– Я выбачаю пану. Адже пан не дуже млодый и, мабуть, пидслипкуватый. Раджу пану прыдбаты окуляры, – его светлость прикоснулись к своим золотым очкам – але, як я памъятаю, то була не простокваша, а ряженка. А, може, «Киевский» торт?
Аристократ подхватил Карамель под руку, потянул носом и небрежно заметил на прощанье:
– Дуже дорогый у пана парфум. Мабуть, «Красная Москва»?
– Это «Русский лес», – грустно ответил Левша и проводил долгим завистливым взглядом исчезающую в толпе княжескую чету. Он и сам бы не отказался измерить глубину Cтефанового счастья, которое шляхтичу дарила княгиня Карамель. Но только геометрическим путем. Даже, несмотря на то, что у него на сладкое была аллергия.
«Может быть, ты все делаешь правильно, неугомонный очкарик», – опять подумалось Левше. Ему такое «счастье» уже не угрожало. Он давно заметил, что в его сторону с интересом посматривают только представительницы бальзаковского периода. Возраст не тот, не романтик. А самое главное – не богат. Но, он ни о чем не жалел. Даже о бриллиантовом кольце, которое, проигравшись в карты, заложил своему старому приятелю и не смог вовремя выкупить. «Не дай мне, Господь, ни богатства, ни бедности, – подумал он, – потому что, если я стану богат, то могу возгордиться и сказать: «Кто Господь?». А если обеднею, то начну воровать и вспоминать имя Господа всуе».
Но, после этой встречи в душу все чаще и чаще черной крысой закрадывалось сомнение, а вместе с ним и злодейка зависть. Левше нелегко было признаться самому себе, что он все-таки завидовал этому замухрышке и неудачнику Стефу. Прежде всего, завидовал его таланту художника. Во-вторых, испытывал чувство щемящей зависти к его безусловному аристократизму. А самое главное, не мог простить Стефану Радзевиллу его молодости, неистребимого оптимизма и всепобеждающего тяготенья к женской красоте, которые у него самого, к глубокому сожаленью, давно шли на убыль, и бесследно исчезали, как звук.
Спустя год до Левши дошли слухи, что тонкого ценителя женской красоты Стефана Радзевилла застрелили кавказские торговцы наркотиками с Черемушкинского рынка. Он с непростительной халатностью отнесся к предложению Левши перевезти в Москву сахарную центрифугу и поставить Альбину на реализацию. Видимо, подозревал, что где-то на вернисаже найдутся покупатели, у которых денег гораздо больше, чем у него и нет аллергии на сладкое и, вместе с сахарной ватой могут перекупить и самую княгиню Карамель. Неугомонный Стеф все-таки поехал в Таджикистан за ядами, где был в своем репертуаре. На ходу переключившись, он привез в Москву партию афганского героина, но не смог дать ему лад.
«Плавильшик плавил напрасно. Ибо злые не отделились. Они живут среди нас», – всплыли в памяти когда-то услышанные слова. – Все закономерно. Стеф откусил кусок, который не смог проглотить и подавился. Герыч шуток не любит» – подумал Левша.
«Как только люди научились добывать из мака опий-сырец, лукавый поселился в каждой маковой головке. И тому, кто пытается его перехитрить, остается только проклясть свой день рождения и умереть. Нечистый дает правой рукой, а левой отбирает. И, вместе с тем, отнимает душу и жизнь. Кто, в любой роли, приблизится к наркотикам на расстояние вытянутой руки, тот вступает в сделку с нечистой силой, и, какой бы радужной не казалась перспектива, итог будет печальный».
Если смысл этого абзаца дойдет до сознания хотя бы одного человека, из тех кому это необходимо, то, может быть, Господь простит автору часть его грехов.
Проводив Эстебана в последний путь, Карамель недолго оставалась в одиночестве. Возвращаться в далекое Высокополье очень не хотелось и она, познакомившись на очередной выставке с престарелым сенегальским торговцем картинами, вышла за него замуж и уехала в те далекие края, куда не успел довезти, но о которых ей так красочно и поэтично рассказывал неисправимый идеалист и романтик преступного мира Стефан Радзевилл. Туда, где всегда тепло, где круглый год цветет папоротник, стрекочут цикады и розовые фламинго стоят на берегу озера на одной ноге, а босоногие бедуины и берберы бьют в бубен, белозубо улыбаются и пьют кокосовое молоко. Но это всего лишь слухи, за достоверность которых, нельзя поручиться.
Не сложилась судьба и у Апозида. Слова Радзевилла о скором окончании масляной недели оказались пророческими. Как-то, в разгар уборочной, грек прокрутил очередную аферистическую сделку с зерном, которая закончилась для него плачевно. Потерпевшая сторона обратилась за помощью к вору в законе, и тот потребовал у Апозида возврат. Деньги, спрятанные в тайнике под унитазом, куда-то исчезли. Апозид попал в цейтнот и выкрутился с большим трудом. С этого времени началась череда неудач и негоциант Апозид постепенно пропал за горизонтом.
Главврача-дуэлянта рано утром обнаружил деревенский придурок, по кличке Дрыля, гнавший коров за околицу. Пастух забил тревогу и потерявшего много крови врача срочно перевезли в Южанскую больницу, где он пролежал больше месяца. Подлечившись, герой-любовник на отрез отказался возвращаться в Высокополье, и вскоре занял должность главврача в местной поликлинике. От розовощёкого толстяка не осталось и следа. Он пожелтел, спал с лица и живота, и дал себе зарок не связывать свою судьбу с красивыми вертихвостками. Вначале жил одиноко, но заскучал, и переманил к себе своего спасителя. Дрыля обрадовался, и охотно согласился на переезд. Он вел хозяйство, ходил за покупками, убирал дом и двор, а заодно и территорию поликлиники. Главврач оформил его на пол ставки и все были довольны. Перемена пошла Дрыле на пользу. Он посвежел, набрал вес и выглядел гораздо моложе своих лет. Одевался в хозяйские недоноски. И казалось, что вместе со старой одеждой к Дрыле перекочевала бывшее самочувствие его благодетеля. Когда на день Победы, одетый в черный костюм с галстуком, Дрыля расхаживал по двору поликлиники, подслеповатая старуха приняла его за главврача и долго благодарила за лечение.
Через год главврач сошелся с сухопарой терапевтшей, которая была старше его лет на десять. Взяток не брал, но его дальний родственник, апелляционный судья, свел его с директором похоронной фирмы. Вместе с терапевтшей они успешно готовили для похоронной конторы клиентуру и манипулируя больничными карточками, пускали клиентов в последний путь по большому, самому дорогостоящему кругу, за что получали откат. И жили припеваючи. Пока главврач не застукал сухопарую и Дрылю на горячем. Он по старой памяти, хотел было вызвать Дрылю на дуэль, но передумал, и воспользовался своим служебным положением. После этого прискорбного случая Дрыля с позором был уволен со службы и ему пришлось вернуться в Высокополье и взяться за страрое, благо что место было свободным. Через месяц терапевтша тоже перевелась в Высокополье и главврач опять зажил бобылем. Такая, видать, у него планида.
Венька Шуфутинский эмигрировал в Израиль, но не прижился на исторической родине и вскоре оказался в Германии. Социальных выплат не хватало, он подворовывал в недорогих вещевых магазинах, пел в хоральной синагоге и с грустью вспоминал «Экспресс» и то далекое, счастливое время, которое, к сожалению, ушло на всегда.
У Чистодела Фимки тоже не сложилось. Как-то, на очередной квартирной краже, его покусал ротвейлер и после этого случая он завязал и ушел в дом пристарелых.
Прошло немало времени и, как-то на Покрова, возвращаясь из глубинки, Левша на сутки задержался в Сергиевом Посаде. В привокзальном буфете шла пересменка и он с трудом выхлопотал курицу гриль, салат из вялой капусты и стакан холодного чая. Курица оказалась не совсем свежей, Левша отодвинул ее в сторону, допил чай и собирался уходить. Краем глаза он заметил, что за ним издали наблюдает, одетый во все черное, пожилой, усталый человек, напоминающий монаха, у которого на лице было написано: «подайте нищим, не то обыщем». Левша давно приметил, что такие типы были здесь не редкость. Как только он стал отходить от стойки, бродяга сделал шаг вперед, ни на секунду не спуская глаз с заветной курицы. Он был в полуметре от цели, когда, словно из-под земли, появился тщедушный, с перекошенными плечами очкарик в твидовом пальто. Схватив птицу двумя руками, он скрылся в дверном проеме.
– Опеть пындеокий леставратор из монастыря деру дал. Теперя за ним не поспеешь, – махнул давно не мытой рукой бродяга и добавил не совсем лестное определение.
Эй, Стефан, постой! – бросился за беглецом Левша, но того и след простыл. «Скорее всего, я обознался. Это всего лишь совпадение», – решил Левша.
Он оплатил еще одну полусъедобную курицу, поставил ее на стойку перед бродягой и вышел на перрон, подумав: «Неисследимы пути Господни и неизъяснимы Судьбы Его. Кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему. Или кто дал Ему наперед, что бы Он должен был воздать?»
