Ознакомительная версия.
А именно — родная милиция.
За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, — шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь «Носферату — симфония ужаса»: в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.
Что-то непередаваемо хохляцкое, кажется — Луценко….
По этой галерее можно было бродить, зажав в руке бокал вполне легального шампанского и тарталетку, но приближаться к выставленным на всеобщее обозрение портретам и скульптурным группам не стоило: еще стошнит, чего доброго. А вот от кого следовало бы бежать без оглядки — так это от мурла с низким лбом, за которым сидела в засаде вся доблестная правоохранительная система. Что ж, у Лены были все поводы бежать. Ведь она уже один раз сделала это — наспех покинув студию Романа. Не без потерь, правда.
Совсем не без потерь.
Она до сих пор хорошо помнила о носке, который забыла на Фонтанке, вернее — потеряла, слишком увлекшись бегством.
Забавный чендж, ничего не скажешь: профукать носок и получить взамен пистолет с арабской вязью. А чего стоил старикашка с бульдогом и глазами вертухая. Сто против одного, что он не только запомнил ее, но и сфотографировал в фас и профиль, изучил все особые приметы и снабдил инвентарным номером. И наверняка с соответствующими комментариями сунул все это добро в пасть следствию.
А следствие…
Следствие вело то самое мурло, кто же еще, не такая уж Лена идиотка, чтобы не понять. Да и мурло не такой уж идиот, чтобы не связать беседу с ней (довольно скользкую и всю пропитанную тоской по Роману) с ее появлением на Фонтанке… И если она когда-нибудь возникнет в поле зрения мурла, их встреча будет совсем не томной…
— Эй, ты чего! Глаза разуй! — вывел Лену из транса голос мужа.
Очень вовремя: увлекшись своими мыслями, она едва не протаранила задний бампер какой-то ушлой иномарки. И лишь в самую последнюю минуту ей удалось затормозить и избежать столкновения.
— Ты хоть на дорогу смотри изредка. — Гжесь все еще не мог прийти в себя от близости аварийной ситуации.
— Дорога наша тяжела, ведь мы бродячие актеры, — снова вклинился с ненужным пьяным резонерством мэтр. — И вдохновения крыла на землю спустят нас не скоро…
— Помолчали бы, Гавриил Леонтьевич! — Гжесь вовсе не был расположен к выслушиванию скоморошьего фольклора. — Неизвестно, доберемся ли мы живыми с таким водилой… А вы еще под руку каркаете…
…Но живыми они все же добрались.
И даже благополучно сдали мэтра на руки полумертвой от приступа почечных колик Светане. После чего Лена отвезла Гжеся домой, на Четырнадцатую. Но до того, как покинуть салон, муженек успел изрядно потрепать ей нервы..
— Иди, — напутствовала Лена Гжеся, выключив двигатель и уставившись прямо перед собой.
— А ты?
— Я приду позже.
— Почему?
Поводов оставаться в опостылевшей тачке не было никаких, и Лена ляпнула первое, что пришло ей в голову:
— Мне еще нужно заехать к подруге.
— К какой?
— К подруге… По институту. Ты ее не знаешь…
— Да? — искренне удивился Гжесь. — А мне казалось, что я знаю всех твоих подруг.
Это была чистая правда: еще в полузабытый период окучивания профессорской дочки Гжесь перезнакомился со всеми ее немногочисленными подругами. Это было частью плана: продвигаться к крепости по имени Лена Шалимова, один за другим отвоевывая у нее форпосты. И форпосты складывали оружие, раз за разом попадаясь на удочку гжесевского брутального обаяния.
И дудели оторопевшей Лене, как ей, дуре, повезло с мужем.
— Нет… Вряд ли ты ее видел…
— Ну и отлично… Мы можем поехать вместе, заодно и посмотрю на нее… Если тыне против…
— Против.
— Ну, как знаешь… Тебя хоть ждать сегодня? Или как в прошлый раз…
Лишнее напоминание о ночи с субботы на воскресенье, проведенной в доме Романа, подстегнуло Лену.
— Нет. Как в прошлый раз не будет…
— Надеюсь. Я все-таки твой муж. И прошу об этом не забывать.
— И захочешь — не забудешь, — вполне искренне бросила Лена.
— И, заметь, муж лояльный. Другой бы тебя за такие финты за волосы бы оттаскал, а я…
— А ты?
— А я тебя люблю… — И Гжесь потянулся к Лене мягкими, засиженными дешевым портвейном губами.
— Вот только без этого… Я тебя умоляю…
— Ну, раз ты умоляешь… Просьба женщины… — Гжесь открыл дверцу и вывалился из машины. И, уже нагнувшись к опущенному стеклу, сказал:
— Только будь осторожна за рулем. Водитель ты никакой, любовь моя…
Никакой.
И — не только водитель.
Собственная никчемность предстала перед Леной во всей красе, стоило ей только отъехать от дома пару кварталов и припарковаться у входа на Смоленское кладбище.
Не самое лучшее место, особенно в свете сегодняшнего опознания несчастной Афы, но здесь, во всяком случае, тихо. И никто не потревожит, да и время подходящее: рабочий день у нищих и священнослужителей давно закончился. Включив в салоне маленький свет, Лена несколько минут просидела с закрытыми глазами. Слишком длинным был день, слишком много событий он в себя вместил. Опознание тела маленькой балерины, бесчинства мэтра в забегаловке «Лето», наезд на несчастного дебила Гурия, встреча с Пашкой, яхта, на которой был убит Роман, еще одна яхта и ее хозяин по имени Сергей, дождь, который так и не пошел, вещдоки, выуженные из пьянчуги Печенкина…
И пистолет.
С пистолета, пожалуй, она и начнет.
И нечего бояться. Нечего.
Так, тихонько уговаривая себя, она открыла рюкзак и заглянула в него: как в пропасть, как в готовую разверзнуться перед ней морскую бездну. На самом дне этой пропасти, этой бездны лежал пистолет. Дорого бы она отдала, чтобы его там не оказалось.
Но он был.
И Лена, собрав в кулак всю свою волю, подняла пистолет за дуло и принялась его рассматривать. Ничего нового за это время в пистолете не появилось, разве что теперь явственнее проступили детали, впадины и выпуклости, не замеченные ею прежде.
Крошечная, почти кокетливая, мушка на дуле.
Спусковой крючок, на который так хотелось положить палец.
И небольшой хвост внизу рукоятки. Хвостик. Хвостец.
Скорее повинуясь непреодолимому желанию дернуть за этот хвост, чем преследуя какие-то цели, Лена нажала на него. И — прямо на колени ей упала обойма. Самая настоящая обойма с самыми настоящими патронами. В ней не хватало только одного патрона.
Только одного.
Все остальные были на месте: отливающие красноватой медью, с тонким узорчатым рисунком, в миниатюре повторяющим вязь на рукоятке.
Или это ей только показалось?
В любом случае никакая это не зажигалка. А вполне боеспособное оружие. Конечно, можно пойти до конца, сунуть обойму обратно и все-таки положить палец на курок, но… Испытывать судьбу Лене не хотелось. Как не хотелось думать о судьбе недостающего патрона. Хорошо, если его выпустили в стоящую на каком-нибудь пне пустую банку из-под джин-тоника. Или сбили им бейсболку, заброшенную на верхотуру чахлой дачной сосны. Или отправили его в белый свет, как в копеечку — под вопросительные взгляды ворон.
А если нет? Что тогда?
Лучше будет, если об этом подумает кто-то другой. Не она. Не сейчас.
А сейчас — ей остается только сунуть пистолет обратно в рюкзак. И переключиться на что-нибудь более невинное. Более безопасное. Более приближенное к действительности, чем это почти инфернальное дитя песков.
Более невинное лежало в бардачке, но для этого невинного потребовалось унять бешено колотящееся сердце. Сосредоточившись на пистолете, она почти забыла об узелке с вещами Романа. А ведь они были последними, кто видел его живым, и первыми, кто увидел его мертвым. Конечно же, они сами предпочли бы другую судьбу, совсем другую, но теперь им ничего не остается, как сжимать кольцо вокруг Лены.
Серебряный перстень, серебряный браслет, серебряная цепочка с затейливым медальоном. И в обратном порядке: медальон, цепочка, браслет, перстень.
И бумажник.
В бумажнике не было ничего, кроме визиток и билета на электричку: упырь Печенкин вылизал все углы кожаного портмоне, как хорошая хозяйка вылизывает квартиру перед Новым годом. Единственное, до чего не добрались его вездесущие грабли, были визитки. Впрочем, это легко объяснить: за визитки не выручишь ни шиша, не то что за изделия из драгметалла. Странно, что Печенкин не заложил их в ближайшем к дому ломбарде, а начал с сомнительной продажи одеколона в ближайшей к дому рыгаловке. Лену не особенно интересовали побудительные мотивы пьянчуги, главное — вещи Романа, в конечном итоге, не попали в чужие руки.
Ознакомительная версия.
