холод насмешки, энергия энтузиаста и вялость человека, которому уже все надоело, мудрая печаль «всепознавшего» сфинкса и бесшабашность рубахи-парня. В общем, как загадка «неопознанных летающих объектов»: чем больше думаешь и вникаешь — тем больше непонятного и загадочного. Я случайно знал будущую Лешкину дорогу. На первой парте сидел потенциальный киносценарист из первых величин.
Как-то зимним вечером я с Лешкой возвращался со дня рождения одноклассницы. Там мы немного выпили, и это, видимо, настроило Лешку на дружескую, небрежно-покровительственную ноту.
— Не будь цветком в проруби! — наставлял он, давясь с непривычки табачным дымом, но все же бодро жестикулируя огоньком сигареты у самого моего носа. — В наш аховый век суперстремительности выигрывает тот, кто в состоянии оторвать от жизни кусок помясистей. А для этого нужно заранее застолбить себе участок для разработки, подготавливать силы. Все делать с заглядом вперед. Думаешь, я от нечего делать взвалил на себя такую общественную работу: и староста класса, и член редколлегии нашей стенной газеты? Дурака нашел! Мне необходима суперположительная характеристика во ВГИК! Там уж я попаду в струю, не сомневайся. За каждый сценарий несколько тысяч отваливают. У меня, кстати, есть в задумке уже два сценария. Один военно-патриотический, другой о комсомольцах-первопроходцах.
— Но ты же не воевал, да и первопроходцем не был. О чем писать будешь? — усомнился я.
— А газеты на что?! А фантазия? — взорвался Лешка. — Все так пишут!
— А если таланта не хватит?
— Плевать! — отбросил щелчком погасшую сигарету Лешка. — Не пропаду! В случае чего пойду по административной линии. Тоже неплохая перспектива.
После этого разговора Лешка стал более доверительным со мною, выделив меня из всего класса себе в наперсники. У нас даже завязалось нечто вроде дружбы. Несколько раз вместе сходили в кино и на лыжах в лес.
За зиму Лешка сочинил пьесу «Дерево — предмет одушевленный», в которой, кстати, я завтра должен буду играть главную роль.
Перевернулся на другой бок и натянул одеяло на голову, чтобы не слышать бурного храпа дяди Юры из соседней комнаты.
Роль в предстоящем спектакле я знал назубок, но сомневался в реакции зрителей. Вся постановка, на мой взгляд, — муть и скучища. Вспомнил разработанный вагантами и утвержденный Колобком план подрыва мушкетеров изнутри. Вот роль разведчика-диверсанта мне явно не по душе.
2
Утром после завтрака отправился в школу. Коротал путь, экспериментируя с портфелем. Пытался нести его на голове без помощи рук, как в телевизионном клубе кинопутешествий носили свою поклажу арабы. Но ничего путного не получилось. Сначала рассердился, но тут же успокоился, придумав оправдание: мы ведь цивилизованный народ и посему привыкли использовать голову только по ее прямому назначению!
В школе стоял обычный перед занятиями несмолкаемый гам. Особенно резвились младшие классы. Мария Львовна, завуч по воспитательной части, безуспешно пыталась загасить энергию школьников, хватая за шивороты первоклашек и записывая их фамилии в свой маленький блокнотик, с которым она, похоже, не расставалась никогда. Но малыши после этой процедуры носились по коридорам, казалось, еще «реактивнее», выражая тем самым свое искреннее негодование: всем был известен незыблемый результат записи в блокноте — двойка по поведению в дневнике.
У дверей класса меня нагнал Лешка. Сейчас в его удивительных глазах читалась энергичная деловитость.
— Роль не забыл? После уроков премьера в актовом зале.
— Помню, — усмехнулся я. — Оттарабаню, будь спок. Ночью, вспомнив роль, даже вздрогнул в холодном поту.
— Вот супернаглядный пример действия облагораживающего искусства на человека! — расплылся в улыбке начинающий драматург, решив принять сей сомнительный комплимент за похвалу.
— Не знал, что холодный пот облагораживает, — слегка поддел я приятеля.
— Не надо опошлять. Вот ведь люди — ничего святого!.. — Глаза Лешки подернулись грустной пеленой мировой скорби по заблудшему человечеству.
— Ладно. Я пошутил, — поспешил я снять накал. — Лучше скажи: ты знаешь такой отряд — «Мушкетеры»?
— Еще бы! — снова вошел в привычную роль всезнайки Лешка. — Это большой отряд в районе гостиницы «Уральские горы» со строгой дисциплиной и уставом, как у настоящего боевого отряда. Там фехтуют, боксируют, летом под парусом на яхтах ходят. Красота. Сам с удовольствием поступил бы в отряд, но у Владимира Петровича, капитана отряда, какие-то трения с завучем. Сам понимаешь, капитану Мария Львовна даже при большом желании сделать ничего не может, а рядовому мушкетеру, кто ее знает, возьмет и напакостит. И ревела тогда моя суперхарактеристика во ВГИК горючими слезами позднего раскаяния.
